— У вас не найдется чем отпилить? — продолжал Мегрэ, адресуясь к ночному дежурному.
— Конечно, найдется. Жозеф, — распорядился хозяин, — сходите за пилкой для господина Мегрэ.
Итак, решительный день начался веселым дуракавалянием. Утро опять было солнечное. Мимо прошла горничная с первым завтраком на подносе. Коридор мыли, не жалея воды. Почтальон рылся в своей кожаной сумке.
Мегрэ, держа в руке метлу, дожидался пилы.
— Не правда ли, в гостиной есть телефон? — полюбопытствовал он у хозяина.
— Да, господин Мегрэ. На левом столе. Я вас немедленно подключу.
— Не стоит.
— Вы не будете звонить?
— Спасибо, необходимость в этом отпала.
Мегрэ ушел со шваброй в гостиную, а уборщица, воспользовавшись этим, заявила:
— Сами убедитесь: не моя вина, что я ничего не делаю. И пусть на меня не орут, если я не успею закончить холл.
Дежурный вернулся с заржавленной пилой, которую отыскал в подвале. В свой черед Мегрэ принес швабру, вооружился пилой и принялся отделять конец ручки.
Швабру он прижал к письменному столу. На свежевымытый пол посыпались опилки. Другим концом деревяшка елозила по регистрационному журналу, и хозяин опасливо наблюдал за нею.
— Вот и все! Благодарю вас, — объявил наконец комиссар, подняв с пола отпиленный кружочек древесины.
Одновременно с этим он возвратил уборщице швабру, ставшую короче на несколько миллиметров.
— Это вам и требовалось? — с серьезным видом полюбопытствовал хозяин гостиницы.
— Совершенно верно.
В пивной «У Нового моста», во втором зале которой Мегрэ отыскал Люкаса, уборщицы с ведрами свирепствовали не менее усердно, чем в «Альсине».
— Знаете, шеф, отдел работал всю ночь. Расставшись с вами, Амадье вбил себе в голову, что обязан обогнать вас, и задействовал всех своих людей. Судите сами — я, например, знаю, что вы были в «Пале Ройяль» с дамой.
— А затем отправился во «Флорию». Бедный Амадье!
А что остальные?
— Эжен тоже был во «Флории». Вы, несомненно, его видели. Без четверти три он ушел оттуда с профессионалкой.
— Да, знаю — с Фернандой. Держу пари, что он переспал с ней на улице Бланш.
— Вы правы. Он даже оставил свою машину на всю ночь у тротуара. Она и сейчас там.
Мегрэ поморщился, хотя он-то уж никак не был влюблен. Однако прошлым утром в залитой солнцем квартирке Фернанды был именно он. Она, полуодетая, пила кофе с молоком, и между ними существовала атмосфера доверительной интимности.
Это была не ревность — просто комиссар не любил мужчин типа Эжена. Ему казалось, что в данную минуту молодой человек еще лежит, а Фернанда хлопочет, подавая ему кофе в постель. И он наверняка снисходительно улыбается.
— Он таки заставит ее плясать под свою дудку! — вздохнул комиссар. — Продолжай, Люкас.
— Его марсельский приятель до возвращения в «Альсину» обошел несколько ночных кабаков. Сейчас он, несомненно, дрыхнет, потому что никогда не встает раньше одиннадцати-двенадцати.
— А глухой коротышка?
— Его фамилия Колен. Живет с женой на улице Коленкура, потому как состоит в законном браке. Когда он возвращается поздно, супруга закатывает ему сцены. В прошлом она была помощницей хозяйки «заведения».
— Чем он занят сейчас?
— Ходит по лавкам. Съестное покупает всегда он: на шее толстый шарф, на ногах туфли из Шаранты[9].
— Одна?
— Этот надрался до свинства, обойдя кучу бистро. К себе в гостиницу на улице Лепик вернулся около часа, и ночной дежурный вынужден был помочь ему подняться по лестнице.
— Кажо, надеюсь, у себя?
Выходя из пивной, Мегрэ словно увидел всех подельников разом, каждого в своей точке Монмартра, вокруг Сакре-Кер[10], белеющей над прибоем Парижа.
Добрых десять минут он вполголоса инструктировал Люкаса и заключил наконец, пожимая ему руку:
— Все понял? Уверен, что тебе не потребуется больше, чем полчаса?
— Оружие при вас, шеф?
Мегрэ похлопал себя по брючному карману и подозвал проезжавшее мимо такси:
— Улица Батиньоль.
Дверь привратницкой была приоткрыта, сквозь щель виднелась фигура газовщика.
— Вам кого? — услышал Мегрэ пронзительный женский голос.
— Господина Кажо, пожалуйста.
— Антресоль, налево.
Мегрэ остановился на растрепанном коврике, перевел дух и потянул за длиннющий басон, на что квартира отозвалась по-детски игрушечным звоночком.
