Ранение Ноултона оказалось даже менее серьезным, чем решил врач. На следующее утро после поединка Дюмэн и Догерти, к своему удивлению, нашли его стоящим рядом с кроватью, одетым, со шляпой в руке и в пальто.
— Прошу прощения за беспокойство, — промолвил он, — но я ухожу. Благодарю за гостеприимство, Дюмэн. А тебя, Догерти, за честный бой.
Не успели они прийти в себя от изумления, как он повернулся и вышел.
После этого Странные Рыцари в течение трех дней его не видели и ничего о нем не слышали. Исходя из этого, они пришли к заключению, что ему хватило мудрости пойти на попятную и больше в отеле не показываться.
Как-то само собой получилось, что никто не стал воздавать должное Шерману за то представление, которое он устроил в доме Дюмэна. Конечно, они осуждали его за малодушие и коварство, но в целом отнеслись к нему снисходительно, потому что именно благодаря ему удалось произвести на Ноултона желаемый эффект. Они презирали Шермана, как и всякого интригана и подлеца, но терпели его рядом с собой.
Ноултон три дня не появлялся в «Ламартине», и Лиля в это время ощущала смесь легкого беспокойства и тихой радости. Она ничего не знала о том, что с ним случилось в тот вечер, когда он в последний раз провожал ее домой, но не забыла о появлении в ресторане «Люси» Шермана, и это вызывало у нее тревогу. Она тешила себя приятными воспоминаниями и ждала.
Утром четвертого дня ее терпение было вознаграждено. Мальчик-посыльный положил ей на стол записку:
«Дорогая мисс Уильямс!
Я надеялся увидеть Вас раньше, но это оказалось невозможным вследствие одного происшествия.
В связи с ним я, скажем так, не имел возможности с вами встретиться.
Но не поужинаете ли Вы со мной сегодня вечером?
Я зайду в отель в шесть часов.
Джон Ноултон».
Прочитав записку, Лиля покраснела от счастья и спрятала ее под платьем на груди. Она подняла глаза в поисках мальчика-посыльного, чтобы передать с ним ответ, но того и след простыл. Однако это ничего не меняло. Она снова будет с ним, с Джоном Ноултоном!
Встретившись взглядами с красоткой из табачного ларька, она не могла скрыть улыбки, такой радостной, что мисс Хьюджес доброжелательно усмехнулась в ответ.
Это маленькое происшествие не осталось незамеченным. Дюмэн и Догерти, сидевшие на кожаном диване в углу, заметили, как мальчик-посыльный передал записку и как Лиля покраснела, прочитав ее. Они обменялись многозначительными взглядами.
— Интересно! — сделал вывод Догерти.
— Ошень, — согласился Дюмэн. — Это от него. Выражение ее лица — все ясно. Он, что называется, пришел в себя.
Когда Лиля спрятала записку у себя на груди, они еще больше уверились в своей догадке. Дюмэн вздохнул. Догерти выругался. Они пошли в бильярдную, чтобы выпустить пар и отвлечься.
После этого их вовсе не удивило, когда в шесть часов вечера в вестибюль вошел Ноултон и направился к столу Лили.
Над его правым ухом был прилеплен небольшой темный кусочек пластыря, и больше никаких следов полученной в доме Дюмэна раны не было.
Он вышел вместе с Лилей из отеля, а Странным Рыцарям оставалось лишь молча за этим наблюдать.
Между ними тут же завязалась жаркая дискуссия.
Догерти и Дрискол горели желанием тут же принять решительные меры, хотя ничего конкретного предложить не могли. Дюмэн, Дженнингс и Бут предлагали не спешить и действовать осторожно. Шерман хрюкнул что-то невразумительное и вышел из отеля. Остальные спорили до семи часов, а потом разошлись по своим делам, так ничего и не решив.
Тем временем Шерман, который видел, как Ноултон и Лиля сели в такси, действовал самостоятельно.
У него с соперником были свои счеты.
Ноултон и Лиля зашли в ресторан поужинать, и Шерман около часа мерз у входа, ожидая, когда они выйдут.
Потом он поехал за ними на концерт в Карнеги-Холл и два с половиной часа топтался в фойе — только для того, чтобы обнаружить в конце концов, что либо они воспользовались другим выходом, либо он потерял их в толпе.
Глухо выругавшись сквозь зубы, Шерман отпустил такси и, пылая яростью, пошел пешком к себе домой в жилые кварталы города. Его снедала жажда мести и душила ненависть.
С того дня он стал с маниакальным упорством их преследовать. Шерман понимал, что партия проиграна, но отчаяние только удваивало его силы.
Он видел женщину, которую так страстно желал, и она улыбалась другому мужчине. От этого Шерман был готов на любую подлость и мерзость. Он был не в себе, и любой пустяк подталкивал его к новым неблаговидным поступкам.
