Они спокойно сидели в нетопленной квартире, не сняв пальто. Следователь занимал единственное кресло, поставив ноги возле холодной печки. Второй инспектор чистил ногти, прислонясь к углу стола.
— Ну что?
— Потерял я его. День он провел как-то странно. Сперва пришел к себе в контору, но потом отправился на почту, как каждый день, и вот…
В молочной лавке Алиса, низко наклонясь, собирала тряпкой воду. Голову она повернула к открытой двери, из-под приоткрывшейся блузки виднелась темная впадинка между грудями.
Внезапно она выпрямилась. Кто-то смотрел на нее. Какой-то человек стоял вплотную возле нее, в черном пальто, под которым можно было разглядеть белую манишку и узелок черного галстука.
— Дайте мне…
Он указал на сыр, и она вытерла руки фартуком.
— Сколько с меня?
Он протянул руку, чтобы расплатиться, вложил в ладонь Алисы вместе с деньгами какой-то конверт и торопливо вышел, прошелся туда-сюда по улице, посмотрел на соседний дом, прислушался было, о чем говорят собравшиеся в кучки люди, но завидев на остановке трамвай, бросился к нему и едва успел вскочить.
Комиссар и следователь вышли на тротуар, тотчас же туда подъехала их машина. Следователь сел в нее один, а комиссар с озабоченным видом побежал к бистро и заперся в телефонной будке, из которой только что вышла женщина, звонившая врачу, так как дочка консьержки дышала с таким трудом, что больно было слышать.
— Можно закрывать! — крикнула с порога хозяйка молочной лавки.
Алиса закрыла ставни и пошла в заднюю комнату, чтобы принести оттуда железные перекладины.
Кое-кто из зевак уходил наконец домой пообедать, но тотчас же возвращался. На улице почти что никого не было, и мостовая блестела так, что машины, изредка по ней проезжавшие, отражались как в зеркале. Из кинотеатра, находящегося более чем в трехстах метрах, доносились звонки; редкие прохожие, не подозревавшие, что происходит, шли мимо, не останавливаясь.
Возле дома Алиса встретила инспектора, и он быстрым шепотом сказал ей:
— Постараюсь сейчас к вам подняться. Не запирайте дверь. — И ласково улыбнулся.
Мсье Гира совсем не клонило ко сну. Впрочем, у него недостало бы терпения войти в комнату, раздеться и лечь в постель. Он вышел из кинотеатра вместе с разгоряченной сеансом толпой, затерявшись в ней, и шел вслед за остальными, в свете фонарей, в уличном шуме, останавливался с ними на краю тротуара, торопливыми шагами двигался дальше, куда двигались все.
Но мало-помалу людской поток редел, возникали пустоты, когда люди внезапно исчезали в темноте боковых улиц или в спусках к метро. Пустоты возникали и в рядах освещенных витрин. Мсье Гир ускорял шаг, спеша навстречу утру, навстречу вокзалу, и уже до такой степени спешил, что чуть ли не бежал, размахивая короткими ручками.
Он не хотел ни есть, ни пить. Он хотел одного — чтобы не угас этот зародившийся в нем трепет, этот жар, этот несущий его порыв, — и он вошел в какой-то подъезд, откуда слышалась оглушительная музыка, и открыл тщательно обитую кожей дверь дансинга.
У него перехватило дыхание от радости, от сладострастного восторга, от торжества. Свет был ослепительным. Повсюду господствовал красный цвет — на стенах, на потолке, в ложах, и все помещение было расписано яркими изображениями нагих тел.
Там было шумно; нет, то был не шум, а скорее нарастающий гул, подобный прибою, подчеркнутый веселыми взвизгами меди.
Он сел, улыбаясь, в изнеможении, как танцовщица после бесчисленных вальсов; хотелось успокоить дыхание.
Бесцельно поглядывая по сторонам, он видел множество женщин, преимущественно молодых, продавщиц, работниц, машинисток, и все они были в такой же горячке, как и он, лихорадочно болтали, вставали, садились, танцевали, бегали.
— Один.., один кюммель! — заказал он официанту.
Он был растроган, размягчен, охвачен порывом безграничной доброжелательности и все смотрел, сам того не замечая, на малорослую девчонку, сидевшую с подругой неподалеку от него. Она была очень худенькой, белобрысой, с острым подбородком, темными губами и зелеными глазами. На ней был джемпер в красно-синюю полоску, а далеко раздвинутые маленькие груди выступали торчком, чем-то напоминая недозрелые груши.
У нее был особый нюх на того, кто хотел потанцевать с ней, как бы далеко он ни находился, пусть даже на другом конце зала, и она тотчас же вставала, шла ему навстречу и уже поднимала руки, в то время как похожие на спички ноги сами собой включались в ритм танца. Проходя в танце мимо подруги, она всякий раз показывала ей язык через плечо партнера.
