«ТАЙНАЯ ЖИЗНЬ ДОКТОРА ЖАВА.
Нам лучше всего воспроизвести здесь некоторые вопросы и ответы, прозвучавшие в кабинете инспектора Жанвье, то есть там, где обычно работает комиссар Мегрэ, ибо инспектор расположился здесь временно».
Мегрэ при этом беспричинно вздрогнул.
«— На ваш взгляд, мадемуазель Жюссеран была расположена к откровенности?
— Нет. Ответы приходилось из нее вытаскивать, иногда, как говорится, чуть ли не клещами.
— Не ведет ли она себя так из преданности своим хозяевам?
— У меня создалось впечатление, что она ненавидит все человечество.
— Как она относилась к мадам Жав?
— Полагаю, что не любила ее.
— Короче говоря, она не жалует никого?
— Только себя и ребенка, считая его чуть ли не своим собственным. Она очень высокого мнения о собственной персоне.
— Из тех ли она женщин, кто подслушивает разговоры под дверьми.
Тут инспектор Жанвье осмелился произнести фразу, которая восстановит против него миллионы читательниц:
— А разве есть такие, что не подслушивают?
— Вы верите ее свидетельствам?
— До сих пор все, что она сказала, или почти все подтвердилось.
— Была ли у доктора какая-либо интимная связь в Париже?
— Да. И притом даже больше чем связь. Вполне уместно говорить о большой любви.
— Жена знала об этом?
— Подтверждения этому нет.
— Но мадемуазель Жюссеран была в курсе?
— Похоже на то.
— Кто еще был посвящен в эту тайну?
— Жозефа.
— Почему?
— Потому что речь идет о ее дочери Антуанетте, проживающей на улице Вашингтон в двух шагах от апартаментов на бульваре Османн.
— Жозефа с пониманием относилась к этому роману?
— Да.
Инспектор Жанвье представил нам несколько деталей.
Пару лет тому назад у Антуанетты Шовэ, дочери Жозефы, работавшей тогда продавщицей в магазине на Больших бульварах, началась чахотка, и доктор Жав взялся ее вылечить.
Заметим, что внешне девушка напоминает мадам Жав.
Она, как и та, сухощава, с несколько помятым лицом и глазами, о которых говорят «пугливые».
Жав взял за привычку посещать ее на улице Вашингтон.
Поскольку Антуанетта нуждалась в полноценном отдыхе, доктор содержал ее на свои средства и даже помог вывезти на пару месяцев за город. Когда она вернулась, его визиты возобновились и не прекращались в течение двух лет.
Именно эта ситуация дала кое-кому основания сплетничать, будто Антуанетта — девушка легкого поведения.
Выздоровев, она на работу не вернулась, а Жав, если выдавалась свободная минутка между визитами пациентов, тут же устремлялся на улицу Вашингтон.
— Даже когда там находилась Жозефа?
— Да, именно так. Для нее Жав — нечто вроде полубога, имеющего право на все.
— Получается, что в субботу Жав помчался к Антуанетте Шовэ?
— Консьержка с улицы Вашингтон это подтверждает, поскольку видела, как он появился там спустя всего три четверти часа после приземления в Орли самолета из Лондона.
— Как долго он оставался у своей пассии?
— Минуточку. Жозефа в это время отсутствовала, так что у нас есть только свидетельство Антуанетты. Согласно ее показаниям, доктор Жав покинул их квартиру лишь в семь вечера, иными словами, учитывая столпотворение в это время, только-только, чтобы успеть к отходу восьмичасового поезда с Лионского вокзала.
— А Жозефа?
— Она по-прежнему утверждает, что ушла из здания на бульвар Османн почти следом за доктором Негрелем, то есть часов в шесть, и сразу отправилась к дочери.
— Где и застала доктора Жава?
— Да.
— Она оставалась с этой парочкой до семи?
— Так она уверяет.
— Получается, что у доктора Жава есть алиби?
Однако инспектор Жанвье не был столь категоричен.
Учитывая благоговейное отношение Антуанетты и ее матери к доктору, он уверен, что их свидетельство может расцениваться как внушающее подозрение. Кстати, консьержка, которая видела, как доктор Жав вошел, не заметила, как он вышел. Правда, около семи она бегала в бакалейную лавочку по соседству, и дворницкая пустовала минут пятнадцать-двадцать. Если предположить, что Филипп Жав в это время покинул Антуанетту, то возникает вопрос, располагал ли он достаточным временем, чтобы заскочить на бульвар Османн, убить жену, запереть ее в шкафу и добраться до Лионского вокзала? Такое маловероятно, но его передвижения должны восстановить уже сегодня с тем, чтобы прояснить этот момент».
