Она не протянула мне руки, но закрыла за мной дверь.
Тогда, очутившись лицом к лицу, мы испытующе посмотрели в глаза друг другу.
Я положил руки ей на плечи и поцеловал ее в щеки, как мог бы поцеловать и во времена Рэя. Потом, не долго раздумывая, я прижал ее всю к себе и приник поцелуем к ее губам.
Она не протестовала, не отстранилась. Только в глазах ее я прочитал некоторое удивление.
Разве не знала она, что это произойдет? Удивила ее лишь поспешность?
Или ее изумило мое волнение, моя неловкость?
Я дрожал с ног до головы и был не в силах оторваться от ее губ, от ее глаз.
Может быть, больше всего мне хотелось в этот момент заплакать.
Ее синяя одежда оказалась пеньюаром, и я чувствовал под тонким, мягким шелком ее обнаженное тело.
Оделась она так нарочно? Или просто я не дал ей времени надеть что-либо другое, явившись на десять минут раньше назначенного срока?
Я прошептал:
— Мона…
Она в ответ:
— Иди сюда…
Я так и не разомкнул объятий, а она увлекла меня к дивану, на который мы оба одновременно рухнули.
Я сразу же буквально погрузился в нее, грубо, почти зло, и на какое-то мгновение в ее глазах появился страх.
Когда я наконец отпустил ее, она быстро поднялась и завязала пояс своего пеньюара.
— Простите меня, Мона…
— За что же?..
Она улыбнулась мне, и хотя глаза ее еще были затуманены наслаждением, поджатые губы выражали меланхолию.
Я признался:
— Я так неистово жаждал этого!
— Знаю… Что будем пить, Доналд?
Маленький бар помещался в шкафчике стиля Людовика XV. Огромный бар салона не прятался, стоял на полном виду.
— Что хотите…
— Тогда виски… Со льдом?
— Пожалуйста…
— Изабель ничего не сказала?
— По поводу чего?
— Вашей поездки и нашего свидания.
— Наоборот. Ведь это она посоветовала мне позвонить вам…
Я испытывал странное, дотоле неведомое мне чувство. Мы только что неистово предавались любви, и лицо Моны носило еще явные следы этого. Да и мое, вероятно, тоже.
Но как только мы поднялись, наш разговор принял тон старой дружбы. Мы оба чувствовали себя как нельзя лучше и телесно, и душевно. Должно быть, глаза мои смеялись.
— Наше здоровье, Доналд…
— За нас…
— Изабель — странная женщина. Она всегда удивляла меня. Надо сознаться, что и вы тоже, и с давних пор…
— Я?
— Вы недоумеваете почему? Но ведь большинство людей как на ладошке…
Сразу знаешь их слабые места. А у вас их вовсе нет.
— Только что я вам доказал обратное.
— Вы называете это слабостью?
— Возможно, и так. Знаете ли вы, что в ту ночь, когда мы спали все вместе на полу, на матрасах, я был загипнотизирован зрелищем вашей руки, которая опустилась на паркет? Мне до безумия хотелось дотронуться до нее, схватить ее. Если бы я осуществил это желание, не знаю, чем бы это кончилось.
— Перед Изабель?
— В случае надобности хоть перед целым светом. Вы не назовете это слабым местом?
Она уселась в глубокое кресло и задумалась. Распахнувшись, пеньюар обнажил почти все бедро, но это не смутило ни ее, ни меня. Мы просто не заметили этого.
— Нет… — проговорила она наконец.
— Я не шокировал вас своим неистовством?
— Признаюсь, я была смущена…
Мы могли говорить об этом совершенно просто» без романтизма, как добрые приятели, как сообщники, признающиеся в своей слабости.
— Мне это было необходимо, иначе я промучился бы весь день и не смог бы ни о чем другом и подумать.
— Вы испытываете немного нежности ко мне, Доналд?
— Даже очень много.
— Мне это так необходимо… Не собираюсь разыгрывать неутешную вдову, да сейчас это и выглядело бы пошлостью. Я ведь, представьте себе, любила Рэя. Мы с ним были настоящими друзьями…
Я сидел напротив нее, а окна и здесь выходили на Ист-Ривер, залитую солнцем.
— Когда я вернулась сюда в четверг, чуть не позвонила вам. Квартира показалась мне в десять раз больше, чем она есть на самом деле, и я почувствовала себя совсем потерянной. Я бродила повсюду, трогала мебель, вещи, как бы стараясь убедиться в их реальности. Я выпила вина… Когда вы позвонили мне вечером, по голосу было заметно, что я выпила?
— Я был чересчур взволнован, чтобы заметить. Да и Изабель смотрела на меня.
Мона тоже молча посмотрела, потом сказала:
— Мне никогда не понять Изабель.
Она мечтательно затянулась сигаретой.
— А вы ее понимаете?
