Ознакомительная версия.
— О нет! Мистер Гаттерас, не надо так говорить. Я уверена, что когда-нибудь мы еще встретимся. Обязательно! Мир, в конце концов, не так велик.
— Да, для тех, кто, возможно, ищет встречи. Для всех же остальных он огромен.
— Но все же будем надеяться на лучшее. Кто знает, может быть, наши пути пересекутся в Лондоне. В этом нет ничего невероятного.
— Скажите, будет ли вам приятна такая встреча? — спросил я, ожидая от Филлис ответа с обычной для нее прямотой.
Но, к моему удивлению, она ничего не ответила, а только отвернулась. Возможно, я оскорбил ее.
— Мисс Ветерелль, ради бога, простите мне мою грубость. Я должен был понимать, что не имею права задавать вам такие вопросы.
— Нет-нет, почему же, — ответила она, вновь поворачиваясь ко мне, — я отвечу искренно и прямо, что всегда буду рада встретиться с вами.
Вся кровь бросилась мне в голову. Неужели я не ослышался, неужели она в самом деле сказала, что будет рада встретиться со мной?!
— О, мисс Ветерелль, вы не можете себе представить, какое счастье доставляли мне беседы с вами! А завтра мы расстанемся, быть может, навеки, и я вернусь к своей обычной скучной и беспросветной жизни.
— Нет, не говорите так, ведь у вас есть работа, у вас есть цель…
— Все это верно, но мне не для кого работать. Я говорил вам, что, с тех пор как себя помню, я не знал ни ласки, ни нежности. Я никому не нужен, меня не любит ни одна душа в мире, и нет человека, которому моя смерть принесла бы огорчение.
— Не смейте, не смейте так говорить… — Ее голос задрожал. — Нет, это неправда, не может быть правдой!
— Но это правда, мисс Ветерелль, горькая правда. О, если бы я мог надеяться, мисс Ветерелль, что вы принимаете во мне хоть малейшее участие, я бы с легким сердцем взялся за свою нелегкую работу…
Мисс Филлис вновь смущенно отвернулась, ее рука покоилась на перилах. Сердце мое бешено колотилось. Я не выдержал:
— Я люблю вас, Филлис. А вы… ответите ли вы на мое чувство?
Ее маленькая рука упала с перил, и я поспешил завладеть ею. Девушка как будто не расслышала вопроса. Я повторил его.
— Да, — едва слышно прошептала она.
Прежде чем моя возлюбленная успела сообразить, что сейчас произойдет, я заключил ее в объятия и начал покрывать страстными поцелуями. Она не оказывала никакого сопротивления. Она была моя. Ее первые, еще робкие поцелуи подтвердили мне то, что едва смогли вымолвить ее губы. И в этот момент мне показалось, что и море, и звезды полны сказкой моей любви. На горизонте неторопливо всплывала луна, словно желая подслушать слова любви, которые я горячо шептал. Я был беспредельно счастлив, и признания, пылкие и бессвязные, рвались прямо из души. Я узнал, что любовь связала нас своими невидимыми, но неразрывными узами.
Я прижимал свою желанную к сердцу, она немного смущенно и нежно смотрела на меня. Вдруг выражение ее взгляда изменилось, и из нежного он стал почти испуганным. Я обернулся: к нам медленным, размеренным шагом приближался ее отец.
— Оставьте нас одних, — прошептал я, и она исчезла, а я остался с глазу на глаз с рассерженным родителем.
Выражение его лица ясно свидетельствовало о его состоянии; было очевидно, что он все видел и слышал.
— Мистер Гаттерас, — сказал он сухо, — будьте любезны объяснить, что все это значит.
— Мистер Ветерелль, — ответил я, поднимаясь с кресла, — я вижу, что должен наконец дать вам некоторые объяснения. Незадолго до вашего прихода я осмелился признаться вашей дочери, что люблю ее. Она была весьма великодушна и ответила, что и сама разделяет мое чувство. Ввиду сложившихся обстоятельств я покорнейше прошу у вас руки вашей дочери.
— Вы, сэр, злоупотребляете тем, что оказали моей дочери помощь в Сиднее. И это вовсе не делает вам чести.
— Я полагаю, сэр, что ваша дочь вольна распоряжаться своими симпатиями и любить того, кто этого заслужит. Она была так добра, что обещала стать моей женой, конечно, с вашего позволения. Существуют ли, по вашему мнению, какие-либо препятствия к этому?
— Только одно, но оно непреодолимо. Запомните, я запрещаю вам даже думать о возможности свадьбы. Это недопустимо.
— Но ведь так вы погубите две молодые жизни! Ради бога, объясните причину вашего отказа!..
— Я вовсе не обязан вам что-либо разъяснять. Я запрещаю — и все.
