— Да что же, наконец, произошло? — жалобно спросил Ривелл. Он плохо спал ночь и был в плохом настроении.
— Как, вы не видели утренних газет?
— Нет, пока не видел…
— Значит, вы еще не знаете, что тело Вилбрема Маршалла эксгумировали и теперь начнутся новые дознания, а в субботней прессе газетчики раздуют скандал по поводу «подтасовок»?
Ривелл действительно был удивлен, но по другому поводу. Каким образом эта новость стала известна журналистам?
Ламберн тем временем продолжал, довольный произведенным эффектом:
— Катастрофический скандал для школы, которая так отчаянно сражается за свою репутацию! Естественно, шеф только о том и говорил за завтраком. Говорил, что скоро прибудут детективы и один из нас, вероятно, окажется подозреваемым в убийстве! Советовал нам сохранять спокойствие и, как он выразился, «сочетать интересы школы с требованиями общественного долга». Думаю, он хотел сказать, чтобы мы не слишком распускали языки на перекрестных допросах.
— А кто-нибудь проявил беспокойство?
— Эллингтон был очень бледен, если вы на него намекаете. Вообще-то больше всех разволновался я, чуть не потерял сознание. Трудно, знаете ли, выдержать такое напряжение.
— Держитесь, — вздохнул Ривелл. — Всем нам приходится мириться с обстоятельствами.
— Директор, похоже, вовсе не намерен с ними мириться. Он расставил ко всем воротам людей из обслуги — нечто вроде пикетов, чтобы не пускать на территорию школы газетчиков. Никому теперь не позволено заходить к нам без его позволения. Никто из нас не имеет права отвечать на вопросы незнакомых людей. Всем запретили отлучаться в город до специального разрешения. Мы напоминаем гарнизон осажденной крепости под командой бравого капитана Роузвера и готовимся отбить штурм пиратов с Флит-стрит![2]
Зазвонил колокол к началу утренних занятий.
— Мне пора идти, впрыснуть немножко английской словесности четвертому классу. Конечно, сейчас они совершенно не хотят заниматься, но разве можно их винить?
Ривелл рассмеялся. Следуя просьбе Гатри, он не стал откровенничать с Ламберном.
Директор собирался выйти из своего кабинета, когда Ривелл к нему вошел. Роузвер приветствовал его с обычным дружелюбием. Никогда еще Ривелл не ощущал с такой силой гипнотическое обаяние этого человека. Мысль о том, что он убийца, показалась абсурдной.
— Извините, что сегодня я не составил вам компанию за завтраком, — сказал Роузвер. — Но мне хотелось сообщить преподавателям весть о новых событиях как можно раньше. И все-таки оказалось, что газетчики меня обогнали. Хотелось бы мне, чтобы этот ваш новый знакомый — сыщик побыстрее закончил со своими допросами. Иначе, боюсь, школа просто не сможет нормально работать в такой обстановке. Вы не знаете, что и когда он собирается делать у нас?
Ривелл признался, что понятия не имеет.
— Думаю, что он займется этим безотлагательно, человек он въедливый.
— Ну что ж, хорошо, если так. Я готов оказать ему любую помощь. Кстати, вы не знаете, это его людей видели тут, когда они занимались слежкой… то есть наблюдением?
— Нет, не знаю.
— Я вот гадаю — неужели они искали револьвер? Понимаете, Эллингтон мне признался, что его револьвер исчез со своего обычного места…
Ривелл постарался никак не проявить своего удивления:
— Неужели? Я не предполагал, что у него есть револьвер.
— И я не предполагал, пока он мне не сказал. Конечно, для него это просто реликвия, память о тех годах, что он прожил в колониях, прежде чем попасть в Оукингтон. Одним словом, прошлой ночью он обнаружил, что револьвер исчез. Поэтому я решил, что полицейские нашли его револьвер.
— Вполне возможно. Револьвер — это серьезная улика.
— Еще бы. Вы можете себе представить, как волнуется Эллингтон!
— Наверно, он почувствовал… э-э-э… что тень подозрения ложится и на него?
Роузвер изумленно развел руками:
— Нет, что вы! Не думаю, чтобы такая дикая мысль вообще могла у него возникнуть! Или еще у кого-нибудь! Но его страшит, что трагедия стала возможной отчасти по его вине: он не запирал ящик, где хранился револьвер!
— Вы хотите сказать, что убийца воспользовался револьвером Эллингтона?
— Убийца? Почему вы и ваш приятель-сыщик так настаиваете на убийстве? Известно лишь то, что в голове у мальчика оказалась пуля. Я не собираюсь учить Скотланд-Ярд работать, но, на мой взгляд, гораздо более вероятная версия — это самоубийство. Да, и в этом нет ничего невероятного! Эллингтон говорит, что с прошлой осени, когда погиб его брат, Вилбрем сторонился людей и страдал сильной депрессией. Мальчик дружил лишь с Эллингтоном и без стука входил в его комнату. То есть у него была возможность незаметно взять револьвер.
