Так вышло, что мы задержались здесь дольше, чем рассчитывала Maman Форсайт. Накануне мадам Верлен в гостинице в Сен-Мало накормила нас устрицами, и Maman, похоже, попалась одна испорченная. Утром, когда Рейган, шофер, приехал в гостиницу, она уже жаловалась на желудок.
Но не расстроенный желудок Maman стал вышеупомянутой бедой. До той беды я еще не дошла. Я не пытаюсь наводить тень на плетень, Ева, но ведь как-никак я пинкертон. И знаю, как нужно рассказывать о постигших меня напастях.
Что касается Рейгана, то он сам по себе ходячее горе. Один Бог ведает, где он скрывался до того, как вдруг возник во время завтрака. Возможно — в каком-нибудь романе Диккенса. Высокий, исхудавший, сгорбленный, в длинной белой льняной водительской куртке, покрытой пылью. Ко лбу, точно вторая пара глаз, прилипли такие же пыльные очки. Засаленные темные волосы торчали в разные стороны, как набивка из старого матраса, но каким-то образом среди всего этого хаоса он умудряется найти прядь, за которую можно потянуть.
Ты скажешь, я слишком строга. Но когда сегодня утром мы готовились к отъезду и я садилась в машину, старая свинья УЩИПНУЛ меня за попку.
— Ух ты, — сказал он, — осторожней с дверными ручками, мисс.
К своему стыду, должна признать, что он англичанин.
Во всяком случае, когда мы подъезжали к Мон-Сен-Мишелю. Maman тяжело задышала и схватилась за живот. И как только мы приехали, меня отправили искать для всех нас кров. И вот мы здесь, в «Матушке Пулярке», у которой только одно достоинство — уникальность. Это единственная гостиница в городке. В данную минуту, а сейчас уже одиннадцать вечера, Эдвард, Нил и старая свинья разместились в одной комнате. Мелисса и я — в другой (она спит на соседней кровати), а дражайшая Maman. разумеется, восстанавливает здоровье в отдельной комнате.
Ее недуг, однако, дал мне возможность побольше узнать о Ричарде Форсайте и его окружении. Со своего ложа Maman распорядилась, чтобы я показала детям Мон, чтобы расширить их знания о французской культуре, а на самом деле — чтобы убрать их с глаз долой и дать ей возможность страдать в тиши и покое.
Нил присутствовал при том, как она отдавала мне распоряжения, и вызвался пойти с нами. От такого предложения Maman сильно забеспокоилась. Она, похоже, заботилась о сохранении непорочности, вот только не пойму чьей, моей или Нила. Подозреваю — Нила. С той минуты, когда она застала нас тет-а-тет за столиком кафе в Сен-Мало, она намеренно, а иногда и совершенно явно, старалась, чтобы мы держались порознь.
Так что теперь, лежа на покрывале в спортивном костюме и то и дело хватаясь руками за живот, Maman силилась придумать какой-нибудь предлог, чтобы помешать ему пойти с нами, как вдруг у нее случился приступ боли. Морщась, она махнула рукой, прогоняя нас прочь, а сама скатилась с кровати и поспешила в туалет.
Так мы и пошли вчетвером через Аббатство, через это Чудо (не переставая походя восхищаться всем и вся), через трапезную, через гостиную с двумя огромными каминами, в каждом из которых можно было зажарить быка, всего целиком, затем — вниз по слегка сумеречным туннелям, где каждый шаг отдавался эхом, и потом — снова наверх, на опьяняющий воздух, и опять вниз по головокружительным ступеням. Спустившись по петляющей улице Гранд, мы вышли через ворота на прибрежный песок, к морю. Прилив был низкий, и Мелисса с Эдвардом начали строить замки из песка примерно в пятнадцати метрах от нас, а Нил с нянькой неудобно устроились на острых камнях у подножия горы. (Нянька тем временем приглядывала наметанным глазом за маленькими архитекторами, как бы они не забрели на зыбучие пески, где их может засосать, что, по слухам, в здешних местах, случается.)
— Какой чудесный день, — сказал Нил, глянув на меня и тут же отвернувшись.
— Да, — согласилась я, — просто замечательный. — Это была правда, к тому же вокруг никого, кроме нас, не было. Между нашими скалами и морем простиралась широкая гладь дивного светло-коричневого песка, казавшаяся бесконечной. До воды от нас было метров тридцать.
— Гм-м, — промычал Нил, всматриваясь в горизонт.
Как я уже говорила, Нил был не слишком разговорчив.
— Нил, — сказала я, — во время вчерашнего нашего разговора ты упомянул о женщине, певице, у которой… была связь с твоим братом Ричардом.
Он снова взглянул на меня, моргнул, отвернулся и кивнул.
— Да. Астер Лавинг.
— Он все еще встречался с ней перед своей смертью?
