Ознакомительная версия.
Я сидел словно громом пораженный. Вертел в руках письмо и пытался представить себе поезд, мчащийся теперь к Франции и уносивший от меня девушку, которую я любил больше всего на свете.
На следующее утро я отправился в Гэмпшир, чтобы найти, если будет возможно, дом моего отца. Хоть я и помнил наизусть адрес, но, где находится это место, я не имел ни малейшего понятия. Я сошел на станции Линдхерст-роуд, поскольку деревня, которую я разыскивал, находилась в самой глубине Нью-Фореста, и, получив от ближайшего лавочника нужные мне сведения, отправился в путь. Мой извозчик сообщил, что он вот уже семьдесят лет живет в этой местности, но ни разу еще не бывал в Саутгемптоне, находящемся всего в нескольких милях отсюда. Эта черта характера английских крестьян всегда поражала меня: прожить всю жизнь на одном месте и ни разу не отойти от своего дома больше чем на десять миль. Проехав мили две, я спросил возницу, не знает ли он той деревни, в которую мы едем. Но, к моему изумлению, оказалось, что он даже знает моего отца.
— Гаттерас! — воскликнул он. — Боже мой, кто бы мог подумать!
— Разве это имя вам известно? — спросил я.
— Как же, как же! Это имя мне слишком хорошо известно, да и кто же здесь его не знает! Я помню, что раньше здесь жил эсквайр Джеспер Гаттерас со своей женой леди Маргаритой, потом его сын, капитан, убитый где-то в чужих краях, и, наконец, мистер Джеймс…
— Джеймс — имя моего отца: Джеймс Даймок Гаттерас.
— Вы сын мистера Джеймса? Быть не может! Вы сын эсквайра, бежавшего из дома после размолвки с отцом и уехавшего за границу? Кто бы мог подумать! Сэр Уильям будет ужасно рад вас видеть!
— Сэр Уильям? Кто это такой?
— Он единственный оставшийся жить в доме. Боже мой, боже мой, сколько неприятностей произошло в семье за эти годы!
Тем временем местность изменилась. Мы ехали по дороге, скорее напоминавшей аллею парка: она была обсажена высокими деревьями, ветви которых смыкались над нашей головой. Сквозь их зеленую листву можно было различить серебрившуюся реку, вдоль берега которой раскинулась деревня, и серую колокольню старой церкви.
Мы спустились с холма и, переехав каменный, крепкой постройки мост, въехали во двор деревенской гостиницы. На мой вопрос, что это за деревня, извозчик ответил, что это и есть то местечко, в котором живет сэр Уильям, и, не говоря больше ни слова, направился в гостиницу. Я пересек двор, миновал ворота и вышел на улицу. День был великолепный. Солнечные лучи, пробиваясь сквозь густую листву деревьев светлыми бликами, скользили по тенистой дороге. Около мили мне пришлось идти по этой лесной дороге, пока я наконец не увидел дом.
Это было благородных пропорций серое здание, почти квадратное, с массой различных надстроек и башенок. Некоторое время я колебался — войти мне или не стоит, но наконец отворил старую железную калитку и оказался в парке. Все вокруг носило следы запустения и разрушения. Дорожки так заросли травой, что с трудом можно было заметить те места, где раньше были клумбы и куртины.
Дом носил те же следы запустения и разрухи. Я прошел монументальный каменный портал и постучал в дверь. Раздались шаги, в замочной скважине щелкнул ключ, и дверь распахнулась.
Передо мной стоял старик, одетый в длинный черный сюртук, позеленевший от старости. На вид этому человеку было по меньшей мере лет семьдесят. Он спросил, по какому делу я явился. В ответ я осведомился, дома ли сэр Уильям Гаттерас.
— Сейчас справлюсь, — ответил старик и, оставив меня дожидаться в передней, вышел.
Минут через пять или около того он вернулся и сделал мне знак следовать за собой. Слуга провел меня через весь дом и, открыв дверь, пригласил войти. В кабинете я увидел высокого пожилого человека с сосредоточенным выражением лица.
— Мой слуга сказал, что ваше имя — Гаттерас, — начал он.
— Да, это так, — ответил я, — мой отец — Джеймс Даймок Гаттерас.
Хозяин внимательно вглядывался в меня в продолжение нескольких секунд, но не выразил никакого удивления. Затем, сложив вместе кончики пальцев — его излюбленная привычка, как я узнал позднее, — он торжественно начал:
— Джеймс был моим младшим братом. Он сильно скомпрометировал себя в Англии и был выслан за границу. Мы некоторое время получали от него известия из Австралии, но вскоре он совершенно скрылся с нашего горизонта. Возможно, вы действительно его сын, а может быть, и нет. У меня на данный момент нет достаточных сведений, чтобы судить об этом.