Мегрэ встревожился. До сих пор кое-какие факты так и не стыковались. Разве доктор Пардон не сообщил ему о том, что Жав увяз в долгах? Между тем Антуанетта в своем скромном жилище на улице Вашингтон не могла обходиться доктору слишком дорого.
Он немного завидовал Жанвье, и вовсе не по причине его успехов, а из-за одного в общем-то смехотворного пустяка. Каждый раз, когда при расследовании требовались средства на поездки, приходилось сражаться с распределителями фондов в уголовной полиции, которые до обидного скрупулезно придирались к представляемым счетам. Каким же образом Жанвье ухитрился слетать в Канны? Видно, этому делу придавалось большое значение, раз удалось развязать тугие кошельки бюрократов.
Мегрэ перешел к статье под названием «ЖЕНЩИНА С ДРАГОЦЕННОСТЯМИ».
Время от времени кто-то из игроков посматривал на него, а один, бросив взгляд на газету, чуть наклонился к Мегрэ и спросил:
— Это сделал Жав?
— Пока неизвестно.
— А я считаю, что он.
Однако, прочти этот картежник продолжение статьи, он был бы менее решителен в своих суждениях.
«Поездка инспектора Жанвье в Канны принесла еще один сюрприз, не менее любопытный, чем первый.
Уже несколько дней болтали, что семейство Жав, несмотря на кажущееся благосостояние, испытывает финансовые трудности — доктор обременен долгами. И в голову сразу приходила мысль, что Жав вел вторую, скрытую от посторонних глаз жизнь, возможно тратя деньги на расточительную любовницу, поскольку сам он не является ни игроком, ни биржевым спекулянтом…
В какую же пропасть уходили приличные доходы от завода мадам Жав и более чем солидные гонорары, получаемые за труды ее мужем?
И опять ключ к загадке дала все та же мадемуазель Жюссеран. Поступила ли она так из чувства женской мести или неумышленно? Не нам об этом судить! В тот самый момент, когда инспектор Жанвье уже собирался раскланяться, женщина у него спросила:
— Не захватите ли вы с собой шкатулку с драгоценностями? Поскольку я остаюсь здесь одна с ребенком и кухаркой, мне не хотелось бы брать на себя ответственность за ее сохранность.
— Где она находится?
— В спальне мадам. Хозяйка всегда забирает ее с собой, отправляясь в поездку, и я поражена тем, что она оставила ее тут в этот раз.
Речь, как оказалось, шла не о шкатулке, а скорее о небольшом чемоданчике, изготовленном в престижной кожевенной мастерской на улице Фобур-Сент-Оноре. Естественно, он был заперт.
— Я знаю, где ключ, — заявила мадемуазель Жюссеран, которая была о многом осведомлена.
Она указала на один из ящиков комода, где под стопкой белья тот был обнаружен.
Инспектор Жанвье не скрыл от нас, что был очень удивлен при виде драгоценностей, хранившихся в чемоданчике. Они еще не прошли экспертизу, но на глазок можно сказать, что стоимость этих украшений не менее тридцати миллионов. Кольца, колье, браслеты, клипсы, серьги — и все куплены в лучших ювелирных лавках на улице Де-ля-Пэ. Теперь вы понимаете, почему мы считаем, что ситуация в корне изменилась. Прежде полагали, что у доктора Жава, жена которого на первый взгляд выглядела такой скромницей и простушкой, завелась мотовка-любовница.
И вдруг выясняется, что именно его жена подорвала их бюджет, в то время как любовница влачила скромное и безвестное существование. Мы переговорили по телефону с Ивом Ле Тереком, братом погибшей. Он все еще находится в Париже, в отеле «Скриб», и не скрыл от нас причину своего столь длительного пребывания в столице.
Он дожидается возможности перевезти останки сестры в Конкарно, чтобы похоронить в фамильном склепе.
Однако окончательное решение остается за Жавом.
— Вы уже обсуждали с ним этот вопрос?
— Я не смог ни увидеться с ним, ни переговорить по телефону. Я написал ему, вернее, поручил сделать это моему адвокату, поскольку у меня нет никакого желания поддерживать отношения с этим человеком, но ответа мы до сих пор не получили.
Неужели возникнет какая-то свара вокруг трупа между мужем и братом?
Когда мы разговаривали с Ле Тереком, он еще ничего не знал о драгоценностях, поэтому мы и спросили его:
— Не отличалась ли ваша сестра кокетством?
— Оно ей, как мне кажется, не свойственно. Несмотря на свое состояние, она всегда отказывалась одеваться у известных кутюрье, а некоторые платья шила себе сама.