— Нет…
— Вы думаете, она способна страдать? Может ее что-то вывести из равновесия?
— Не знаю, Мона… Я прожил семнадцать лет, не задавая себе никаких вопросов.
— А теперь?
— Уже целую неделю только это и делаю…
— А вы ее не боитесь немножко?
— Я привык к ней. Мне казалось все вполне нормальным.
— А теперь не кажется?
— Она постоянно смотрит на меня и изучила не только все мои привычки и реакции, но, вероятно, и малейшие мои мысли. Но никогда она и словечка не вымолвит, чтобы можно было об этом догадаться. Всегда она остается спокойной, бесстрастной.
— И теперь?
— Почему вы спрашиваете об этом?
— Потому что она поняла. Женщина никогда в этом не обманывается…
— Что она поняла?
— Поняла то, что произошло, должно было рано или поздно произойти. Вы говорили о ночи, проведенной на матрасах. Она нарочно положила вас рядом со мной.
— Чтобы не показаться ревнивой?
— Нет. Чтобы испытать вас. Это даже нечто еще более тонкое, готова поклясться. Чтобы соблазнить вас. Смутить.
Я старался понять, увидеть Изабель в этой новой роли.
— По меньшей мере два раза она оставляла нас наедине, зная, что я горю желанием укрыться в ваших объятиях. Мне была необходима поддержка, ощущение мужской силы.
— Я не помог вам.
— Нет. Вначале я думала, что вы ее боитесь…
Не совсем точное определение. Я никогда не боялся Изабель. Боялся только огорчить ее, разочаровать, упасть в ее глазах.
Пока жива была моя мать, я тоже постоянно боялся огорчить ее, а теперь, приезжая в Торрингтон, чувствую себя не в своей тарелке у отца, опасаясь, что он заметит мою жалость.
Ведь от него осталась, так сказать, одна тень. Он храбрится и из бравады издает, чего бы это ему ни стоило, свою газету, которая не насчитывает и тысячи читателей.
Он продолжает надо всем иронизировать, так как это было его привычкой всю жизнь, но отлично сознает, что не сегодня-завтра его отвезут в больницу, если он внезапно не скончается у себя в спальне или в типографии.
Я не мог высказать ему свои опасения. Ведь каждый раз, уезжая, я не знал, увижу ли его еще живым.
Мона взглянула на золотые часики.
— Пари держу, что Изабель уже в точности знает, что между нами произошло…
Она все возвращалась мыслями к Изабель, и я не мог понять, почему она ее так волнует.
Если бы это была не она, а кто-то другой, я бы подумал, что она надеется на мой развод и женитьбу на ней. Подобная мысль пришлась мне не по вкусу, и я встал, чтобы наполнить стаканы.
— Я не шокирую вас, Доналд?
— Нет.
— Вы ее все еще любите?
— Нет.
— Но вы очень ее любили?
— Не думаю.
Мона пила виски маленькими глоточками и все посматривала на меня.
— Мне хочется поцеловать вас, — сказала она наконец, вставая.
Я тоже поднялся. Я обнял ее и вместо поцелуя прижался щекой к ее щеке и стоял так долго-долго, уставившись на пейзаж за окном.
Мне было очень грустно.
Потом моя грусть перешла в более нежное чувство, в котором оставался лишь привкус горечи. Освободившись из моих объятий, Мона сказала:
— Все же мне лучше одеться до завтрака…
Я видел, как она направилась в комнату, которая, по моему предположению, должна была быть спальней. Я решил сесть и почитать в ее отсутствие газету, но неудовольствие, по-видимому, так ярко отразилось на моем лице, что она вполне естественно предложила:
— Если хотите, идемте со мной…
Я последовал за ней в комнату, в которой одна из постелей была смята.
Дверь в ванную стояла открытой, и следы воды на плитках пола показывали, что до моего прихода Мона успела принять ванну. Она села возле туалетного столика и, прежде чем подкраситься, принялась расчесывать волосы.
Я восторженно следил за ее жестами, за игрой света на ее коже.
Несмотря на то, что мы уже принадлежали друг другу, я ощутил это разрешение присутствовать при ее интимном женском одевании как некую особую, более проникновенную близость.
— Вы смешите меня, Доналд.
— Чем?
— У вас такой вид, словно вы впервые присутствуете при женском туалете.
— Так оно и есть.
— Но Изабель…
— Это совсем другое дело.
Я редко видел Изабель сидящей перед зеркалом за столиком, где стояло только самое необходимое, а не как у Моны, множество различных баночек и флаконов.
— Вам не будет скучно позавтракать со мной дома? Я попросила Жанет приготовить нам что-нибудь вкусное.
Мне припомнились львята в зоопарке, которые кувыркались с полным доверием у всех на глазах. Почти то же чувство вызывала у меня теперь Мона.
