Ознакомительная версия.
Вульф скривился, всем своим видом показывая, как ему, при его стойком отвращении к работе, невыносимы подобные уговоры, да ещё когда счет в банке исчисляется пятизначной цифрой. Пытаясь остановить жестом ладони поток слов посетительницы, он заговорил увещевающе:
– К сожалению, я сейчас слишком занят…
Карла Лофхен пропустила его слова мимо ушей.
– Я пришла к вам вместо Нийи, потому что у неё сегодня очень ответственный урок, а нам с ней во что бы то ни стало необходимо сохранить эту работу. Но, конечно, вам нужно встретиться с ней самой, поэтому вы должны отправиться в школу Милтана – он как раз назначил сегодня общую встречу, чтобы разобраться со случившимся. Ведь большей нелепицы и вообразить нельзя – заподозрить Нийю, что она способна залезть кому-то в карман и украсть бриллианты! Но мне даже страшно подумать, если все кончится тем, что предрекает Милтан… Если бриллианты не возвратят… Впрочем, постойте, я же должна вам рассказать…
Я разинул рот от изумления. Обычно, проведя два часа на ногах в оранжерее, Вульф спускается в одиннадцать утра в кабинет, устраивается в кресле за столом и, благосклонно прислушиваясь к моим мелким колкостям, воздает должное свежему пиву; сдвинуть его с места в это время можно с таким же успехом, как десятитонный валун. И вдруг, у меня на глазах, он приподнялся… И – встал! С неясным бормотаньем, которое можно было принять и за извинения, и за проклятия, не взглянув ни на посетительницу, ни на меня, он прошествовал вон из кабинета через дверь, ведущую в прихожую. Мы только проводили его взглядом, после чего Карла Лофхен повернулась ко мне я заметил, что глаза её широко раскрыты.
– Он что, заболел? – резко спросила она.
Я покачал головой и пояснил:
– Вульф чудаковат. Вполне типичная для него выходка, хотя со стороны может и впрямь показаться, что он нездоров. Впрочем, его недуг не имеет ничего общего с сотрясением мозга или, скажем, коклюшем. Однажды, когда в том кресле, где вы сейчас сидите, расположился один весьма уважаемый юрист… Что, Фриц?
Дверь, которую захлопнул за собой Вульф, открылась снова, и на пороге возник Фриц Бреннер. Судя по его лицу, он был сбит с толку.
– Пожалуйста, Арчи, загляни на минутку в кухню.
Я поднялся и, извинившись, вышел. В кухне на большом покрытом клеенкой столе лежали заготовленные к обеду продукты, однако Ниро Вульф торчал там, обуреваемый отнюдь не внезапно вспыхнувшим любопытством к приготовлению пищи. Он монументально возвышался за холодильником, с лицом, описать которое я не берусь.
– Выпроводи ее! – проревел он, едва я переступил порог кухни.
– О Господи! – Честно говоря, я и сам слегка раскипятился. – Она ведь пообещала, что кое-что заплатит. Перед такими словами и аллигатор оттаял бы! Если вы по её глазам прочли, что её подруга Нийя и в самом деле стибрила те стекляшки, то могли бы, по крайней мере…
– Арчи! – Настолько взбешенным я видел Вульфа едва ли не впервые. – Лишь единожды в жизни мне пришлось улепетывать со всех ног – между прочим, от дамы, причем именно из Черногории. Это случилось много лет назад, но до сих пор каждая клеточка в моем теле помнит этот кошмар как наяву. Я просто не в состоянии описать, какие чувства охватили меня в ту минуту, когда эта черногорка нежным голосом проблеяла: «Hvala Bogu». Выставь ее!
– Но ведь она не…
– Арчи!
Я понял, что препираться с Вульфом безнадежно, хотя понятия не имел, в самом ли деле он настолько перетрусил или просто юродствует. Я плюнул на все и, вернувшись в кабинет, остановился перед девушкой.
– Мистер Вульф очень сожалеет, но он не сможет помочь вашей подруге. Он слишком занят.
Карла Лофхен слегка откинула голову и недоуменно уставилась на меня. Дыхание её участилось, а рот приоткрылся.
– Как не сможет, – пролепетала она. – Нет, он должен!
Она вскочила, и я отступил на шаг под её сверкающим взглядом.
– Мы же из Черногории! Нийя… моя подруга… она… – Негодование просто душило её.
– Решение окончательно и обжалованию не подлежит, – бесцеремонно оборвал я. – Он не хочет браться за ваше дело. Иногда мне удается его переубедить, но всему бывает предел. Кстати, что означает «Hvala Bogu»?
Она недоуменно воззрилась на меня.