Зашаркали шаги. Звякнула дверная цепочка. В замке повернулся ключ, и дверь приотворилась, но всего сантиметров на десять, не больше.
Отпер сам Кажо, непричесанный, брови взлохмачены еще больше обычного. Он удивился. Глядя Мегрэ в глаза, мрачно процедил:
— Что нужно?
— Для начала войти.
— Вы пришли официально, с постановлением по всей форме?
— Нет.
Кажо попробовал захлопнуть дверь, но из этого ничего не получилось — Мегрэ успел сунуть в щель ногу.
— Не находите, что нам лучше бы потолковать? — бросил он.
Кажо понял, что дверь ему все равно не закрыть, и взгляд его потяжелел.
— Я ведь и полицию вызвать могу.
— Разумеется. Только я думаю, это бесполезно — нам разумней поговорить по-хорошему.
За спиной Нотариуса прислуга в черном прервала работу и прислушалась. Ввиду уборки все двери в квартире были распахнуты. Справа, видимо, располагалась очень светлая комната окнами на улицу.
— Входите.
Кажо запер входную дверь на ключ, завел цепочку на место и сориентировал посетителя:
— Направо, ко мне в кабинет.
Это была типичная квартирка мелкого буржуа с Монмартра: кухня еле в метр шириной с окном во двор, бамбуковая вешалка в прихожей, темная столовая, занавеси тоже темные, выцветшие обои в цветочек.
То, что Кажо именовал своим кабинетом, оказалось помещением, которое по замыслу архитектора должно было играть роль гостиной и — единственное в квартире — имело два окна, в которые проникал свет.
Навощенный паркет. Посредине вытертый ковер и три стула с обивкой, ткань которой приобрела тот же неопределенный цвет, что и ковер.
Стены, оклеенные гранатовыми обоями, загромождены бесчисленными картинами и фотографиями в позолоченных рамочках. По углам столики и этажерки с дешевыми безделушками.
У окна возвышалось бюро красного дерева с вытертой сафьяновой обивкой; за него и уселся Кажо, отодвинув вправо какие-то бумаги.
— Марта, мой шоколад подадите сюда.
Кажо больше не смотрел на Мегрэ, предпочитая выжидать, пока противник первым перейдет в наступление.
Что касается комиссара, усевшегося на слишком хрупкий для него стул, он расстегнул пальто и, поглядывая вокруг, неторопливо набивал большим пальцем трубку.
Одно из окон — несомненно, из-за уборки — было распахнуто, и, когда прислуга подала шоколад, Мегрэ спросил хозяина:
— Не будете возражать, если закроем окно? Позавчера я подцепил насморк, и мне не хотелось бы простужаться еще сильнее.
— Закройте окно, Марта.
Марта отнюдь не испытывала симпатии к посетителю. Это было заметно по тому, как она ходила взад и вперед мимо Мегрэ, всякий раз находя способ задеть его ноги и не извиниться.
По комнате плыл запах шоколада. Кажо держал чашку обеими руками, словно согревая ее. По улице катились фургоны, и верх их, ровно как серебристые крыши автобусов, маячил почти что на уровне окна.
Прислуга вышла, но дверь не закрыла и продолжала хлопотать в прихожей.
— Не предлагаю вам шоколад, — сказал Кажо. — Думаю, что у вас уже был первый завтрак.
— Да, был. Зато если у вас найдется стаканчик белого…
Сейчас значение имело все — даже малейшее слово, и Кажо нахмурился, спрашивая себя, с какой стати гость просит дать ему выпить.
Мегрэ понял и улыбнулся:
— Я привык работать на улице. Зимой холодно, летом жарко. В обоих случаях хочется выпить, верно?
— Марта, принесите белого вина и стакан.
ЮЗ
— Обычного?
— Именно. Предпочитаю обычное, — вставил Мегрэ.
Его котелок лежал на бюро, рядом с телефоном. Кажо, не сводя глаз с собеседника, маленькими глоточками пил шоколад.
Утром он выглядел еще более бледным, чем вечером; кожа у него была по-прежнему бесцветная, а глаза тускло-серые, как волосы и брови, голова костистая, лицо длинное. Кажо относился к тем личностям, которых невозможно представить себе иначе как людьми неопределенного возраста. Трудно было даже вообразить, что он был когда-то ребенком, школьником или юным влюбленным. Такой, как он, не мог держать женщину в объятиях, шептать ей нежные слова.
Зато его волосатые, довольно ухоженные руки всегда были приучены орудовать пером. Ящики бюро были наверняка набиты всяческими бумагами, отчетами, счетами, квитанциями, заметками.
— Встаете вы сравнительно рано, — заметил Мегрэ, взглянув на часы.
— Я сплю не больше трех часов за ночь.
Безусловно, не врет. Неизвестно — почему, но это чувствовалось.
