За двадцать часов, что я проторчал там в течение воскресной пасхальной ночи и последующего дня, мне не представилось возможности совершить ознакомительную экскурсию, но за исключением мерзкой вони, жаловаться в газету было не на что, особенно если согласиться с тем, что общество должно хоть как-то защищать себя от таких головорезов, как я. Моя камера — вернее, наша камера, так как у меня имелся сосед — оказалась на удивление чистой. Одеяло, правда, внушало подозрение, и я не стал натягивать его на голову, но, возможно, я просто мнителен. Что касается света, то он уступал солнечному, но был достаточно ярок, чтобы читать, при нем в течение тридцати суток.
Когда после досмотра меня привели в камеру, я спал на ходу, поэтому с окружающим интерьером и напарником познакомился уже только в понедельник. Тюремщики были дотошными, но зверствовать не стали. Мне позволили звякнуть Фрицу и предупредить, чтобы домой меня не ждали, что было вполне гуманно, так как трудно предугадать, что отколол бы Фриц, если после исчезновения Вульфа пропал бы и я. Я передал также, чтобы он связался с Натаниэлем Паркером, единственным адвокатом, общество которого Вульф иногда мог стерпеть за ужином; однако из этой затеи ничего не вышло, так как Паркер уехал на уик-энд. Добравшись наконец до койки, я уснул мертвым сном через десять секунд после того, как привалился головой к подушке, изготовленной из моих брюк, завернутых в мою же сорочку.
Кстати, именно благодаря брюкам, или вернее — пиджаку и жилету, составлявшими с брюками цельный ансамбль, мое пребывание оказалось более приятным, чем могло бы. Я проспал примерно половину желаемого времени, когда мои барабанные перепонки задрожали от адского грохота. Я приподнял гудящую голову и разлепил глаза. На койке напротив, на таком почтенном удалении, что мне пришлось бы вытянуть руку во всю длину, чтобы дотронуться до него, сидел мой сокамерник — детина с широченными плечищами, примерно моего возраста или чуть старше, с копной взъерошенных черных волос. Он только очнулся от сладкого сна и теперь позевывал.
— Что за бардак? — осведомился я. — Побег, что ли?
— Через десять минут завтрак и построение, — ответил он, спуская ступни в носках на пол. — Идиотское правило.
— Придурки, — согласился я и, извернувшись, сел на край койки.
Шагнув к стулу, на котором была развешана его одежда, черноволосый мимоходом взглянул на мой стул и остановился, приметив пиджак с жилетом. Он уважительно потрогал отвороты, полюбовался подкладкой и воздал должное петлицам. Затем, ни слова не говоря, вернулся на свою половину и принялся одеваться. Я последовал его примеру.
— А где мы умываемся? — поинтересовался я.
— После завтрака, — ответил он. — Если будете настаивать.
По другую сторону зарешеченной двери появился надзиратель, крутанул что-то, и дверь открылась.
— Погодите минутку, Уилкс, — попросил мой товарищ и повернулся ко мне: — Вас выпотрошили?
— Естественно. Это современная тюрьма.
— Яичница с беконом вас устроит?
— Как раз то, что надо.
— Гренки пшеничные или ржаные?
— Пшеничные.
— У нас одинаковые вкусы. Удвойте заказ, Уилкс. Все вдвойне.
— Как скажете, — с расстановкой произнес наш тюремщик и вышел. Мой новоиспеченный приятель, заправляя галстук за воротничок рубашки, добавил:
— От проверки и построения отделаться не удастся, но бурду можно не жрать. Позавтракаем в камере, здесь спокойно.
— Воистину человек человеку друг, — с чувством сказал я. — Я расплачусь за наш завтрак, как только заполучу назад свой бумажник.
— Ерунда, — отмахнулся мой благодетель.
На перекличке и построении случая почесать языки не представилось. Всего нас набилось человек сорок — довольно разношерстная публика и отнюдь не ангельского вида. Аромата завтрака в сочетании с дезинфектантом хватило бы с лихвой, чтобы объяснить тоскливое выражение, застывшее на перекошенных рожах, не ставших симпатичнее от заточения, так что мы с напарником облегченно вздохнули, когда возвратились в нашу уютную камеру.
Мы уже сидели с чистыми руками и умытыми физиономиями, а мой приятель также с вычищенными зубами, когда принесли еду на большом свежеотдраенном алюминиевом подносе. По меркам Фрица, то, что нам подали, считалось бы несъедобным, но, по сравнению с местным ассортиментом, запах которого мои ноздри позабудут нескоро, нам устроили настоящий пир. Поскольку сосед заказал все вдвойне, нам досталось два экземпляра «Газетт». Еще не прикоснувшись к апельсиновому соку, он вцепился в свой номер и, не удостоив передовую даже мимолетным взглядом, сразу погрузился в спортивную хронику. Покончив смаковать предстоящие соревнования, он пригубил сок и спросил:
— Вас не интересует быстрота бега лошадок?
