— Но это просто какое-то рационализированное убийство, — взорвался Фойл. — Всего трое подозреваемых, никакого «ключа», никакого алиби, никаких проливающих свет на убийство сведений, никаких взглядов, жестов, наконец!
— У нас с вами — три отправные точки, — сказал Базиль.
— Итак!
— Ни один преступник не может до конца избавиться от трех вещей: жертвы, орудия убийства и психологии преступления. Прежде всего — орудие убийства. Это единственная материально ощутимая вещь, которой мы располагаем и можем быть уверены, что она находилась в непосредственном контакте с убийцей. Второе — жертва. Пока мы не знаем, кто она, но как только мы установим ее личность, то одновременно получим и кое-какие сведения и о личности преступника. Третье — психология убийства — едва заметная черточка характера, которая оставляет свой след во всех действиях преступника, в его поведении. Этот убийца очень разумно уничтожил все обычные «ключи» к разгадке. Но обязательно остается жертва, орудие убийства и тот разум, который двигал рукой, совершившей убийство. И, скорее всего, его способ мышления является нашим сильнейшим козырем, а он у человека так же индивидуален, как и отпечатки пальцев. Нам предстоит выяснить, кто из этих трех людей обладает таким разумом, который мог бы заставить действовать так, как действовал настоящий убийца.
— Я не вижу, каким образом орудие убийства может оказать помощь в нашем деле, — мрачно сказал Фойл и снова взял в руки нож со стола. Муху словно ветром сдуло с ручки скальпеля.
— Любой человек в театре мог похитить его из гримуборной Рода Тейта, включая и его самого. Любой мог наточить этот нож в точильной мастерской, которая находится почти рядом со служебный входом в театр. А на предметах с глубокими нарезами отпечатки пальцев не остаются. Они «ломаются».
Вздохнув, Фойл положил нож на стол. Муха покружила немного над лезвием ножа, но, сделав очередной заход, замысловато повернула и снова опустилась на ручку.
Базиль подошел к столу, тихо-тихо, почти подкрался, так, что муха ничего не почувствовала и продолжала спокойно сидеть на своем месте.
— Очень странно…
— Что странно?
— На лезвии пятна свежей крови, но муха почему-то упрямо садится на ручку ножа. Лишь только раз она села на лезвие за все то время, что мы с вами находимся здесь.
Муха вновь ракетой взвилась кверху, когда Фойл поднял нож со стола, взяв его осторожно за ручку.
— Она липкая. Что же кроме крови может привлечь внимание мухи? Соус?
— Возможно. Или же сахарный сироп.
Базиль почувствовал какой-то щекочущий, едва уловимый аромат, когда он поднес ручку поближе к носу, аромат, похожий на тот приторный, терпкий запах, который пропитывает надежно огороженный фруктовый сад.
— Попросите Ламберта сделать соответствующий анализ и поискать здесь следы какого-то сахаристого вещества.
Ламберт был известным в городе токсикологом, который был знаменит благодаря своей способности определять химические ингредиенты в ничтожных долях вещества — жирных пятнах на жилетке, грязи под ногтями, скоплениях пыли в ранте ботинка и т. д.
— Почему именно сахар? — спросил Фойл.
— Просто идея, — ответил Базиль. — Может, глупость. Я еще не разработал ее до конца.
— Я вам помешала? — раздался чей-то голос у них за спиной.
Это была Полина. Она вышла из-за кулис. Волосы ее (шли в живописном беспорядке, глаза поблекли.
— За эту работу я должна получить премию от полицейского управления! Это ужасно! — устало сказала она, опустившись на стул, который ей любезно пододвинул Базиль. — И все же мне не удалось отыскать ваш длинный черный плащ. Вот, я составила опись.
— Давайте посмотрим, — Фойл несколько опасался этой подозрительной помощницы-любительницы.
Базиль стал за ее спиной, поглядывая на листок бумаги и ее руках.
— Итак, в гримуборной Ванды я обнаружила женский халат из желтого сатина, а также пеньюар из шерстяного крепа зеленоватого цвета. Ни то, ни другое не подходит. Федора не носит ни пальто, ни плащ в остальных актах пьесы. Так что это все. Леонард был в летнем пальто, когда вечером пришел на спектакль, — темно-серое твидовое пальто на рыбьем меху. Мундир, в котором он был одет на сцене, играя роль Греча, темно-голубой с серебряными галунами и серебряными пуговицами, которые были бы видны даже в самой кромешной темноте. Его халат — ярко-красного, пунцового цвета. Больше в его комнате нет носильных вещей…
Она помялась, помолчав в нерешительности, а затем нахмурилась.
— Ну а Родней Тейт?
