Троица с повязками по-прежнему стояла на тротуаре.
На этот раз мужчины отступили на шаг, давая им пройти. Ален не стал надевать пальто. Проходя мимо вешалки, он лишь снял с нее мягкую фетровую шляпу, потерявшую из-за недавних дождей былую форму.
Таким вот — с тросом, устремленным вперед, и руками в карманах — он выглядел скорее студентом последнего курса, чем женатым мужчиной и отцом семейства.
Они не могли переговариваться, пока шли по улице Рабле, ибо голоса разносились далеко, а Мегрэ со спутниками отдавали себе отчет в присутствии совсем рядом, позади, троих постовых. Ален вздрогнул, когда на углу площади Вьет буквально наткнулся еще на одного, которого не заметил.
— Наверное, они понаставили их по всему городу? — тихо пробормотал он.
— Наверняка. И предусмотрели смены караула.
В ночи светилось мало окон. Если вглядываться, вдоль улицы Репюблик, вдали, просматривались огни кафе «У почты», до сих пор не закрывшегося, а два-три отдельных прохожих, мелькнув, тут же исчезли.
На всем пути до дома следователя они не успели обменяться даже десятком фраз. Шабо скрепя сердце спросил вполголоса:
— Зайдете?
Мегрэ отказался:
— Не стоит будить твою матушку.
— Она не спит. Никогда не ложится, пока я не вернусь домой.
— Увидимся завтра утром.
— Здесь?
— Я загляну во Дворец правосудия.
— Прежде чем лечь, я должен еще кое-кому позвонить. Вдруг что новое обнаружили?
— Доброй ночи, Шабо.
— И вам тоже, Мегрэ и Ален, всего хорошего.
Они обменялись рукопожатиями. Скрипнул ключ в замочной скважине — и спустя мгновение дверь захлопнулась.
— Можно, я провожу вас до гостиницы?
На улице — ни души, только они вдвоем. У Мегрэ молнией мелькнуло видение: доктор выхватывает из кармана нечто вроде обрезка свинцовой трубы или разводного ключа и обрушивает его на голову комиссара.
— Охотно пройдусь с вами.
Некоторое время они шли молча. Ален никак не решался заговорить. А преодолев робость, начал с вопроса:
— И что вы об этом думаете?
— О чем?
— О моем отце?
Что мог бы ответить ему Мегрэ? Для него представлял интерес сам факт постановки доктором этого вопроса и то, что тот навязался им в попутчики исключительно ради того, чтобы его задать.
— Не думаю, что ему счастливо живется, — вполголоса заметил комиссар, впрочем, без особой в том убежденности.
— Неужели есть люди, довольные своим существованием?
— Бывает, хотя бы на какое-то время. А вы что, горе мыкаете, месье Верну?
— Я не в счет.
— Однако и вы стараетесь взять от жизни свою толику радостей.
Выпуклые глаза уставились на комиссара.
— Что вы хотите этим сказать?
— Ничего. Могу сформулировать иначе, если вам так хочется: абсолютно несчастных людей нет. Всякий так и норовит за что-нибудь да уцепиться и создать для себя какую-нибудь разновидность благоденствия.
— Вы осознаете, что это значит? — И добавил, не дождавшись ответа: — Знаете ли вы, что именно в результате такого вот рода поисков, так сказать, компенсации неблагополучия, попыток, несмотря ни на что, все же поймать за хвост птицу счастья и рождаются всевозможные мании и зачастую возникает неуравновешенность психического состояния? Посетители кафе «У почты», потягивающие сейчас вино и играющие в карты, пытаются убедить самих себя в том, что находят в этом удовольствие.
— А вы?
— Не понимаю, о чем вы?
— Разве вы не ищете для себя аналогичных возмещений или, как вы говорите, «компенсаций»?
На этот раз Ален забеспокоился, заподозрил, что Мегрэ знает больше, чем говорит, и застыл в нерешительности: стоит ли ему продолжать разговор.
— Решитесь ли вы, к примеру, отправиться сегодня вечером в район казарм?
Комиссар спросил это скорее из жалости, дабы избавить Алена от его сомнений.
— Вы в курсе?
— Да.
— С ней говорили?
— Долго.
— И что она вам рассказала?
— Все.
— Я не прав?
— Не мне вас судить. Ведь вы сами заговорили об инстинктивном стремлении людей чем-то заменить неудовлетворенность бытием. А как насчет компенсаций у вашего отца?
Они понизили голоса, благо уже подошли к открытой двери гостиницы, в холле которой горела лишь одна зажженная лампа.
— Почему притихли?
— Потому что не знаю ответа на этот вопрос.
— Не заводит ли он интрижки на стороне?
— В Фонтэне — точно нет. Слишком он всем известен, и его похождения сразу бы выплыли наружу.
— А вы? О вашем романе знают?
