Когда я объяснила, зачем пришла и что хотела бы также видеть Сисси Браун, Конни в первый момент не могла скрыть беспокойства, но потом взяла себя в руки и попросила Гейл позвать Сисси.
Синтия Браун явилась немедленно, — ее комната находилась рядом, — и уже без Гейл, которая на Инквизиции не присутствовала. Сисси взглянула на меня и сразу же насторожилась, что я расценила как верный признак ее виновности. У меня появилась надежда, и я немедленно приступила к делу. Я знала, что обе девушки видели меня подолгу беседующей с Майклом Домиником и, должно быть, решили, что мой визит связан с проводимым полицией расследованием. Я, со своей стороны, не собиралась давать какие-либо объяснения на этот счет, если они сами не спросят меня об этом. А если спросят, решила я, скажу, что группа родителей поручила мне провести неофициальное расследование, но о моих беседах с воспитанницами не будет ничего сообщено школьному начальству.
Они не спросили меня ни о чем. Сначала я подумала, это потому, что я — выпускница школы, а значит, «своя», и уже поэтому должна уважать таинство Инквизиции. Однако вскоре выяснилось, что я заблуждаюсь. Я столкнулась с другой традицией — негласным кодексом молчания, исповедуемым старшеклассницами, или со «стеной». Мне не удалось выяснить ровным счетом ничего.
Разговор происходил примерно так:
— Вы не интересовались, как Мэри провела тот день? — спрашиваю я.
— Нет, миссис Барлоу. С какой стати мы стали бы спрашивать ее об этом, — отвечает Констанс.
Снова я:
— Никому не пришла в голову мысль о том, что Мэри могла нарушить запрет и отправиться во владения Балюстрода?
— О, не думаю, чтобы она отважилась на это, миссис Барлоу. Я хочу сказать, мы знаем, что в ваше время это было обыденным явлением, но сейчас никто такого себе не позволяет, — говоря это, Сисси Браун самодовольно ухмылялась, и я готова была заключить пари на что угодно — уж она-то провела на газебо немало времени с Онзлоу Уикесом.
Так продолжалось с полчаса. Вопрос за вопросом разбивался о стену молчания. В какой-то момент я чуть было не вышла из терпения.
— Вас послушать, так получается, будто вообще не было никакой Инквизиции, — сказала я.
Констанс Берджесс одарила меня очаровательной улыбкой и на сей раз с более четким техасским акцентом сказала:
— Мэри была очень одинока и легкоранима, миссис Барлоу. Поэтому мы отнеслись к ней совсем не строго.
— Сейчас Инквизиция не столь сурова, как прежде, — добавила Сисси.
Я изо всех сил старалась удержаться от угроз, поэтому признала свое поражение. Поблагодарила их за то, что они уделили мне время, и пошла к двери. А они смотрели мне вслед: Констанс с искренней наивностью, а Сисси Браун — со своей всегдашней самодовольной ухмылкой.
Однако оказавшись на воздухе и сделав несколько глубоких вдохов, я поняла, что эта ее ухмылка в какой-то степени относилась ко мне. Обе девицы так старательно возводили «стену молчания» и так упивались радостью победы, что, я думаю, им даже в голову не приходило, что избранная ими тактика уже сама по себе многое объясняет. Если даже они прибегли к фигуре умолчания просто так, и за этим не скрывается какого-то тайного умысла, в чем я сомневалась, значит, все равно они что-то скрывают.
Как бы то ни было, но в одном я была уверена твердо: Мэри Хьюз нарушила запрет, отправившись во владения Балюстрода, и это явилось причиной ее гибели.
На следующее утро я приняла душ и быстро оделась. Мне предстояло важное дело. Такое решение я приняла накануне вечером, перед тем как заснуть.
Я отправлюсь в Норфолк, штат Виргиния, что в трех часах езды отсюда. К матери Мэри Хьюз.
Путешествие на автомобиле от Кембриджа вдоль Восточного побережья к Норфолку оказалось не только интересным, но порой и весьма впечатляющим.
Мой путь от Бернхема сначала пролегал по дороге, идущей вдоль реки Литтл-Чоптэнк, что в округе Дорчестер, потом по длинному прямому шоссе я доехала до Сэлисбера в центре полуострова Дэльмарва, а там повернула на юг. Постепенно полуостров становился все уже и уже и вскоре я оказалась в Виргинии. Обширные просторы полей остались позади, передо мной была открытая всем ветрам длинная песчаная коса. Проехав по узкой дороге вдоль косы до Кейп-Чарльза, я очутилась среди сыпучих песков, карликовых сосен и чахлой травы, в настоящем морском царстве, населенном чайками, но также и цаплями и различной водоплавающей и степной дичью.