— Нет. Он вообще встречался с ней совсем недолго. — Юноша слегка нахмурился. — А почему вы спрашиваете об Астер?
Я одарила его одной из своих самых очаровательных и самых притворных улыбок.
— Меня на самом деле интересует не Астер, — призналась я, — а Ричард. Из всего, что ты мне рассказал, можно сделать вывод, что он был человеком незаурядным.
Нил радостно улыбнулся, довольный, что я разделяю его уважение к покойному, и я почувствовала маленький, но резкий укол совести. Впрочем, этот укол тут же, и практически полностью, заглушило пинкертоновское чувство ответственности.
Нил сказал:
— Да, вы правы. Как я уже говорил, он был, наверное, самым поразительным из всех людей, каких я знал.
— Астер сама с ним порвала?
— Нет. — Он посмотрел вниз, поднял глаза, взглянул на меня. — Понимаете, дело в том, что Астер наркоманка. Она принимает наркотики в большом количестве. Но все равно она действительно славная женщина. Очень славная. Мне она всегда нравилась. И Ричарду тоже. Но он не употреблял наркотики. И ему не нравилось, что она этим занимается, понимаете?
— Странно, — заметила я. — А я со слов твоей мамы поняла, что Ричард и сам не брезговал наркотиками.
Нил явно удивился.
— Мама прямо так и сказала?
— Ну, должна признаться, скорее, какие-то ее слова навели меня на эту мысль. — Разумеется, прямо она ничего такого не говорила.
Он кивнул.
— Она не любила Ричарда. Считала, он плохо на меня влияет, (Пожалуйста, обрати внимание, что нянька, которая старалась вытянуть как можно больше фактов из Нила, весьма опрометчиво забыла о необходимости присматривать за другими детьми, которые в последний раз, когда она на них смотрела, подошли совсем близко к воде. Возможно, ты уже догадываешься, что случилось дальше.)
— Он что, правда употреблял наркотики? — спросила я Нила.
— Да, только кокаин. Это не очень страшно. Многие позволяют себе, во всяком случае, из знакомых Ричарда. И он нюхал его только для того, как он говорил, чтобы не заснуть и получить больше удовольствия от шампанского. — Он улыбнулся этому bon mot[27] в надежде, что я тоже улыбнусь и разделю его мнение.
Я улыбнулась.
— Он тебе когда-нибудь давал кокаин? — спросила я.
— Нет. — Нил сказал это разочарованно, что было совсем не удивительно для юноши с таким образцовым кузеном, как Ричард. — Он сказал, что даст, когда я закончу первый курс колледжа.
Очевидно — вместо твердого братского рукопожатия и сердечного «Молодец!».
— Какой наркотик употребляла Астер? — спросила я.
— Героин. Ричарду это не нравилось. Астер… в общем, она кололась. Наверное, с героином иначе нельзя, но она не любила, гм, сама делать себе уколы. И это приходилось делать Ричарду.
— Как же она стала наркоманкой, — удивилась я, — если не умела колоться сама?
— Дело не в том, что она не умела. Ричард говорил, ей просто больше нравилось, когда ей делают укол, в смысле — мужчина. — Слово «укол» давалось ему нелегко. Оно и мне самой претило. Но я спокойно кивала, во всяком случае, мне так кажется; и тут вдруг ощутила, что меня, Сидмут и госпожу Эпплуайт разделяет огромное расстояние.
— Почему Ричард все это тебе рассказывал?
Нил пожал плечами,
— Мы дружили. Я знал его с детства. И он знал, меня интересует то же, что и его. В смысле поэзия. Книги и все остальное.
— А та, другая женщина. Которая умерла вместе с ним. Сабина?
— Да. Сабина фон Штубен.
— Она тоже была наркоманкой?
— Кажется, нет. Может, кокаин, но, как я уже говорил, кто его только не употребляет.
«Все? — подивилась я про себя. — И госпожа Эпплуайт? И архиепископ Кентерберийский?»
— Он давно ее знал? — спросила я.
— Не помню. Кажется, не очень. Он называл ее «новой подругой», когда представлял.
— И это, по твоим словам, было в феврале?
— Да.
— Л как они познакомились, знаешь? — спросила я. Прежде чем он успел ответить, я услышала вдалеке радостный детский визг и взглянула в сторону Мелиссы и Эдварда.
Они были там же, где и раньше, но начался прилив, и теперь Мелисса стояла по пояс в воде, и вода уже подбиралась к Эдварду.
Вода надвигалась так быстро, что пенящийся поток вперемешку с песком уже был в каких-то десяти метрах от той скалы, под которой мы сидели. И продолжал надвигаться, как жуткое чудовище, все ближе и ближе, а я сидела, окаменев от ужаса, и глядела на все, не веря своим глазам.
