— Разрешите мне поговорить по телефону.
Я вступил в свои адвокатские и нотариальные обязанности. Она слушала мои телефонные разговоры, изумляясь, что все так легко улаживается.
— Вы хотите, чтобы я поговорил от вашего имени с Миллерами?
— Прошу вас об этом.
Я позвонил Миллерам, чтобы предупредить их о моем визите.
— Я тотчас же вернусь к вам, — сообщил я Моне, захватив свой портфель. В салоне, когда я повернулся к ней, она совершенно естественно, как я и ожидал, прижалась ко мне и поцеловала.
Контора братьев Миллеров занимает два этажа одного из новых небоскребов на Мэдисон-авеню, почти рядом с серым зданием Архиепископства. В одном из громадных залов работало не меньше пятидесяти служащих; каждый сидел за своим бюро, на котором стояло по два и больше телефонов.
Братья Миллеры дожидались меня. Дэвид и Билл, жирные коротышки, были так похожи друг на друга, что человеку мало с ними знакомому легко было их спутать.
— Мы счастливы, господин Додд, что госпожа Сэндерс выбрала вас своим представителем. Если бы она этого уже не сделала, мы бы сами обратились к вам, как я вам и говорил на кладбище…
Их кабинет был обширен, обставлен мягкой мебелью, торжествен, как раз для серьезных занятий.
— Что вам предложить? Виски?
Ширма красного дерева прикрывала бар.
— Я полагаю, вы в курсе дела, хотя бы в общих чертах? Вот наш договор с Сэндерсом, таким он был заключен пять лет тому назад.
В договоре было страниц десять, и я только бегло просмотрел его. С первого взгляда доля Рэя в их деле выражалась примерно в полумиллионе долларов.
— Вот последний краткий обзор. Вы сможете на досуге изучить эти документы и потом опять встретитесь с нами. Когда вы уезжаете в Брентвуд?
— Вероятно, завтра.
— Мы сможем вместе позавтракать?
— Я позвоню вам завтра утром.
— Перед уходом загляните, пожалуйста, в кабинет нашего бедного друга и взгляните, не найдется ли там личных бумаг или предметов, которые надлежит передать вдове…
Кабинет Рэя был почти столь же импозантен, как и тот, из которого я только что вышел. Там работала, сидя за столом, его рыжая красавица секретарша. Она поднялась, чтобы пожать мне руку, хотя у меня создалось такое впечатление, что мой приход был ей неприятен.
Я был с ней знаком, так как заходил иногда за Рэем.
— Не знаете ли, мисс Тайлер, держал ли Рэй здесь личные бумаги?
— Это зависит от того, что называть личным… Взгляните.
Она открывала ящики, предоставив мне перелистывать папки. На письменном столе стояла в серебряной рамке фотография Моны.
— Лучше я унесу ее, не правда ли?
— Я тоже так думаю…
— Я еще зайду завтра. Вы будете очень любезны, если соберете все его мелкие вещи…
— В шкафу висит пальто.
— Большое спасибо.
Я поехал в банк, потом в страховое агентство. Я ликвидировал не только прошлое человека, но и самого человека. Я легально вычеркивал его из жизни, в то время как братья Миллеры вычеркивали его из своего дела.
Было уже шесть часов, когда я вернулся на Сэттон Плейс. Мона сама открыла мне, и мы поцеловались, как если бы это уже вошло в обычай.
— Не слишком устали?
— Нет… Но многое еще предстоит доделать завтра… Я предпочел бы, чтобы вы поехали со мной к братьям Миллерам…
Ни о чем не расспрашивая, она наливала вино в стаканы.
— Где будем?..
Она опять хотела спросить, что я предпочитаю: салон или будуар.
— Вы сами знаете…
Мы принялись за свои стаканы.
— Вы богаты, дорогая Мона. Считая со страховым полисом, у вас около семисот тысяч долларов.
— Так много?
Сумма ее удивила, но чувствовалось, что это не имеет для нее решающего значения.
— Разрешите, я позвоню домой?
Изабель ответила сразу.
— Ты была права. Я не сумею вернуться сегодня в Брентвуд. Я был у Миллеров и должен до завтра изучить врученные ими материалы.
— Ты у Моны?
— Только что к ней вернулся.
— Будешь ночевать в «Алгонкине»?
Это старинный отель, где мы имеем обыкновение останавливаться, когда ночуем в Нью-Йорке. Он расположен в районе театров, и мне было восемь лет, когда я впервые попал туда с моим отцом.
— Еще не знаю.
— Понимаю.
— Дома все в порядке?
— Никаких новостей.
— Доброй ночи, Изабель.
— Доброй ночи, Доналд. Привет Моне.
Обернувшись к Моне, я громко повторил:
— Моя жена шлет вам привет.
— Поблагодарите ее и передайте от меня тоже.