Чесапикский мост, соединяющий Кейп-Чарльзс Норфолком, протяженностью в восемнадцать миль, представляет собой уникальное сочетание наземной эстакады и тоннеля, пролегающего глубоко под дном океана. С эстакады, возведенной на искусственных островах по обе стороны моста, машины ныряют в тоннель, благодаря чему крупные океанские корабли имеют возможность беспрепятственно входить в Чесапикский залив.
Съехав с моста, я стала колесить по забитым машинами улицам Виргинии-Бич, а потом и Норфолка, причем дважды заблудилась, но в конце концов отыскала нужную мне дорогу. Мне предстояло одолеть еще один мост — переброшенный через порт Хэмптон-Роудз, где, казалось, сосредоточена добрая половина всего военно-морского флота Соединенных Штатов. Я ехала вдоль Джеймс-Ривер, держа путь на Хэмптон и далее — к знаменитому колониальному[3] поселению Уильямсбург.
Семья Хьюзов жила в Джефферсон-парке, новом пригородном районе, в непосредственной близости от Хэмптона. Я отыскала нужный мне район, а потом и дом номер 43 на Райтс-лейн. Это был маленький домик загородного типа, отделенный от улицы опрятной лужайкой с красивыми клумбами.
Я вышла из машины и, пройдя по выложенной плитняком дорожке к дому, позвонила. Подождав немного, я позвонила снова, и на сей раз услышала за дверью шаги. Последовало щелканье замков и звяканье цепочки, и темнокожая женщина примерно моего возраста, необычайно миловидная и стройная, распахнула передо мной дверь. На ней было домашнее платье с фартуком, а откуда-то из глубины дома доносился аромат готовящегося обеда. Я извинилась за беспокойство и спросила, дома ли миссис Хьюз.
— Это я, — последовал ответ.
— Вы — мама Мэри Хьюз? — от удивления я чуть не лишилась дара речи.
— Да.
Она с трудом удерживалась от слез, хотя глаза у нее и без того уже были красные.
А потом вдруг завеса времени спала, и я узнала ее, а она узнала меня. Я отказывалась верить своим глазам.
— Салли!
— Да. О, Маргарет! Маргарет!
Мы обнялись, она заплакала. И я тоже.
Вот так, не размыкая объятий, мы пошли в комнату, я — объясняя на ходу причину моего приезда, она — говоря, что рада меня видеть и что я прекрасно выгляжу. Мы говорили одновременно и судорожно сжимали руки друг друга. Опустившись в гостиной на кушетку, мы некоторое время молча смотрели друг на друга.
— Я до сих пор не могу поверить в случившееся, — сказала она наконец.
Я согласилась, в это и впрямь невозможно поверить, а потом спросила:
— Когда ты вышла замуж?
— Примерно через пять лет после того, как ты окончила школу. Она рассказала, как встретила Джейка Хьюза, который тогда служил на флоте и одновременно учился на курсах, готовивших специалистов по техническому обслуживанию ракет; сейчас он уже офицер. В те далекие времена хорошенькая шестнадцатилетняя горничная в «Брайдз Холле» носила фамилию Шеферд — Салли Шеферд. Мы подружились, когда я обнаружила, что Салли любит читать, и охотно брала для нее книги в нашей школьной библиотеке. Помнится, она перечитала десятки книг.
Наша дружба еще более окрепла в последний год моего пребывания в школе после того, что случилось однажды весной во время ежегодного танцевального вечера в «Брайдз Холле». Несколько воспитанников школы Святого Хьюберта выпили ликера и стали буйствовать. Один из них, желая блеснуть остроумием, подошел ко мне и со словами: «Посмотрим, как они плавают», — вылил стакан темного фруктового пунша в глубокий вырез моего белого платья, а поскольку оно было моим единственным нарядом, то таким образом я лишилась возможности посещать все последующие танцевальные вечера. В испорченном платье, совершенно обескураженная и злая, я покинула зал и направилась по газону в свой корпус. Подходя ближе к церкви, я услышала доносившиеся из зарослей деревьев чье-то сдавленное рыдание и смех парней. Я поспешила туда и увидела Салли в окружении троих воспитанников школы Святого Хьюберта. Они основательно напились и совершенно утратили над собой контроль. Один из парней уже разорвал на ней блузку.
Ни минуты не колеблясь, я бросилась на обидчиков Салли, хотя их было трое, а я — одна. Что последовало затем, я помню очень смутно, потому что в моем сознании это было сплошное швыряние, царапанье, разящие удары и мой отчаянный крик. Парни, конечно, пустились наутек. К сожалению, в темноте я не разглядела их лиц и позже не смогла бы их опознать, да к тому же и Салли умоляла никому не рассказывать о случившемся. «Чернокожие девушки, — сказала она тогда, — рано учатся понимать, что подобные веши происходят на каждом шагу, и виноватыми всегда оказываются они же сами».