— Не особенно, — признался я. — Но мне нравится, как вы разговариваете. Приятно пообщаться с культурным человеком.
Он метнул на меня взгляд, преисполненный подозрительности, но, увидев мое открытое и честное лицо, успокоился.
— Не мудрено. Судя по вашему гардеробу.
Мы сидели на стульях, разделяемые крохотным деревянным столиком. Особых неудобств мы не испытывали, если не считать того, что некуда было поместить развернутую газету. Мой напарник расстелил свой экземпляр на койке и продолжал штудировать спортивную полосу, усердно перемалывая зубами кусок бекона с гренкой. Я же довольствовался собственным коленом, пристроив газету на нем передовицей кверху. На фотографии миссис Рэкхем смотрелась лучше, чем при жизни — чертовская несправедливость! Имена Вульфа и вашего покорного слуги красовались в заголовках под отчетом об убийстве, занимавшем целых три колонки. Я перевел взгляд ниже и тут же последовал совету продолжить чтение на четвертой странице, где поместили остальные фотографии. Вульф выглядел, как и полагалось, раздутым мыльным пузырем, мое же изображение просто потрясало. По соседству оказался снимок добермана, застывшего по стойке «смирно». Подпись свидетельствовала, что это Геба, в чем я сильно сомневался. В материале про нас с Вульфом основное внимание уделялось его внезапному исчезновению из города и уходу из бизнеса, а также тому, что я оказался на месте преступления и был арестован как важный свидетель. Имелось также интервью с Марко Вукчичем, данное им только для «Газетт», за подписью Лона Коэна. Готов ставить не меньше десяти против одного, что ловкий прохвост воспользовался моим именем, чтобы проникнуть к Марко.
Расправившись с завтраком, в том числе с кофе, который оказался на удивление приличным, я настолько увлекся чтением, что даже не заметил, как мой товарищ, насытившись спортивными новостями, перекинулся на уголовную хронику. Вдруг у меня появилось неясное ощущение, будто меня пристально разглядывают, что было правдой. Сосед откровенно посматривал то на меня, то на четвертую страницу.
Я ухмыльнулся.
— Потрясающе похожа, да? Хотя я лично не думаю, что это та самая собака. Я, правда, не эксперт, но Геба не такая тощая, как эта тварь.
В его взгляде появилось новое выражение, и отнюдь не самое дружеское.
— Так вы, значит, и есть маленький Арчи Ниро Вульфа.
— Был, — отмахнулся я. — Читайте внимательнее. Кажется, теперь я уже свой собственный маленький Арчи.
— Значит, я заплатил за завтрак легавого!
— Ничего подобного. Разве я не сказал, что расплачусь сам, как только заполучу назад бумажник?
Он потряс головой.
— Ни за что бы не поверил. Такой шикарный костюмчик! Я-то думал, что вас зацапали во время облавы. Проклятые фараоны совсем озверели — хватают всех подряд. Потрясающе: в каталажке встречаю такого разодетого парня, а он, на тебе — фараон!
— Строго говоря, я не фараон, — я был уязвлен до глубины души. — Я частный сыщик. Я говорил, что мне нравится, как вы разговариваете, но вам изменило чувство меры. Я подметил, что вы человек культурный, что должно было сразу насторожить. Образованные люди редко попадают в тюрягу. А вот фараоны в наши дни пошли вполне культурные. Меня сюда засадили, поскольку подозревают в утаивании важных сведений об убийстве, что совсем не так, и хотя этот трюк стар как мир, они на него пошли. Ошибка не в том, что вас ко мне подсадили, им не привыкать попадать впросак, но вы перестарались, когда ни за что ни про что купили мне завтрак. Тогда-то я и начал соображать.
Он вскочил на ноги, набычился и ожег меня свирепым взглядом.
— Ну, держись, трепло! Сейчас я тебя по стенке размажу.
— За что?
— Чтобы проучить тебя. По-твоему, я подсадная утка?
— Чушь собачья! Не строй из себя обиженного. Ты меня обозвал, я — тебя. Мы квиты. Давай начнем заново.
Но он оказался слишком ранимым, чтобы помириться так быстро. Кулак он, правда, разжал, а потом, испепелив меня напоследок взглядом, устроился на койке, прихватив «Газетт». Лежал он лицом к коридору, так что света было вполне достаточно, и я вскоре последовал его примеру, подложив под голову свернутое одеяло вместо подушки, на котором на всякий случай расстелил носовой платок. В течение двух часов и десяти минут обе койки безмолвствовали. Это мне известно доподлинно, так как, приняв горизонтальное положение, я взглянул на часы, чтобы прикинуть, сколько мне еще ждать, пока заявится Паркер с ломом и вызволит меня отсюда, и тогда было двадцать минут десятого; когда же я в очередной раз прочитал «Газетт» от корки до корки и в двадцатый раз посмотрел на циферблат, стрелки показывали половину двенадцатого. И тут он внезапно заговорил.