Когда я повесил трубку, она вопросительно посмотрела на меня.
Я понял, что она думает об Алгонкине.
— Из-за Жанет, — пробормотал я.
— Вы думаете, что Жанет уже знает?
Взглядом она указала на диван.
— Почему бы нам не пойти в маленький ресторанчик, где нас никто не знает, и не вернуться на ночь сюда?
Она опять наполнила стаканы.
— Надо приучаться меньше пить. Я ведь очень много пью, Доналд…
Потом, после минутного раздумья, она, как бы пораженная новой мыслью, сказала:
— Вы не боитесь, что Изабель позвонил вам в «Алгонкин»?
Я ответил, улыбаясь:
— Неужели вы думаете, что она еще не догадалась?
Я подумал, не придется ли мне спать в постели Рэя. Но мы спали, прижавшись друг к другу, в постели Моны, оставив другую постель свободной.
Изабель продолжает смотреть на меня. Ничего другого. Вопросов она не задает. Не упрекает меня. Не плачет. Не принимает вида жертвы.
Жизнь продолжается такая же, как и прежде. Мы спим по-прежнему в нашей спальне, пользуемся одной и той же ванной и едим вдвоем в столовой. По вечерам, если я не беру на дом работы, мы вместе смотрим телевизор или читаем.
Девочки приезжают каждые две недели, и я думаю, что они ничего не замечают. Ведь они куда больше заняты своей собственной жизнью, чем нашей.
По существу, мы их уже не интересуем, в особенности Милдред. Ее куда больше волнует двадцатилетний брат одной из ее подруг.
Постоянно — утром, в полдень, вечером — Изабель смотрит на меня своими светло-голубыми глазами. Я уже совершенно не понимаю, что они выражают, и у меня такое впечатление, что я натыкаюсь на них, стукаюсь о них.
Иногда я спрашиваю себя, не заключают ли они предостережение.
«Осторожнее, бедный Доналд… «
Нет, для этого в ее глазах нет достаточного тепла.
«Если ты воображаешь, будто я не понимаю… «
Она, несомненно, хочет мне показать, что трезво смотрит на вещи, ничто от нее не ускользает и никогда не ускользало.
— Ты переживаешь кризис, неизбежный почти для всех мужчин в твоем возрасте…
Если она так думает, она ошибается. Я-то себя знаю. Я не ощущаю горячности стареющего человека. Да ведь я и не влюблен и не охвачен болезненной сексуальностью.
Я сохраняю присутствие духа, присматриваясь к тому, что происходит во мне и вокруг меня. Но лишь я один знаю: ничего нового нет в моих сокровенных мыслях, только теперь я наконец не прячу их от самого себя, решаюсь их открыто признать.
Что же хочет сказать ее взгляд?
«Мне тебя жалко… «
Это более вероятно. Ей всегда хотелось покровительствовать мне или хотя бы делать вид, что покровительствует, также она воображает, что оберегает наших девочек и является душой тех благотворительных обществ, в которых состоит.
С виду скромная, сдержанная, на самом-то деле она наиболее гордая из всех женщин, каких мне довелось встретить. Она не позволяет себе никаких отклонений от долга, ни малейшей человеческой слабости.
— Я всегда буду тут, Доналд…
Это тоже присутствует в ее взгляде: до конца верная подруга, жертвующая собой.
Но в самой глубине таится другое:
«Ты воображаешь, будто освободился. Воображаешь, что стал новым человеком. На самом же деле ты по-прежнему ребенок, нуждающийся в моей опеке, и без нее тебе не обойтись никогда».
Я уже ничего как следует не знаю. Склоняюсь то к одной гипотезе, то к другой. Я живу под ее взглядом, словно микроб под микроскопом, и иногда я ненавижу ее.
Со времени моего сидения на скамье в сарае прошло три месяца. Скамья уже вернулась в сад, на свое место, возле скалы, как раз оттуда и упал Рэй. Растаяли последние клочки снега, вылезли дикие нарциссы и испещрили сад желтыми пятнами.
Первый месяц я ездил в Нью-Йорк два раза в неделю и почти каждый раз оставался ночевать, так как ввод Моны в наследство и выполнение всяческих формальностей, с ним связанных, требовал много времени и хлопот.
— Где искать тебя вечером, если произойдет что-либо экстренное?
— У Моны…
Я не прячусь. Напротив, выставляюсь напоказ, и когда, вернувшись из Нью-Йорка, чувствую, что пахну Моной, это доставляет мне удовольствие.
Плохая погода уже не вынуждала пользоваться поездом. Я ездил в машине. Напротив Моны есть стоянка. Вернее, была стоянка, потому что две недели тому назад Мона переехала с Сэттон Плейс.
Друзья подыскали ей квартирку на 56-й улице, между 5-й авеню и Мэдисон, в прелестном узеньком доме голландского стиля.
