– Откуда мне знать?
– Давай-ка вали на свой поезд.
– Не вздумай сказать Уайтвеллам, куда я отправился, по крайней мере, пока поезд не отойдет от станции.
– Что же мне им сказать?
– Что я иду по другому следу. Я оставлю записку на конторке: мол, решил съездить в Лос-Анджелес, а ты подожди меня здесь. Я попрошу, чтобы записку доставили в девять тридцать. А если ее не принесут в это время, сама, пожалуйста, позвони вниз и спроси, не оставлял ли я какого-нибудь послания для тебя.
– Мистеру Уайтвеллу все это может не понравиться.
– Верно, – согласился я. – Может не понравиться.
Берта уставилась на меня, пытаясь прочесть мои мысли, потом отвернулась, раздраженно махнув рукой.
Я кинулся в свой номер, уложил легкий саквояж. Считал и считаю целесообразным путешествовать, не таща с собой чего-либо громоздкого. Один легкий чемодан – максимум.
Мне еще оставалось убить полчаса. Я провел эти полчаса за изучением письма и обдумыванием недавних разговоров.
Поезд подали на платформу вовремя. Я поднялся в вагон. До отправки оставалось еще пятнадцать минут. У меня была нижняя полка. Вагоны, слава богу, кондиционированы. На вокзале все еще жарко, а здесь, по контрасту с жаром пустыни, веяло прохладой.
Делать было нечего, я разделся, пока поезд еще стоял у перрона, улегся на свое место, почувствовав себя под одеялом довольно уютно. И погрузился в сон. Даже не заметил, когда поезд тронулся.
В дороге мне приснился сон, будто произошло страшное землетрясение. Железнодорожные рельсы извивались и скручивались, как издыхающие на раскаленной сковороде змеи. Состав прогнулся посередине, крутился на поворотах. Но вагоны не падали, всё катились и катились куда-то…
Чей-то голос продолжал повторять хриплым шепотом: «Девятое нижнее… девятое нижнее… у него девятое нижнее». Тут я осознал, что причиной землетрясения были руки, дергающие за мое одеяло.
Я раскрыл глаза и спросил:
– В чем дело?
– Вас хочет видеть этот джентльмен…
– В чем дело? Кто меня беспокоит? – произнес я, борясь с чувством какой-то нереальности происходящего и растущим негодованием.
– Включите свет! – произнес кто-то, приказывая, очевидно, проводнику.
Я сел на полке. Раздвинул шторы, отделяющие купе от коридора. И увидел в дверях купе лейтенанта Клейншмидта рядом с проводником, одетым в белую куртку, удивленно таращившим глаза.
Вагон медленно набирал скорость. Откуда-то донесся мягкий свисток локомотива. Зеленые шторы – в купе и коридоре – покачивались в такт ходу поезда. Из-за некоторых высовывались головы любопытствующих пассажиров: это я уснул, а они бодрствовали и заинтересовались, почему возник весь этот шум.
– В чем дело, лейтенант?
– Ты возвращаешься, Лэм.
– Куда это?
– В Лас-Вегас.
– Когда?
– Прямо сейчас.
– Не угадал, лейтенант. Я собираюсь прибыть в Лос-Анджелес утром ровно в восемь тридцать.
Он посмотрел на часы.
– Я сел в Иермо в два тридцать, – сказал он, – следующая короткая остановка в Барстоу, в три десять. К этому времени ты должен быть готов сойти с поезда.
– Это что, та форма сотрудничества, которую я получаю в обмен за предоставленную полиции информацию? – спросил я зло.
– Начинай одеваться, Лэм. – И добавил: – Сейчас я для тебя официальное лицо. Имей в виду, пожалуйста.
– Как ты сюда добрался? – спросил я, начиная выпутываться из пижамы.
Гигант Клейншмидт стоял, опершись одним локтем на ребро верхней полки и глядя на меня сверху вниз.
– Самолетом. За поездом идет машина. Мы вернемся и…
Мужской голос с верхней полки спросил раздраженно:
– Почему вы не воспользуетесь телефоном?
– Извините. – Клейншмидт мог быть и вежливым.
Я молча оделся. Закончил собирать вещи. Рука Клейншмидта протянулась и взяла мой саквояж. Мы пошли с ним к мужской уборной.
– Что тебе надо взять с собой, Лэм? – спросил Клейншмидт.
– Зубную щетку, расческу…
– Ладно. Я тут побуду за камердинера.
Я почистил зубы, умылся, причесался и протянул в полуоткрывшуюся дверь руку за рубашкой. Клейншмидт держал ее в своих руках и пристально разглядывал.
Я положил расческу, зубную щетку и зубную пасту обратно в саквояж. Клейншмидт схватился за ручку своей громадной лапищей.
– Я и сам в состоянии его понести, лейтенант, – сказал я.
– Ничего, ничего, пусть побудет у меня.
Подошел проводник.
