— Значит, он интересуется, не я ли…
— Не забывайте: он — офицер. Он мне сейчас рассказывал, как это у них бывает в подобных случаях. Понимаете, если офицер совершает, как он изящно выразился, «ошибку», то лучшие друзья вручают ему револьвер и оставляют одного.
Взгляд Дюкро не отрывался от зятя, который, словно невзначай, отошел в глубь комнаты.
— Ага! Значит, он сказал…
Несколько секунд казалось, что дело принимает скверный оборот. Однако понемногу лицо Дюкро смягчилось — вероятно, ценой поистине героических усилий, — и губы растянулись в улыбке. Потом улыбка стала шире, и раздался смех. Дюкро смеялся, прямо заходился смехом и хлопал себя по ляжкам, не в силах остановиться.
— Подохнуть можно! — выкрикнул он наконец, утирая выступившие слезы. — Бедненький Дешарм! Какой прелестный мальчик! Однако же, дети мои, пора садиться за стол. Офицеры, которые, если один из них совершил ошибку… Чертов Дешарм! И после этого жрать за одним столом!..
Рубашка на Мегрэ взмокла и прилипала к телу, но, глядя на него, никто бы об этом не догадался: комиссар сидел, тщательно выбивая трубку, потом заботливо уложил ее в футляр и сунул в карман.
Дюкро со вздохом облегчения засунул уголок салфетки за пристежной воротничок. Камин не топили, и г-жа Дюкро, мерзлячка, накинула на плечи черную вязаную мантилью.
Место Берты, напротив отца, оставалось пустым.
— Передайте моей дочери, чтобы она спустилась, — приказал судовладелец служанке.
Он взял себе салата и положил рядом с салфеткой здоровенный ломоть хлеба. Жена захлюпала носом; он несколько раз повел бровями, потом не выдержал:
— Ты что, простудилась?
— Кажется, да, — еле выговорила она и наклонила голову, чтобы скрыть навернувшиеся на глаза слезы.
Дешарм, изящно держа в руке ложку, прислушивался к тому, что делается наверху.
— В чем дело, Мели?
— Мадам Берта велела сказать, что она не может спуститься.
Дюкро перестал жевать и бросил:
— Тогда ступай ты сам, скажи ей еще раз: я требую, чтобы она явилась к столу, больна она там или нет. Понятно?
Дешарм вышел. Дюкро огляделся; казалось, он ищет, на ком бы сорвать злость.
— Мели, отдерни шторы!
Перед ним были два окна, выходившие во двор — на ограду и Сену. Навалившись всем телом на стол, он жевал хлеб и вглядывался в темноту. На верхнем этаже слышались быстрые шаги, шепот, всхлипывания.
Наконец Дешарм явился и объявил:
— Сейчас придет.
И верно, через несколько мгновений в комнату вошла его жена. Она даже не потрудилась запудрить покрывавшие лицо красные пятна.
— Мели! — позвал Дюкро.
Ни Мегрэ, ни остальные больше его не занимали.
Казалось, он живет отдельной ото всех жизнью, ни о чем не тревожась, упрямо идет к какой-то одному ему ведомой, давно поставленной цели.
— Несите горячее.
Когда служанка наклонилась, чтобы взять салатницу, он похлопал ее по заду. В шарантонском доме была молодая служанка, а эта — ни то ни се — никакого задора, никакого обаяния.
— Кстати, Мели, когда мы с тобой спали в последний раз?
Девушка так и подскочила; тщетно пытаясь улыбнуться, она в страхе переводила взгляд с хозяина на хозяйку.
Дюкро пожал плечами и сострадательно усмехнулся.
— Выходит, она тоже думает, будто это так важно. А побаловались мы сегодня утром в подвале, когда выбирали вина.
Он все же не удержался и покосился на Мегрэ — ему хотелось увидеть, какое все это производит впечатление, но мысли комиссара, по всей видимости, витали где-то далеко, за сотни километров отсюда.
Г-жа Дюкро тоже никак не отреагировала, только поплотнее закуталась в мантилью и старательно расправила скатерть, а дочь уткнулась покрасневшим носом в платок.
— Смотрите! — воскликнул вдруг Дюкро, мотнув подбородком в сторону ограды.
На большом дворе горел всего один газовый рожок, и бледное пятно света расплывалось как раз у калитки. А в этом светлом кругу отчетливо виднелась неподвижная темная фигура. До нее едва ли было больше десяти метров, и тот, кто стоял, опершись о решетку, должен был хорошо видеть все, что делается в залитой ярким светом столовой.
— Это он! — уверенно объявил Дюкро.
Чуть дальше, на высоком берегу Сены, острый глаз Мегрэ различил еще одну фигуру. Перепуганная служанка внесла жаркое с картофельным пюре; комиссар достал из кармана записную книжку, вырвал листок и написал несколько слов.
— Могу я воспользоваться услугами вашей горничной? Спасибо. Мели, выйдите, пожалуйста, во двор.