— Но позвольте, зачем ему было стреляться именно в бассейне?
— Откуда мне знать? Может быть, он решил, что там его выстрела никто не услышит…
— Но зачем же было взбираться на вышку?
— Опять же, не знаю. Но почему вы так уверены, что он туда поднимался? В конце концов, глубина бассейна шесть футов и он мог получить серьезные увечья, упав в бассейн с бортика… учтите, у меня есть некоторые медицинские познания и врачебный опыт…
— А как же быть с наручными часами, оставленными на вышке?
— Это уже другое дело. Думаю, часы мог положить на вышку не сам мальчик, а кто-то другой… Кто это мог быть? И зачем так сделал? Я могу предположить только следующее: этот кто-то вошел в бассейн уже после того, как бедняга Вилбрем застрелился. Увидев тело, он решил сделать так, чтобы самоубийство выглядело несчастным случаем.
— Зачем?
— Самый очевидный мотив — это желание сберечь репутацию семьи, не говоря уже о репутации школы… Несчастный случай со смертельным исходом — это ужасно, но самоубийство, согласитесь, во сто крат хуже.
— А еще хуже — убийство, не так ли?
— Да, несомненно, но я решительно отказываюсь рассматривать такое предположение, пока не будут опровергнуты другие версии.
— Хорошо, по-вашему, выходит, что неизвестный хранитель репутации мальчика положил его часы на вышку, снял с тела халат и тапочки, а потом забрал с собой револьвер?
— Все это легко пришло бы в голову человеку, который задумал представить дело как несчастный случай.
— Но тогда он вряд ли оставил бы револьвер поблизости, чтобы полиция легко могла его обнаружить.
— Простите, а откуда нам знать, что полиция нашла, револьвер? Вы сами это только предполагаете. Установлено лишь, что револьвер Эллингтона исчез, но если сам Эллингтон в этом признался, это значит, что он не заходил в бассейн той ночью.
— Тогда кого же вы подозреваете?
— Дорогой мой, а вот это уже не моя обязанность — подозревать! Я лишь выдвигаю версию, которая, несмотря на свою сложность, все-таки более правдоподобна, чем сама мысль о том, будто мой коллега, которого я знаю и уважаю много лет, может внезапно и без всяких веских причин совершить хладнокровное убийство собственного двоюродного брата! К тому же я наверняка знаю, да, знаю, что кое-кто заходил в бассейн вскоре после гибели Вилбрема. Только не надо меня допрашивать — я сейчас не готов сказать вам ничего больше того, что уже сказал…
После такого загадочного заявления директор быстро собрал свои бумаги и вышел.
Ривелл часа на два погрузился в раздумья, а затем, получив записку из рук полицейского в униформе (секретность уже не соблюдалась), встретился с Гатри за воротами школы. На машине Гатри они вместе поехали в Истгемптон.
— Мне нужно перетащить свои вещи, — объяснил Гатри. — Я переезжаю из отеля сюда, на квартиру к местному сержанту полиции. Это поближе, а на оукингтонские сплетни мне наплевать. Вы ведь не против проехаться со мной до Истгемптона и обратно?
Ривелл заверил его, что поездка доставит ему удовольствие, и рассказал о последней беседе с Роузвером. Гатри внимательно слушал. Ничего не сказав по поводу услышанного, он захотел узнать мнение Ривелла.
— Мне показалось очевидным, что у Роузвера с Эллингтоном был серьезный разговор. Роузвер накануне ни словом не обмолвился насчет возможного самоубийства, а тут вдруг стал отстаивать эту версию с пеной у рта.
— И все-таки это занимательная идея. Не стоит нам с порога ее отбрасывать.
— Но выглядит она так, словно ее придумали именно потому, что полиция нашла револьвер Эллингтона.
Гатри усмехнулся.
— Мне следует напомнить вам о тайне следствия, — заметил он шутливо.
— Но почему? Я ведь был с вами предельно откровенен, и мы заключили соглашение, что…
— Ну будет вам, будет! — прервал его Гатри с невозмутимым добродушием. — Вот что я вам скажу. Если вы сгораете от любопытства, можете присутствовать на моих опросах свидетелей сегодня вечером. Это покажется вам довольно нудным делом, но ничего не попишешь. Проводить опросы я буду в школьном кабинете Эллингтона, а вы можете сесть в соседней комнатке. Оба помещения разделяет фанерная переборка, и вам все будет слышно. Ей-богу, это хорошая мысль. Вы можете принести нам большую пользу, а кроме того, и сами развлечетесь. Кстати, вы владеете стенографией?
