— Кто это, мистер Блор? Вот что я хочу знать. Кто это может быть? — Лицо Роджерса дергалось. Руки нервно теребили кожаный лоскут — он чистил столовое серебро.
— Вот в чем вопрос, приятель, — сказал отставной инспектор.
— Мистер Уоргрейв говорит, что это кто-то из нас. Так вот кто, сэр? Вот что я хочу знать. Кто этот оборотень?
— Мы все хотим это узнать, — сказал Блор.
— Но вы о чем-то догадываетесь, мистер Блор. Я не ошибся?
— Может, я о чем и догадываюсь, — сказал Блор. — Но одно дело догадываться, другое — знать. Что если я попал пальцем в небо? Скажу только: у этого человека должны быть железные нервы.
Роджерс утер пот со лба.
— Кошмар, вот что это такое, — хрипло сказа он.
— А у вас есть какие-нибудь догадки, Роджерс? — поинтересовался Блор.
Дворецкий покачал головой:
— Я ничего не понимаю, сэр, — севшим голосом сказал он. — Совсем ничего. И это-то меня и пугает пуще всего.
— Нам необходимо выбраться отсюда! Необходимо! — выкрикивал доктор Армстронг. — Во что бы то ни стало!
Судья Уоргрейв задумчиво выглянул из окна курительной, поиграл шнурочком пенсне и сказал:
— Я, конечно, не претендую на роль синоптика, и тем не менее рискну предсказать: в ближайшие сутки — а если ветер не утихнет, одними сутками дело не обойдется — даже если бы на материке и знали о нашем положении, лодка не придет.
Армстронг уронил голову на руки.
— А тем временем всех нас перебьют прямо в постелях! — простонал он.
— Надеюсь, нет, — сказал судья. — Я намереваюсь принять все меры предосторожности.
Армстронг неожиданно подумал, что старики сильнее цепляются за жизнь, чем люди молодые. Он не раз удивлялся этому за свою долгую врачебную практику. Вот он, например, моложе судьи, по меньшей мере, лет на двадцать, а насколько слабее у него воля к жизни.
А судья Уоргрейв думал: «Перебьют в постелях! Все доктора одинаковы — думают штампами. И этот тоже глуп».
— Не забывайте, троих уже убили.
— Все так. Но вы, в свою очередь, не забывайте: они не знали, что их жизнь в опасности. А мы знаем.
Армстронг с горечью сказал:
— Что мы можем сделать? Раньше или позже…
— Я думаю, — сказал судья Уоргрейв, — кое-что мы все же можем.
— Ведь мы даже не знаем, кто убийца, — возразил Армстронг.
Судья потрогал подбородок.
— Я бы этого не сказал, — пробормотал он.
— Уж не хотите ли вы сказать, что догадались? — уставился на него Армстронг.
— Я признаю, что у меня нет настоящих доказательств, — уклончиво ответил судья, — таких, которые требуются в суде. Но, когда я вновь перебираю факты, мне кажется, что все нити сходятся к одному человеку.
Армстронг снова уставился на судью.
— Ничего не понимаю, — сказал он.
Мисс Брент — она была в своей спальне наверху — взяла Библию и села у окна. Открыла Библию, но после недолгих колебаний отложила ее и подошла к туалетному столику. Вынула из ящика записную книжку в черной обложке и написала:
Случилось нечто ужасное. Погиб генерал Макартур. (Его двоюродный брат женат на Элси Макферсон). Нет никаких сомнений в том, что его убили. После ленча судья произнес замечательную речь. Он убежден, что убийца — один из нас. Значит, один из нас одержим диаволом. Я давно это подозревала. Но кто это? Теперь все задаются этим вопросом. И только я знаю, что…
Несколько секунд она сидела, не двигаясь, глаза ее потускнели, затуманились. Карандаш в ее руке заходил ходуном. Огромными каракулями она вывела: …убийцу зовут Беатриса Тейлор…
Глаза ее закрылись. Но тут же она вздрогнула и проснулась. Посмотрела на записную книжку и, сердито вскрикнув, пробежала кривые каракули последней фразы.
«Неужели это я написала? — прошептала она. — Я наверное, схожу с ума».
Шторм крепчал. Ветер выл, хлестал по стенам дома. Все собрались в гостиной. Сидели, сбившись в кучку, молчали. Исподтишка следили друг за другом. Когда Роджерс вошел с подносом, гости буквально подскочили.
— Вы позволите задернуть занавески? — спросил Роджерс. — Так здесь будет поуютней.
Получив разрешение, он задернул занавески и включил свет. В комнате и впрямь стало уютней. Гости повеселели; ну, конечно же, завтра шторм утихнет… придет лодка…
Вера Клейторн сказала:
— Вы разольете чай, мисс Брент?