— Я с самого начала была уверена, что здесь он вне всяких подозрений… В противном случае я даже не стала бы и искать, — она улыбнулась. — Пальто, в которое он был одет по приезде в театр, бежевого цвета и сделано из верблюжьей шерсти. Его халат — из голубоватой фланели. То длинное пальто, в котором он играл на сцене доктора Лорека, — черное, но оно подбито мехом с блестящим серым воротником. При любом освещении этот воротник будет казаться бледно-серым, и каждому станет тут же ясно, что пришит он скорняком-профессионалом. Он не мог его отпороть, а потом быстренько пришить, так же как и Леонард не мог спороть серебряные галуны и пуговицы со своей темно-голубой шинели, а потом быстро пришить их. Я обошла все артистические, даже заглянула в кабинет Мильхау. Осмотрела все костюмерные и даже подсобные помещения, которыми пользуются рабочие сцены. Но нигде не удалось обнаружить длинный плащ черного цвета, даже темное пальто или, на худой конец, халат, которые в темноте могли выглядеть черными.
— А что вы скажете по поводу норкового манто, в которое была одета Ванда в первом акте? — спросил Базиль.
— Ах, я об этом и не подумала! — испуганно спохватилась Полина. — Я не была в ее артистической! Наверное, она в нем уехала домой.
— Оно было густого черно-коричневого цвета, — продолжал Базиль. — Она была в него закутана с головы до пят, и, насколько я помню, был еще и капюшон. Если бы она надела его поверх своего желтого халата, то был бы желтый сатин виден снизу?
— Вряд ли, — улыбка исчезла с лица Полины. — Я не люблю Ванду, но вряд ли она способна совершить преступление. Только подумайте, что это означало бы для нее. Провал премьеры, гибель пьесы, может, даже всей карьеры. Ну вот, инспектор, я передаю вам опись. На сегодня я сделала все возможное. Или вы не удовлетворены? Во всяком случае, я еду домой…
— Я подвезу тебя, — сказал Базиль. — Сегодня здесь больше нечего делать.
На улицах уже почти никого не было, за исключением редких прохожих. Базиль остановил такси, и они поехали домой к Полине, которая жила где-то в верхней части Ист-Энда.
— Как мне следует себя вести? Поблагодарить тебя за замечательный вечер, доктор Уилинг? Мне так понравилось убийство, что мы просто обязаны повторить все с самого начала еще раз! — Она горестно улыбнулась и протянула руку.
— Но ведь это ты предоставила мне билет вместе с убийством! Мое представление о развлекательном вечере значительно менее амбициозно…
Он пожал ей руку и повернул ее тыльной стороной вверх. Ее перчатка была по-прежнему испачкана.
— Как же это произошло?
— Ах, это! — она посмотрела на свою перчатку с нескрываемой гримасой отвращения. — Должно быть, на пожарной лестнице. Скопившаяся там грязь превратилась в спрессованную пудру черного цвета.
— Ты что, вышла поглазеть на звезды?
— Нет, сегодня их на небе не было. Мои часы остановились в 7.30, и я захотела поставить их по точному времени. Площадка пожарной лестницы — единственное место в театре, откуда видны часы, прославляющие ароматный чай компании Тилбери…
Вдруг она осеклась. Смех ее оборвался.
— Уж не думаешь ли ты, что я была той мистической фигурой в черном, которую ты заметил на верхней площадке пожарной лестницы?
— Нет. Твое пальто и платье — бледно-голубого цвета, а голубой цвет, как известно, темнеет значительно позже всех прочих, когда наступают сумерки. Вот почему безоблачное небо кажется голубым даже по ночам, когда нет никакого света.
Полина резко выдернула руку.
— Значит, ты все же думал обо мне? Базиль Уилинг, что за страшно подозрительный, отвратительный, безобразный у тебя характер.
Он засмеялся.
— Ничего не вижу смешного! До свидания!
Базиль вернулся к себе домой уже после полуночи, в свой старомодный дом из коричневого кирпича на Первой авеню сразу за Большой центральной улицей. Пошарив в кармане пальто, пытаясь выудить оттуда ключи, он вдруг бросил взгляд на пол в вестибюле — мозаичное полотно из черно-белых каменных квадратов.
Эта картинка внезапно возродила в памяти деталь его похождений за сценой, которую он забыл в сумятице последовавших за этим событий. Подобно миниатюрному киноаппарату, его память начала распутывать кадр за кадром видение той женщины в платье с диагональными черно-белыми полосками, которая, открыв дверь, прошла по слабо освещенной сцене и исчезла в проходе между кулисами. Эти двустворчатые двери вели в альков. Владимир в это время, очевидно, уже лежал в кровати, в своей спальне, так как до поднятия занавеса оставалось несколько минут, а по словам Адеана, тот видел, как туда входил Владимир за три минуты до начала спектакля.