— Даю вам слово, что это так, — ответил я, немного задетый его речью, — но если вы желаете дополнительных доказательств, то у меня в кармане пальто лежит книга на латинском языке с собственноручной подписью моего отца и надписью, указывающей, что он подарил эту книгу мне.
— Это Катулл?
— Он самый!
— В таком случае я попрошу вас немедленно возвратить ее мне. Эта книга принадлежит мне. В тысяча восемьсот тридцать третьем году, третьего июля, около одиннадцати часов утра, я заплатил за нее восемнадцать пенсов в магазине Джона Бернса в Лондоне, на Флит-стрит. Мой брат взял ее у меня, и с тех пор я так и не смог приобрести другой такой же экземпляр.
— Значит, вы признаете, что эта книга доказывает мое происхождение?
— Я не признаю ничего. Чего вы от меня хотите? Зачем вы сюда явились? Вы сами видите, что я ограничен в средствах и никакой поддержки оказать вам не могу. Не могу оказать вам и протекции, поскольку утратил всякие связи с обществом.
— Я не желаю от вас ни того, ни другого. Я только что вернулся из Австралии.
— А, это совершенно меняет дело. Вы говорите, что прибыли из Австралии. Чем вы там занимались?
— Золотоискательством, скотоводством, торговлей, — ответил я.
Он подвинулся ко мне на шаг, и на его лице появилось выражение животной жадности. Он заговорил отрывистыми фразами:
— Золотоискательством и скотоводством? Так-так… И, надеюсь, вам повезло?
— Очень, — ответил я, составив тем временем дальнейший план действий. — Я думаю, что по моему чеку в Английском банке немедленно можно получить десять тысяч фунтов стерлингов.
— Десять тысяч фунтов. Десять тысяч!
Он в волнении заходил по комнате, время от времени поглядывая на меня, как бы для того, чтобы убедиться в истинности моих слов.
— Так-так, — продолжал он, — вы, наверно, уже поняли, в каком я положении нахожусь. Старая усадьба разрушается. Меня обворовывают все кому не лень. Пусть они думают обо мне что хотят, но они ни пенни не получат…
Эта бессвязная речь сразу все мне объяснила: и запущенный парк, и пришедший в упадок дом, и, наконец, оказанный мне странный прием.
— Хорошо, дядюшка… поскольку вы действительно мой дядя, хотя и отрицаете это… Я должен идти. Мне очень жаль, что вы оказались в таком положении. Из ваших слов я смог понять, что мое общество не очень-то вам приятно. Я хочу еще посмотреть на старую церковь и поговорить со священником. После этого я удалюсь и, наверно, никогда больше не побеспокою вас своим появлением.
— Нет-нет, вы не должны уйти вот так, это было бы негостеприимно с моей стороны. Кроме того, вам не следует беседовать со священником. Это дурной человек, и он говорит обо мне ужасные вещи. Вы останетесь и позавтракаете со мной, после чего я покажу вам дом и поместье.
Это было как раз то, чего я хотел, хотя завтрак в его обществе мне мало улыбался. Дрожащей рукой брат моего отца снял с гвоздя шляпу, и мы вышли, при этом он старательно запер дверь и положил ключ в карман.
В продолжение нашей прогулки я узнал, что он держит всего двух слуг — старика, открывшего мне дверь, и его жену. Уже несколько лет дядюшка не платил им жалованье, и они продолжали служить только потому, что были слишком стары искать новое место. Осмотрев дом, мы перешли во двор и осмотрели хозяйственные постройки, которые находились в еще более жалком состоянии.
Прежде чем мы окончили осмотр, наступило время завтракать. Стол был накрыт в той самой комнате, в которой я имел честь познакомиться со своим родственником. Завтрак состоял из двух тощих ломтиков баранины, твердого как камень домашнего сыра и хлеба. Однако дядя неожиданно проявил невероятную для него щедрость: пробормотав извинение, он вышел в другую комнату и вернулся через минуту, неся в руках маленькую бутылку вина, которое он называл кларетом. Старательно откупорив его, он налил мне стакан. «За такой любезностью, наверно, что-нибудь скрывается», — подумал я. И действительно.
— Послушайте, племянник, — сказал он, — вы, кажется, сказали, что ваше состояние равняется десяти тысячам фунтов.
Я еще раз подтвердил свои слова. Он прокашлялся, чтобы выиграть время и собраться с мыслями. Заметив, что я опорожнил свой стакан, он наполнил его снова и опустился в кресло.
Ознакомительная версия.