— Нет, нет, разлейте вы, милочка. Чайник такой тяжелый. И потом я очень огорчена — я потеряла два мотка серой шерсти. Экая досада.
Вера перешла к столу. Раздалось бодрое позвякиванье ложек, звон фарфора. Безумие прошло.
Чай! Благословенный привычный ежедневный чай! Филипп Ломбард пошутил. Блор засмеялся. Доктор Армстронг рассказал забавный случай из практики. Судья Уоргрейв — обычно он не пил чая — с удовольствием отхлебывал ароматную жидкость.
Эту умиротворенную обстановку нарушил приход Роджерса. Лицо у дворецкого было расстроенное.
— Простите, — сказал он, ни к кому не обращаясь, — но вы не знаете, куда девался занавес из ванной комнаты?
Ломбард вскинул голову:
— Занавес? Что это значит, Роджерс?
— Он исчез, сэр, ну прямо испарился. Я убирал ванные, и в одной убор… то есть ванной, занавеса не оказалось.
— А сегодня утром он был на месте? — спросил судья.
— Да, сэр.
— Какой он из себя? — осведомился Блор.
— Из прорезиненного шелка, сэр, алого цвета. В тон алому кафелю.
— И он пропал? — спросил Ломбард.
— Пропал.
— Да ладно. Что тут такого? — ляпнул Блор. — Смысла тут нет, но его тут и вообще нет. Убить занавесом нельзя, так что забудем о нем, сир, — сказал Роджерс.
— Да, сэр. Благодарю вас, — и вышел, закрыв за собой дверь.
В комнату вновь вполз страх. Гости опять стали исподтишка следить друг за другом.
Наступил час обеда — обед подали, съели, посуду унесли. Нехитрая еда, в основном из консервных банок. После обеда в гостиной наступило напряженное молчание.
В девять часов Эмили Брент встала.
— Я пойду спать, — сказала она.
— И я, — сказала Вера.
Женщины поднялись наверх, Ломбард и Блор проводили их. Мужчины не ушли с лестничной площадки, пока женщины не закрыли за собой двери. Залязгали засовы, зазвякали ключи.
— А их не надо уговаривать запираться, — ухмыльнулся Блор.
Ломбард сказал:
— Что ж, по крайней мере, сегодня ночью им ничто не угрожает.
Он спустился вниз, остальные последовали его примеру.
Четверо мужчин отправились спать часом позже. По лестнице поднимались все вместе. Роджерс — он накрывал на стол к завтраку — видел, как они гуськом идут вверх. Слышал, как они остановились на площадке. Оттуда донесся голос судьи.
— Я думаю, господа, вы и без моих советов понимаете, что на ночь необходимо запереть двери.
— И не только запереть, а еще и просунуть ножку стула в дверную ручку, — добавил Блор. — Замок всегда можно открыть снаружи.
— Мой дорогой Блор, ваша беда в том, что вы слишком много знаете, — буркнул себе под нос Ломбард…
— Спокойной ночи, господа, — мрачно сказал судья, — Хотелось бы завтра встретиться в тем же составе.
Роджерс вышел из столовой, неслышно поднялся по лестнице. Увидел, как четверо мужчин одновременно открыли двери, услышал, как зазвякали ключи, залязгали засовы.
— Вот и хорошо, — пробормотал он, кивнул головой и вернулся в столовую. Там все было готово к завтраку. Он поглядел на семерых негритят на зеркальной подставке. Лицо его расплылось в довольной улыбке.
— Во всяком случае, сегодня у них этот номер не пройдет, я приму меры.
Пересек столовую, запер дверь в буфетную, вышел через дверь, ведущую в холл, закрыл ее и спрятал ключи в карман. Затем потушил свет и опрометью кинулся наверх в свою новую спальню.
Спрятаться там можно было разве что в высоком шкафу, и Роджерс первым делом заглянул и шкаф. После чего запер дверь, задвинул засов и разделся.
— Сегодня этот номер с негритятами не пройдет, — пробурчал он, — я принял меры…
У Филиппа Ломбарда выработалась привычка просыпаться на рассвете. И сегодня он проснулся, как обычно. Приподнялся на локте, прислушался. Ветер слегка утих. Дождя не было слышно… В восемь снова поднялся сильный ветер, но этого Ломбард уже не заметил. Он снова заснул.
В девять тридцать он сел на кровати, поглядел на часы, поднес их к уху, хищно по-волчьи оскалился.
— Настало время действовать, — пробормотал он.
В девять тридцать пять он уже стучал в дверь Блора. Тот осторожно открыл дверь. Волосы у него были всклокоченные, глаза сонные.
— Спите уже тринадцатый час, — добродушно сказал Ломбард. — Значит, совесть у вас чиста.
— В чем дело? — оборвал его Блор.
— Вас будили? — спросил Ломбард. — Приносили чай?