— Так это окончательное ваше решение? И вас не тронут ни мольбы, ни уверения?
— Нет, сэр, мое слово неизменно. Я не могу в один момент передумать. Кроме того, позвольте заметить, что ваше поведение по отношению к Филлис здесь, на борту корабля, было неджентльменским. Прощайте.
— Постойте, мистер Ветерелль! — воскликнул я, пытаясь задержать почтенного джентльмена. — Вы были так любезны, что познакомили меня со своими взглядами. Отвечу вам тем же. Ваша дочь меня любит. Я честный и трудолюбивый человек и люблю ее всем сердцем. Я заявляю вам, что, несмотря ни на что, даже на ваши запреты и протесты, мы все же будем продолжать любить друг друга и Филлис станет моей женой даже без вашего на то согласия.
— Вы сошли с ума.
— Уверяю вас, что нет. И благодарите Бога, сэр, ведь я помню, что вы отец той девушки, которую я люблю. Никому, слышите, никому другому эти слова не сошли бы с рук.
— Я не желаю продолжать этот бессмысленный спор. Я сообщил вам свое окончательное решение. Прощайте.
— До свидания, — ответил я, и он ушел.
Я находился в странном состоянии: волнение, охватившее меня после объяснения с отцом моей возлюбленной, смешивалось с восторгом от осознания, что Филлис любит меня, принадлежит мне. Моя голова кружилась, я был словно в тумане.
Пробило восемь склянок.[3] Я машинально спустился по лестнице и вошел в свою каюту. Иллюминатор был открыт, а на столике перед ним лежал узкий лиловый конверт, адресованный мне. Недоумевая, я раскрыл его, вынул небольшой листок и с трепетом и восторгом прочел следующие строки:
«Мой любимый, отец сообщил мне о вашем разговоре. Я решительно не понимаю его упорства и не могу понять его причину. Но, что бы там ни было, помните, что я буду либо вашей женой, либо ничьей. Возлагаю все надежды на Всемогущего Бога — он поможет нам. Ваша Филлис.
P. S. Завтра утром постарайтесь передать мне ваш лондонский адрес».
Можно ли сомневаться, что, имея такое письмо под подушкой, той ночью я видел чудесные сны? Но как мало в то время я думал о последствиях, к которым способно было привести мое сиднейское приключение! И мог ли я предвидеть те странные приключения, которые мне довелось пережить позднее?
Только теперь, пережив все испытания, выпавшие на мою долю, я могу в известной степени дать себе отчет и проследить происшедшие события. Итак, я прибыл в Лондон. Не могу сказать, что он произвел на меня особенно приятное впечатление. Сильное — да, но не приятное. Несмолкаемый шум, действующий мне на нервы (привыкшие к покою океана), вечно куда-то спешащие, волнующиеся толпы народа, поразительное сочетание нищеты и роскоши, красоты и безобразия, изящества и безвкусия — все это, спутанное в гигантский клубок, подавляло, ошеломляло, но никак не привлекало. Но что действительно меня поразило, так это Риджент-парк, где я оказался в это прекрасное летнее утро; красоту его можно вообразить, но не описать.
Я буквально потерялся в этой сутолоке — совершенно бессмысленным взглядом провожал экипажи и автомобили и бесцельно следовал за толпой, увлекаемый ее движением; так продолжалось часа три, наверно. Наконец какой-то фланирующий господин, видя, что я иностранец, принял во мне участие и выразил готовность показать мне Лондон и его достопримечательности, на что я согласился с живейшей радостью. Только теперь я убедился, что осмотреть Лондон со всеми его достойными внимания особенностями невозможно. Но и то, что мне показывал мой добровольный проводник, было столь интересно, что я совершенно незаметно для себя полюбил хмурый Лондон; только вечером я распростился со своим любезным проводником. Еще перед отъездом из Сиднея мой адвокат дал мне адрес гостиницы близ Стренда[4] — туда я и отослал свой багаж еще с вокзала и теперь направился сам. Отель оказался очень приличным и спокойным, и я решил обосноваться в нем уже потому, что на этот адрес мне обещала писать Филлис.
И теперь я тщетно ожидал ее письма и тосковал, зная, что, если письма еще нет, значит, она сама пока не приехала в Лондон; между тем они с отцом собирались провести всего два дня в Неаполе, три — во Флоренции, два — в Риме и столько же — в Париже. Так что моя милая уже дня два как должна была находиться в Лондоне.
Наконец однажды утром мое терпение было вознаграждено с избытком. Мне принесли письмо. На нем была английская марка, и я сразу узнал на конверте дорогой для меня почерк. Я лихорадочно разорвал конверт. Послание оказалось коротким, но говорило мне о многом.
Ознакомительная версия.