Мсье Гир улыбался сам себе, и улыбка эта была не только на губах, она сияла на всем его лице. Но, улыбаясь, он глядел на нее, и один раз, садясь на место, она посмотрела на него в упор, хмуря брови, и подтолкнула локтем подругу.
Они обе не рассмеялись. И несмотря на то, что он сразу же отвернулся, он чувствовал на себе их суровый, исполненный подозрений взгляд. А он ведь ничего не сделал. Ничего не сказал. Он просто принял участие в окружающем его веселье.
И вот сейчас, танцуя, девчонка указала на мсье Гира своему партнеру, и тот окинул его презрительным взглядом.
Он теперь совсем уж не знал, куда девать глаза. К кюммелю он не притронулся. Сделал знак официанту, и тот молча подошел.
— Сколько с меня?
Он выпятил грудь. Напустил на себя важность, вынимая из кармана бумажник. Ожидая сдачу, подкрутив усы и уже стоя залпом опрокинул стаканчик, хоть его от этого и передернуло.
На улице было пусто. Чуть подальше горели огни Монмартра. Мсье Гир отряхнулся, не столько из-за дождя, от которого тотчас же намокли его плечи, но скорее чтобы рассеять неприятное ощущение, привязавшееся к нему, подобно дурному привкусу во рту. Девчонка в полосатом джемпере все стояла у него перед глазами. Что он ей такого сделал? И почему она всем улыбалась, только не ему?
Швейцар в галунах, с красным зонтом в руке, остановил мсье Гира и подтолкнул его к входу в кабаре:
— Сюда, сюда! Самое веселое место на всем Монмартре! Шампанское заказывать не обязательно!
Мсье Гир не решался войти, но не решался и сопротивляться, а с него уже снимали пальто. Но тут он вспомнил о казначейских билетах, поспешно отнял пальто у швейцара и решительно сказал:
— Не сниму.
— Но у нас очень тепло. Впрочем, если мсье так угодно…
Был всего час ночи. Комиссар спал, не раздеваясь, на кровати мсье Гира, а инспектор, стоя у окна, подавал Алисе знаки, обозначавшие: “Скоро, скоро, вот-вот!” Она не понимала. Стоя посреди комнаты, она пожимала плечами, чтобы выразить свое непонимание; потом все это пустое кривлянье ей надоело, она стащила через голову платье, сбросила комбинацию и мокрые чулки и принялась растирать полотенцем замерзшие ноги, чтобы они наконец согрелись.
Дождь прекратился в четыре часа утра, и сильный восточный ветер насквозь продул пустые улицы. Комиссар, сидя на кровати мсье Гира, протирал глаза и нехотя собирался.
— Давай теперь ты! — приказал он инспектору. — Который час?
Он поиграл мышцами, чтобы стряхнуть сон. Пиджак его смялся. Пока инспектор, в свою очередь, укладывался спать, комиссар машинально открыл картонную коробку, найденную в глубине шкафа, в которой лежала обыкновенная женская сумочка, пропахшая пудрой, с украшением в виде оленьей головы и потертой шелковой подкладкой.
— Вы меня разбудите?
Комиссар смотрел на сумочку опухшими от сна глазами, перебирал лежавшие в ней денежные купюры, пуховку из-под пудры, губную помаду и начатую пачку сигарет.
— То ли больно силен, подлец, то ли круглый болван, — пробурчал он, положил сумочку на место и принялся набивать трубку, поглядывая на небо, где серые и белые облака бежали друг за другом по лунным полям.
Мсье Гир, сидя перед бутылкой шампанского, упрямо твердил:
— Нет, уверяю вас! И не настаивайте! Но соседка все не отступалась и курила, прислонясь грудью к его плечу.
— Да у тебя ведь все при себе, как у любого другого!
— У меня есть невеста!
Впервые он произнес это слово. И это так взволновало его, что он уже совсем не понимал упорства этой женщины.
— Да какое это имеет значение!
— Нет!
Женщина наконец встала и проронила с усталостью и презрением:
— И ты думаешь, она тебе рогов не наставляет, невеста твоя!
Но он и бровью не повел. Заведение к этому времени почти что опустело. Мсье Гир сидел, забившись в уголок, а музыканты уныло посматривали на него, недоумевая, когда же он наконец уйдет.
— Официант!
У них на миг проснулась надежда.
— Бумагу и чернила!
— Не знаю, можно ли… — проворчал тот, отходя от него.
Он посоветовался с метрдотелем, поглядывая издали на мсье Гира. Обе женщины, еще ожидавшие чего-то до сих пор, теперь оделись, попрощались за руку с музыкантами и ушли. Наконец официант принес маленькую бутылочку фиолетовых чернил, ручку, листок бумаги в клеточку и конверт.