– Всего через несколько минут прибудем в Барстоу, сэр. Мы остановимся там на секунду-другую. Будьте готовы тотчас спрыгнуть.
Клейншмидт кивнул.
Я курил сигарету.
– Что, собственно, происходит? – поинтересовался я у Клейншмидта.
– Извини, Лэм. Сейчас я ничего не скажу.
– По твоей манере действовать можно подумать, что ты расследуешь дело об убийстве.
Откусить бы себе язык! Выражение лица полицейского гиганта подсказало мне, что я совершил промах.
– Откуда тебе известно, Лэм, что совершено убийство? – громче, чем говорят ночью, спросил страж порядка.
– А что, было убийство?
– Это ты сказал, не я.
– Мы же не идиоты, лейтенант. Я сказал, что ты дергаешься, будто совершено убийство.
– Не совсем точно повторяешь то, что ты сказал.
– Черта с два, лейтенант!
– Сам ведь знаешь, что неточно.
– Сам я знаю, что точно. Такое есть выражение просто-напросто. А ты напрасно дергаешься, нет у тебя никаких причин скрывать от меня, если оно и произошло…
– Давай поговорим о чем-нибудь другом, пока будем добираться до Лас-Вегаса.
Поезд замедлил ход. Мы прошли через коридор в тамбур. Проводник стоял у выхода, держа ладонь на рычаге подъемной ступеньки. Когда поезд остановился, он поднял рычаг и рывком открыл дверь; спрыгнул со ступенек и замер, уставившись на нас. В рассветном сумраке блестели белки его глаз.
Жалящий воздух пустыни проник в ноздри, вызвал щекотку. Даже в кондиционированном вагоне нельзя избавиться от влажных испарений, выдыхаемых спящими. А холодный сухой воздух снаружи, чистый и острый, вычистил мои легкие со скоростью кинжального удара.
Я протянул проводнику четвертак. Он хотел было взять, но потом отдернул руку и сказал:
– Нет, сэр. Все в порядке, сэр. Я не хочу накликать беду. С добрым утром, сэр!
Я вернул четвертак на прежнее место – в свой карман.
Клейншмидт хохотнул.
Я посмотрел по ходу поезда вперед. Дул ветер. Пар от локомотива относило назад, тут же разрывая в клочья. Клейншмидт шагал впереди с моим саквояжем; он уж точно знал, куда направляется. Маленькое здание станции осталось позади; я взглянул на небо: звезды спокойно себе мерцали, густо утыкав темное полотно, – немигающие, сверкающие, острые белые точки. Так уж в этой пустыне: жара сменяется леденящим холодом.
– Пальто в саквояже? – спросил Клейншмидт.
– Нет. Нет как такового.
– Ладно, в машине будет тепло.
А вон и вправду – припаркованная машина. Из нее выскочил какой-то мужчина, распахнул дверь задней кабины.
Клейншмидт позаботился, чтобы я влез первым, закинул за спину саквояж, пристроился рядом.
– Поехали, – сказал он водителю.
Мы плавно развернулись от железной дороги к автостраде, пересекли мост. Внутри машины было тепло, но ощущалось холодное присутствие звезд; по обеим сторонам от нас, спереди и сзади простиралась пустыня, усиливая ощущение холодной ничтожности.
Я сказал Клейншмидту:
– Прекрасная погода, не правда ли?
– Еще бы.
– В чем дело? Меня обвиняют в каком-то преступлении?
– Ты просто возвращаешься, Лэм, вот и все.
– Если меня ни в чем не обвиняют, у тебя нет никакого права снимать меня с поезда и везти обратно.
– Может быть, оно и так. Но шеф велел мне привезти тебя, и ты вернешься.
– Откуда машина?
– Взял напрокат по дороге. А вон там у меня – самолет.
Похищение, что и говорить, подготовлено и проведено по всем правилам.
– Как бы там ни было, лейтенант, я рад, что мы друзья. А то ведь ты мог бы обидеться и ничего мне не рассказать.
Он рассмеялся. Водитель полуобернулся, потом снова глаза его уставились на дорогу.
Машина взревела, проделала серию скачков по неважной дороге с такой скоростью, что я мог всем телом почувствовать, как трудно живется всем ее пружинам.
Я пристроился в углу и погрузился в размышления. Клейншмидт откусил кончик сигары и закурил. Было тихо. Если не считать свиста холодного ветра да урчания мотора. Несколько раз мы пересекали песчаные барханы, длинные белые щупальца пустыни, принесенные ветром.
Мы были в пути уже около получаса, когда взошла бледная, изрытая оспинами кратеров старая луна, а спустя несколько минут машина замедлила ход.
Квадрат разноцветных огней обозначал периметр летного поля. Водитель сбавил скорость, фарой поискал поворот, нашел его и подъехал к квадрату. Сразу же я услышал рев авиационного двигателя и увидел огоньки, зажегшиеся на самолете.
Клейншмидт сказал водителю:
– Мне нужна расписка, чтобы я мог подтвердить свои расходы.