– Это значит «Слава Богу». Если я его не увижу, передайте ему…
– Не стоило вам произносить эти слова. Когда черногорка говорит по-черногорски, он с ног до головы покрывается мурашками. Нечто вроде аллергии. Простите, мисс Лофхен, но у вас ничего не получится. Я его знаю от «А» до «У» как облупленного. «У» для него – последняя буква алфавита. Она означает – «упрямый как осел».
– Но он… Мне необходимо повидаться с ним, скажите ему…
Упрямства девушке оказалось не занимать – битых пять минут я уговаривал её уйти. Мне вовсе не улыбалось прослыть грубияном, ведь, если не считать немыслимого произношения, резавшего мой тонкий слух, то ничего против черногорских барышень я не имел. Наконец я закрыл за ней дверь и, вернувшись в кухню, язвительно провозгласил:
– Думаю, опасность почти миновала. Следуйте за мной, не отставая, но если я вдруг заору благим матом, бегите, словно за сами черти гонятся.
Раздавшийся в ответ грозный рык напомнил мне, на какую опасную стезю я ступил, поэтому пару минут спустя, когда Вульф вернулся в кабинет и вновь воцарился в своем кресле, я даже словом не обмолвился, чтобы отстоять свою точку зрения. Вульф молча пил пиво и ковырялся в стопке каталогов, а я проверял накладные от Хена и делал ещё кое-какую привычную работу. Чуть позже, когда Вульф попросил меня приоткрыть окно, я понял, что скандалист уже немножко поостыл.
* * *
Напрасно мы – или кто-то из нас – думали, что на сегодня с Балканами покончено. После одиннадцати часов, когда я нахожусь вместе с Вульфом в кабинете, входную дверь посетителям обычно открывает Фриц. Примерно в половине первого он вошел в кабинет и, сделав положенные три шага, объявил о приходе посетителя, который назвался Шталем, а насчет рода своих занятий сказал лишь, что служит в Федеральном бюро расследований.
Я тихонько присвистнул и уважительно произнес:
– Ого!
Вульф слегка приоткрыл глаза и кивнул – сигнал Фрицу впустить посетителя.
Нам ещё не приходилось, по роду своей деятельности, сталкиваться с агентом ФБР, и, когда тот вошел, я удостоил его высочайшей чести, развернув свой стул на целых сто восемьдесят градусов. Вошедший был субъект как субъект, невысокий, широкоплечий, с умными живыми глазами; пожалуй, только подбородок его немного подкачал, да и ботинки не мешало бы вычистить. Он ещё раз представился, пожал руки мне и Вульфу, вынул из кармана кожаный бумажник, небрежно открыл его и улыбнулся Вульфу сдержанно, но дружелюбно.
– Вот, пожалуйста, мое удостоверение, – произнес он хорошо поставленным голосом. Он вообще отличался прекрасными манерами, словно благовоспитанный страховой агент. Вульф мельком взглянул на удостоверение, кивнул и указал на кресло.
– Чем обязан, сэр?
Казалось, вид у фэбээровца был извиняющийся.
– Простите за беспокойство, мистер Вульф, но служба есть служба. Я хотел бы спросить у вас, знакомы ли вы с федеральным законом, недавно вошедшим в силу, согласно которому, лица, представляющие интересы каких-либо зарубежных ведомств, должны регистрироваться в госдепартаменте?
– Да, знаком, хотя и не слишком близко. Я знаю о нем из газет, прочитал не так давно.
– Значит, вам известна его суть?
– Да.
– Вы зарегистрировались, как там сказано?
– Нет. Я же не агент какого-либо зарубежного ведомства.
Фэбээровец закинул ногу на ногу.
– Закон действует по отношению к представителям любых иностранных фирм, частных лиц и организаций, а также зарубежных правительств.
– Именно так я и понял.
– Он применим как к приезжим, так и к гражданам США. Вы – гражданин Соединенных Штатов?
– Да. Я здесь родился.
– Вы состояли какое-то время на службе у австрийского правительства?
– Да, очень короткое время, ещё в юности. Но тогда я жил не здесь, а за границей. Впрочем, я уволился довольно быстро.
– И служили в черногорской армии?
– Да, но несколько позже, хотя ещё тоже в юности. В те дни я свято верил, что всех жестоких и злых людей следует убивать, и даже умертвил нескольких сам. Тогда, в 1916 году, я, между прочим, чуть не умер от голода.
Фэбээровец испуганно встрепенулся:
– Извините, не понял.
– Я сказал, что чуть не умер тогда от голода. Вторглись австрийцы, и мы сражались против пулеметов голыми руками. В принципе, я был ходячим мертвецом, ведь человек не может жить, питаясь одной сухой травой. Но я все-таки выжил. Поесть по-человечески мне довелось только когда Соединенные Штаты вступили в войну и я отмахал пешком добрых шестьсот миль, чтобы завербоваться в американский корпус. По окончании войны, я вернулся на Балканы, развеял там ещё одну иллюзию и окончательно возвратился в Америку.
Ознакомительная версия.