Он чувствовал, что его подозрения относительно Ноултона не лишены оснований. Об этом, в частности, свидетельствовало содержимое бумажника, который он вытащил из его пальто в квартире Дюмэна, но понимал, что этого было недостаточно.
В следующем месяце не было и дня, чтобы он не занимался своими тайными расследованиями. Он ходил за Ноултоном, который часто встречался с Лилей, в кафе, рестораны, театры и концертные залы, сопровождал его, когда он направлялся домой или в «Ламартин», просто шел по улице или гулял в парке. Но это не приносило никаких результатов.
Неожиданно привычки у Ноултона переменились.
В один прекрасный день он начал обходить агентства недвижимости.
Шерман таскался за ним по пятам и для маскировки надевал парик со светлыми волосами и приклеивал усы. Когда Ноултон зашел в пятое по счету агентство, Шерману показалось, что его заметили, но он продолжал слежку.
Ноултон заглянул в следующее агентство, потом еще в одно. В последнем он оставался больше часа, а Шерман в это время топтался в соседнем подъезде. Ноултон вышел вместе с каким-то человеком. То, что за этим последовало, надолго запомнилось Шерману.
Они зашагали к станции надземки, откуда отправлялись поезда в сторону пригорода.
У Бруклинского моста они пересели на поезд, идущий в Кони-Айленд, проехали две или три остановки после Бат-Бич, затем пересели на троллейбус и в конце концов оказались в унылом, заболоченном месте, где стояли только один или два дома.
Где-то в уголке примостился невзрачный ветхий салун.
Дело происходило холодным, ветреным январским днем, однако Ноултон с незнакомцем оставались здесь в течение трех часов и протоптали в снегу широкую тропинку. Шерман в это время сидел в салуне, пытался согреться дешевым бренди и наблюдал за ними в окно. Казалось, они и не собираются расходиться.
Шерман больше не мог этого выносить. Он побрел к троллейбусной остановке и по пути бормотал:
— Что за ерундой они занимаются? Он что, собирается купить дом в этом захолустье?
И тут же его мысли приняли другое направление, отчего Шерман болезненно скривился и резюмировал:
— Боги свидетели, он никогда ее не получит! Я не я буду, если не встречусь с Колли. У него есть знакомые бандиты, а это значит…
Он зловеще усмехнулся.
На самом же деле Ноултон устроился на работу.
Тем вечером он немало удивил Лилю в ресторане «Люси», рассказав ей, как провел день. Они теперь ужинали вместе почти каждый вечер, поэтому Ноултона редко видели в «Ламартине» — обычно он ждал Лилю у ее дома.
Они обнаружили, что оба одинаково сильно любят музыку и книги, и половину вечеров проводили в концертных залах и театрах. А когда Лиля чувствовала себя неважно, или была утомлена, или портилась погода, они оставались у нее дома, и Ноултон читал ей своим глубоким, звучным голосом рассказы. Лиля не могла решить, что ей нравится больше, — тихие, счастливые вечера дома или увлекательные зрелища в центре города.
Но в одном не приходилось сомневаться: никогда прежде ее жизнь не была такой насыщенной. Буйные краски и полутона этого мира впервые открылись для Лили. Каждый новый день был прекраснее предыдущего, каждый взгляд и слово Ноултона заставляли ее дышать глубже.
Он не говорил о любви, и Лиля иногда задумывалась над этим, но без особой тревоги. Он был внимателен и заботлив, даже нежен, и, конечно, ему не была свойственна застенчивость, но он никогда не пускался в сантименты.
Лиля не позволяла себе ни переживать по этому поводу, ни прибегать к каким-либо женским хитростям, к тому же не будучи в них искушенной. Она просто ждала. Вечерами, когда он уходил, она шептала самой себе:
«Возможно, он это сделает… скажет мне, когда…» После этого девушка по обыкновению краснела, даже неоформившаяся мысль вгоняла ее в краску, и она была не в силах продолжать.
Ноултон мало говорил о себе. Сама же Лиля вскоре после знакомства поведала о своей жизни — как осталась одна, почти без средств к существованию в восемнадцать лет, как трудно ей пришлось, как она была близка к отчаянию, как избегала соблазнов и злачных мест большого города. Но в ответ на ее откровенность он ничего не рассказывал. Казалось, он что-то закрыл в себе наглухо, выстроил какую-то крепость, и Лиля никогда не пыталась взять ее штурмом.
Потом, упомянутым выше вечером в ресторане «Люси», он наконец решил немного отодвинуть завесу тайны. Они минут тридцать ждали, когда им подадут жаркое. Ноултон был как-то странно молчалив и вдруг сказал:
