— Вовсе нет, — раздраженно ответил Ломбард, — и все же, я не могу поверить… — он запнулся.
Судья все тем же проницательным злым голосом сказал:
— Я полагаю, доктор Армстронг, что женщине было бы вполне по силам прикончить беднягу Макартура.
— Вполне, будь у нее подходящее орудие — резиновая дубинка, например, или палка, — ответил доктор.
— Значит, она бы справилась с этим легко?
— Вот именно.
Судья повертел черепашьей шеей.
— Две другие смерти произошли в результате отравления, — сказал он. — Я думаю, никто не станет отрицать, что отравителем может быть и слабый человек.
— Вы с ума сошли! — взвилась Вера.
Судья медленно перевел взгляд на нее. Это был бесстрастный взгляд человека, привыкшего вершить судьбами людей.
«Он смотрит на меня, — подумала Вера, — как на любопытный экземпляр, — и вдруг с удивлением поняла: А ведь я ему не очень-то нравлюсь».
— Моя милая барышня, я бы попросил вас быть сдержанней. Я совсем не обвиняю вас. И надеюсь, мисс Брент, — он поклонился старой деве, — что мое настойчивое требование не считать свободным от подозрений ни одного из нас никого не обидело?
Мисс Брент не отрывалась от вязанья.
— Сама мысль, что я могу убить человека, и не одного, а троих, — холодно сказала она, не поднимая глаз, — покажется нелепой всякому, кто меня знает. Но мы не знаем друг друга, и я понимаю, что при подобных обстоятельствах никто не может быть освобожден от подозрений, пока не будет доказана его невиновность. Я считаю, что в одного из нас вселился дьявол.
— На том и порешим, — заключил судья. — Никто не освобождается от подозрений, ни безупречная репутация, ни положение в обществе в расчет не принимаются.
— А как же с Роджерсом? — спросил Ломбард. — По-моему, его можно с чистой совестью вычеркнуть из списка.
— Это на каком же основании? — осведомился судья.
— Во-первых, у него на такую затею не хватило бы мозгов, а во-вторых, одной из жертв была его жена.
— За мою бытность судьей, молодой человек, — поднял мохнатую бровь судья, — мне пришлось разбирать несколько дел о женоубийстве — и суд, знаете ли, признал мужей виновными.
— Что ж, не стану спорить. Женоубийство вещь вполне вероятная, чтобы не сказать естественная. Но не такое. Предположим, Роджерс убил жену из боязни, что она сорвется и выдаст его, или потому, что она ему опостылела, или, наконец, потому, что спутался с какой-нибудь крошкой помоложе, — это я могу себе представить. Но представить его мистером Онимом, этаким безумным вершителем правосудия, укокошившим жену за преступление, которое они совершили совместно, я не могу.
— Вы принимаете на веру ничем не подтвержденные данные, — сказал судья Уоргрейв. — Ведь нам неизвестно, действительно ли Роджерс и его жена убили свою хозяйку. Не исключено, что Роджерса обвинили в этом убийстве лишь для того, чтобы он оказался в одном с нами положении. Не исключено, что вчера вечером миссис Роджерс перепугалась, поняв, что ее муж сошел с ума.
— Будь по-вашему, — сказал Ломбард. — А. Н. Оним один из нас. Подозреваются все без исключения.
А судья Уоргрейв продолжал:
— Мысль моя такова: ни хорошая репутация, ни положение в обществе, ничто другое не освобождают от подозрений. Сейчас нам необходимо в первую голову выяснить, кого из нас можно освободить от подозрений на основании фактов. Говоря проще, есть ли среди нас один (а вероятно, и не один) человек, который никак не мог подсыпать яду Марстону, дать снотворное миссис Роджерс и прикончить генерала Макартура?
Грубоватое лицо Блора осветила улыбка.
— Теперь вы говорите дело, сэр, — сказал он. — Мы подошли к самой сути. Давайте разберемся. Что касается Марстона, то тут уже ничего не выяснишь. Высказывались подозрения, будто кто-то подбросил яд в его стакан через окно перед тем, как он в последний раз налил себе виски. Замечу, что подбросить яд из комнаты было бы куда проще. Не могу припомнить, находился в это время в комнате Роджерс, но все остальные запросто могли это сделать. — Перевел дух и продолжал: — Теперь перейдем к миссис Роджерс. Здесь подозрения прежде всего падают на ее мужа и доктора. Любому из них ничего не стоило это сделать.
Армстронг вскочил. Его трясло от злости.
— Я протестую… Это неслыханно! Клянусь, я дал ей совершенно обычную…
— Доктор Армстронг! — злой голосок судьи звучал повелительно. — Ваше негодование вполне естественно. И тем не менее надо изучить все факты. Проще всего было дать снотворное миссис Роджерс вам или Роджерсу. Теперь разберемся с остальными. Какие возможности подсыпать яд были у меня, инспектора Блора, мисс Брент, мисс Клейторн или мистера Ломбарда? Можно ли кого-либо из нас полностью освободить от подозрений? — Помолчал и сказал: — По-моему, нет.
— Да я и близко к ней не подходила, — вскинулась Вера.
— Если память мне не изменяет, — снова взял слово судья, — дело обстояло так. Прошу поправить меня, если я в чем-нибудь ошибусь: Антони Марстон и мистер Ломбард подняли миссис Роджерс, перенесли ее на диван, и тут к ней подошел доктор Армстронг. Он послал Роджерса за коньяком. Поднялся спор, откуда шел голос. Все удалились в соседнюю комнату за исключением мисс Брент, она осталась наедине с миссис Роджерс, которая, напоминаю, была без сознания.
На щеках мисс Брент вспыхнули красные пятна. Спицы застыли в ее руках.
— Это возмутительно! — сказала она.
Безжалостный тихий голос продолжал:
— Когда мы вернулись в комнату, вы, мисс Брент, склонились над миссис Роджерс.
— Неужели обыкновенная жалость — преступление? — спросила Эмили Брент.
— Я хочу установить факты, и только факты, — продолжал судья. — Затем в комнату вошел Роджерс — он нес коньяк, в который он, конечно, мог подсыпать снотворное до того, как вошел. Миссис Роджерс дали коньяку, и вскоре после этого муж и доктор проводили ее в спальню, где Армстронг дал ей успокоительное.
— Все так и было. Именно так, — подтвердил Блор. — А значит, от подозрений освобождаются: судья, мистер Ломбард, я и мисс Клейторн, — трубным ликующим голосом сказал он.
Пригвоздив Блора к месту холодным взглядом, судья пробормотал:
— Да ну? Ведь мы должны учитывать любую случайность.
— Я вас не понимаю. — Блор недоуменно уставился на судью.
— Миссис Роджерс лежит у себя наверху в постели, — сказал Уоргрейв. — Успокоительное начинает действовать. Она в полузабытьи. А что если тут раздается стук в дверь, в комнату входит некто, приносит, ну, скажем, таблетку и говорит: «Доктор велел вам принять это». Неужели вы думаете, что она бы не приняла лекарство?
Наступило молчание. Блор шаркал ногами, хмурился. Филипп Ломбард сказал:
— Все это досужие домыслы. Никто из нас еще часа два-три не выходил из столовой. Умер Марстон, поднялась суматоха.
— К ней могли наведаться позже, — сказал судья, — когда все легли спать.
— Но тогда в спальне уже наверняка был Роджерс, — возразил Ломбард.
— Нет, — вмешался Армстронг. — Роджерс был внизу — убирал столовую, кухню. В этот промежуток кто угодно мог подняться в спальню миссис Роджерс совершенно незаметно.
— Но ведь к тому времени, доктор, — вставила мисс Брент, — она должна была уже давно заснуть — она приняла снотворное.
— По всей вероятности, да. Но поручиться в этом я не могу. До тех пор, пока не пропишешь пациенту одно и то же лекарство несколько раз, не знаешь, как оно на него подействует. На некоторых успокоительное действует довольно медленно. Все дело в индивидуальной реакции пациента.
Ломбард сказал:
— Что еще вам остается говорить, доктор? Вам это на руку, так ведь?
Армстронг побагровел. Но не успел ничего сказать, снова раздался бесстрастный недобрый голос судьи.
— Взаимными обвинениями мы ничего не добьемся. Факты — вот с чем мы должны считаться. Мы установили, что нечто подобное могло произойти. Я согласен, процент вероятности здесь невысок, хотя опять же и тут многое зависит от того, кем был этот «некто».
— Ну и что это нам даст? — спросил Блор.
Судья Уоргрейв потрогал верхнюю губу, вид у него был до того бесстрастный, что наводил на мысль: а подвластен ли он вообще человеческим чувствам.
— Расследовав второе убийство, — сказал он, — мы установили, что ни один из нас не может быть полностью освобожден от подозрений. А теперь, — продолжал он, — займемся смертью генерала Макартура. Она произошла сегодня утром. Я прошу всякого, кто уверен, что у него или у нее есть алиби, по возможности кратко изложить обстоятельства дела. Я сам сразу же заявляю, что у меня алиби нет. Я провел все утро на площадке перед домом, размышлял о том невероятном положении, в котором мы очутились. Ушел я оттуда, только когда раздался гонг, но были, очевидно, какие-то периоды, когда меня никто не видел, — и в это время я вполне мог спуститься к морю, убить генерала и вернуться на свое место. Никаких подтверждений, что я не покидал площадку, кроме моего слова, я представить не могу. В подобных обстоятельствах этого недостаточно. Необходимы доказательства.