Там за оградой стоит старик. Пройдите мимо него. Подальше увидите еще одного человека, молодого, лет тридцати. Передайте ему эту записку и подождите ответа.
Мели от страха не решалась двинуться с места.
Г-жа Дюкро, сидевшая в стороне от окна, вытягивала Шею, пытаясь увидеть, что происходит на дворе.
— Вам с кровью, комиссар?
Нож в руке Дюкро не дрогнул, взгляд у него был вроде бы совершенно спокойный, и тем не менее во всем его облике проступало нечто трагическое, отстранявшее его и от этого обеда, и от тех, кто сидел с ним за столом.
— У тебя есть какие-нибудь сбережения? — внезапно обратился он к Дешарму.
— У меня? — оторопело переспросил тот.
— Послушай… — начала было дочь. Ее пробирала дрожь — не то от волнения, не то от злости.
— А ты знай помалкивай. И, пожалуйста, не вскакивай. Раз я спрашиваю твоего мужа, скопил ли он что-нибудь, значит, так нужно. Ну, отвечай!
— Конечно нет.
— Тем хуже. Что за отвратительное жаркое! Твоя стряпня, Жанна?
— Нет. Мели.
Дюкро опять посмотрел в окно, но в темноте не увидел ничего заслуживающего внимания, только белый передник горничной; она тут же вошла и протянула Мегрэ листок бумаги. На волосах у нее поблескивали капли воды.
— Идет дождь?
— Да, мелкий. Начало моросить.
Люкас написал ответ прямо на записке комиссара так аккуратно, что можно было прочитать и вопрос: «У него есть оружие?» — и нацарапанное поперек единственное слово: «Нет».
Дюкро, похоже, умел читать сквозь бумагу, потому что тотчас спросил:
— Есть оружие?
Мегрэ было заколебался, потом утвердительно кивнул. Все все слышали. Все все видели. Г-жа Дюкро попыталась проглотить непрожеванный кусок мяса. А
Дюкро, который, хорохорясь, расправил плечи и с притворным аппетитом жевал жаркое, пробрала дрожь.
— Так мы говорили о твоих сбережениях…
Мегрэ понял, что судовладелец завелся. Значит, ход был правильный. Теперь его ничто не остановит. Для начала Дюкро оттолкнул тарелку и понадежней облокотился на стол.
— Да, тем хуже для тебя. Представь себе, что вот сейчас или завтра — все равно когда, я сдохну. Ты, конечно, уверен, что сразу станешь богат, что я не имею права, даже если бы хотел, лишить жену и дочь наследства…
Он откинулся на спинку стула, как гость, который под конец обеда собирается рассказать кое-что интересное.
— Так вот, заявляю вам, вы не получите ни одного су.
Дочь смотрела на отца ледяными глазами, стараясь вникнуть в его слова, а муж ее как ни в чем не бывало старательно продолжал есть.
У Мегрэ, сидевшего теперь спиной к окнам, мелькнула мысль, что мокнущему под дождем Гассену эта светлая столовая должна казаться тихой семейной гаванью.
А Дюкро продолжал, переводя взгляд с одного лица на другое:
— Ни одного су; ради этого я подписал контракт — он вступит в силу после моей смерти, — по которому я передаю все свое дело Генеральной компании. Сорок миллионов круглым счетом. И эти сорок миллионов не подлежат выплате в течение двадцати лет.
Дюкро засмеялся, но было видно, что смеяться ему совсем не хочется. Потом повернулся к жене:
— А ты, старуха, к тому времени наверняка уже помрешь.
— Умоляю тебя, Эмиль…
Она сидела прямо, с каменным лицом, но силы ее были на исходе, в любую минуту она могла лишиться чувств и упасть со стула.
На мгновение Мегрэ показалось, что Дюкро вдруг занервничал и заколебался, но тот, напротив, лишь еще больше ожесточился: надо думать, потому, что твердо решил не отступать.
— Значит, мне, по-твоему, лучше незаметно скрыться? — снова набросился он на зятя.
У Дешарма задрожала челюсть.
— Клянусь…
— Нечего клясться! Ты сам знаешь, что ты — подонок, подлый благовоспитанный подонок, что во сто крат гаже. Я дорого бы дал, чтоб узнать, кто из вас подлее, ты или моя дочь. Хочешь пари? Вы уже несколько недель разыгрываете эту комедию с ребенком, который будто бы должен родиться. Так вот, раз это вас забавляет, я позову врача, и, если он скажет, что твоя жена на самом деле беременна, дам вам с Бертой сто тысяч франков.
Г-жа Дюкро широко раскрыла глаза, а дочь продолжала с тихой ненавистью сверлить отца взглядом.
— Так-то, — заключил он и встал, зажав в зубах трубку. — Один, два, три! Старая добрая жена, дочь и зять!
Семьей и то не назовешь. И это все, что у меня есть…