— Нет. Со мной дело обстоит иначе. Не исключено, что во время поездок в Париж или Бордо отец позволяет себе поразвлечься. — Он прошептал для самого себя: — Бедный отец!
Мегрэ удивленно взглянул на него:
— Вы его любите?
Ален стыдливо признался:
— Во всяком случае, мне его жалко.
— И так было всегда?
— Еще хуже. Сейчас мать и тетка слегка успокоились.
— В чем они его упрекают?
— В том, что он простолюдин, сын скототорговца, пьянствовавшего в деревенских кабаках. Курсоны так и не смогли простить ему, что стали в нем нуждаться, понимаете? А во времена старого Курсона ситуация складывалась еще тяжелее, ибо тот был более несносным и грубым, чем его дочери и сын Робер. И до самой кончины отца все Курсоны будут относиться к нему оскорбительно за то, что живут исключительно его щедротами.
— А как обращаются с вами?
— Как с Верну. И моя жена, дочь виконта де Кадей, выступает с ними в союзе.
— Сегодня вечером вы намеревались мне сообщить именно об этом?
— Не знаю.
— Может, хотели поговорить об отце?
— Мне желательно было узнать ваше мнение о нем.
— А не были ли вы главным образом озабочены тем, чтобы выяснить, не разузнал ли я о существовании Луизы Сабати?
— Кстати, а как вы вышли на нее?
— Через анонимку.
— Следователь знает? А полиция?
— Их это не волнует.
— Но они займутся этим?
— Нет, если достаточно быстро выявят убийцу. Письмо-наводка у меня в кармане. О встрече с Луизой я Шабо не сообщал.
— Почему?
— Не считаю, что на нынешнем этапе расследования эти факты представляют интерес.
— Она тут ни при чем.
— Послушайте, месье Верну…
— Да.
— Сколько вам лет?
— Тридцать шесть.
— Когда закончили учебу?
— В двадцать пять я ушел с медицинского факультета, после чего проработал еще пару лет интерном в больнице Святой Анны.
— Вы никогда не пытались жить самостоятельно?
Вопрос комиссара заметно обескуражил Алена.
— Не хотите отвечать?
— Нечего сказать. Вы все равно не поймете.
— Не хватает духа?
— Так и знал, что вы расцените это подобным образом.
— Ну не вернулись же вы в Фонтэне-ле-Конт ради защиты отца?
— Видите ли, все проще и одновременно сложнее.
Просто однажды я приехал сюда на несколько недель, чтобы отдохнуть.
— И застряли?
— Да.
— Слабоволие?
— Если хотите. Хотя было бы неточно объяснить происшедшее только этим.
— У вас сложилось впечатление, что поступить иначе было невозможно?
Ален предпочел сменить тему:
— Как поживает Луиза?
— Думаю, как всегда.
— Не обеспокоена?
— А вы давно с ней не виделись?
— Уже два дня. Вчера вечером я ведь направлялся не к другу, а к ней. А после случившегося уже не решился продолжать путь. Сегодня тоже. Этим вечером обстановка еще более ухудшилась с появлением патрулей. Теперь понимаете, почему уже после первого убийства общественное мнение обрушилось на нас?
— Я частенько отмечал подобный феномен.
— Но почему они набросились на нашу семью?
— Кого, по-вашему, они подозревают? Вашего отца или вас?
— Им безразлично, лишь бы это был кто-то из нас.
В равной мере их устроила бы и моя мать, как, впрочем, и тетка.
Они вынужденно прервали беседу, так как послышались шаги. То были два человека с повязками на рукавах, в руках — дубинки; проходя мимо, они внимательно их осмотрели. Один даже направил в их сторону луч карманного фонарика и, удаляясь, громко пояснил своему спутнику:
— Это Мегрэ. А второй — сын Верну.
— Ага, я узнал его.
Комиссар посоветовал своему собеседнику:
— Вам лучше вернуться домой.
— Согласен.
— И не вступать с ними в полемику.
— Благодарю вас.
— За что?
— Ни за что.
Он не протянул руки на прощанье. И удалился в направлении моста со сдвинутой набекрень шляпой, наклонившись по ходу вперед; патруль тут же остановился и молча наблюдал за Верну.
Мегрэ передернул плечами, вошел в гостиницу и стал дожидаться, пока ему дадут ключ. Выяснилось, что на его имя поступили еще два письма, но бумага и почерк на сей раз были другими, чем ранее.
Глава 6
Месса в половине одиннадцатого
По воскресеньям Мегрэ, проснувшись, частенько начинал тянуть время, отдаваясь грезам. Этой потаенной игре он предавался еще в раннем детстве. Случалось такое с ним и гораздо позже, когда он лежал в постели рядом с женой и старался, чтобы та не заметила его особого состояния расслабленности и неги. Порой она, уже принося чашку кофе, ошибалась:
