— Как вы могли жить месяцами, не говоря друг другу ни слова?
— Мы обменивались записками… Например, сестра писала: «Приготовь к завтрашнему утру свое грязное белье…», или же: «Не пользуйся ванной. Она течет…»
— А Вуавен?
— Он очень страдал. С самого начала он не стал спать в спальне жены и устроился на диване в гостиной… Он поклялся мне, что между ними ничего больше нет…
Мегрэ посчитал на пальцах:
— Июнь… июль… август… сентябрь… октябрь… Пять месяцев!.. Неужто пять месяцев вы так и жили?
Кивком головы она подтвердила его слова, словно бы это было вполне естественным.
— Фердинан Вуавен никогда не говорил вам о том, чтобы освободиться от жены?
— Никогда! Клянусь вам…
— И никогда не предлагал вам уехать вместе с ним?
— Вы его не знаете, — вздохнула она, покачав головой. — Он порядочный человек, понимаете? Такой он и в делах… Подписав контракт, он выполняет его в точности, чего бы это ни стоило… Спросите у всех, с кем он работает…
— Тем не менее ваша сестра в течение нескольких месяцев как бы предчувствовала свой конец… Она написала три письма одной своей подруге по пансиону, и в каждом из них речь идет об отравлении…
— Знаю! Сестра словно совсем обезумела… Из-за того, что нас выслеживала… Чуть ли не каждую ночь она открывала дверь в мою комнату, и в темноте я ощущала, как ее рука касается моего лица. Она желала убедиться, что я в своей постели и что я там одна…
— Один вопрос. Со второго июня вы больше не виделись с Вуавеном наедине?
— Виделась три или четыре раза, не дома… Но сестра об этом узнавала… Каждый раз она нас ждала у дверей отеля… Она повсюду ходила за мной по пятам… Один раз она вышла на улицу в домашних туфлях, потому что ей не хватило времени надеть другие.
Мегрэ побывал в квартире, такой же безликой, как сам Вуавен… Он представлял себе жизнь этих троих персонажей. И нужно было без конца кружиться вокруг все тех же вопросов, как без конца кружатся на манеже, не находя выхода, лошади.
— Знаете ли вы, что в аптечке в ванной комнате лежала упаковка соды?
Весь вопрос и был в этом. После смерти Луизы Вуавен всю квартиру перерыли. Очень скоро нашли стакан, в котором было лекарство. Анализ показал, что это дигиталис, разведенный в небольшом количестве воды.
Рядом со стаканом нашли пакет с этикеткой «Питьевая сода». А в пакете был дигиталис, в количестве, достаточном, чтобы прикончить сотню людей.
— Что вы делали в последнее воскресенье во второй половине дня?
— То же, что и каждое воскресенье. Это был самый тяжелый день. Фердинан был в гостиной, просматривал счета. Я читала у себя в комнате. Сестра должна была быть у себя…
— Что вы ели на завтрак?
— Это я прекрасно помню… Зайца, его прислал один из клиентов Фердинана.
Она по-прежнему произносила «Фердинан» с жаром, словно то был самый красивый и самый необыкновенный из людей.
— Вас очень потрясла смерть сестры?
— Нет!
Она не таилась. Даже подняла голову, чтобы показать лицо.
— Сестра заставляла его страдать слишком сильно…
— А он?..
— Разве это его вина?.. Я знаю, что он ее никогда не любил… Он прожил с нею восемь лет, но никогда не был счастлив… Сестра всегда была грустной, плохо себя чувствовала… В первый же год, как они поженились, ей пришлось перенести операцию, и она напрочь перестала быть женщиной, как какая-нибудь другая…
Мегрэ еще раз вышел на минуту, и от дверей посмотрел на человека, глубоко утонувшего в диване. Один раз он ему уже задавал вопросы, но длилось это недолго, и он колебался, стоит ли затевать один из тех бесконечных допросов, что изнуряют обе стороны.
— Он не захотел поесть? — тихо спросил Мегрэ у одного из инспекторов.
— Нет… Утверждает, что не голоден…
— Ну ладно!
И Мегрэ, пытаясь приободриться, вернулся в кабинет, где неподвижно сидела Николь.
— Да, кстати… Раз уж мы говорим о болезнях… У кого в доме побаливал живот?
У Фердинана! — без колебаний откликнулась она. — Редко, но иногда его схватывало, особенно когда у него бывало сердцебиение…
— Так у него случалось сердцебиение?
— Можно сказать, что его беспокоило сердце, по-моему, года два назад, но сейчас он от этого почти выздоровел…
— Не знаете ли вы, не болел ли у вашего зятя живот последние недели?
— Да, болел, — подтвердила она, как всегда, уверенно.
— Какого числа?
— В тот день, когда мы все заболели…
— Не помните ли вы, что вы ели?
— Этого я уже не помню…
— Доктора приглашали?
— Нет! Фердинан не захотел… Ночью у нас у всех болела голова, нас рвало, и Фердинан подумал, что была утечка газа.
— Так было только один раз?
— Да… Во всяком случае, так сильно.
— Вы хотите сказать, что бывали и другие недомогания?
— Я вас понимаю, комиссар… Но вы не заставите меня потерять хладнокровие. Я выдержу до конца, несмотря ни на что, потому что знаю, что Фердинан невиновен. Если бы кто и должен был отравить мою сестру, так это был не он, а я. Вы видите, что я не боюсь сказать об этом.
— Но вы этого не сделали? — сказал он с некоторой иронией в голосе.
— Нет… Мне даже не приходило в голову такое… Я бы ее убила иначе, не знаю как… последнее время мы все болели, это верно… Только вот я хотела бы вас там видеть… Вы себе представляете, как мы жили?.. За обедом или ужином кто-нибудь из нас всегда не ел… Знаете, сколько у нас переменилось прислуги за пять месяцев? Восемь. Они говорили, что не хотят оставаться в сумасшедшем доме…
Она заплакала от перенапряжения. Это случилось уже не в первый раз с начала допроса, но она быстро вновь обретала свое хладнокровие, смотрела Мегрэ в глаза, словно идя навстречу его вопросам.
— Я даже не знала, открываются ли еще окна…
И случалось, что я больше не смела дойти и до угла нашей улицы, отлично зная, что сестра идет по пятам.
— Значит, по вашему мнению, ваша сестра покончила с собой?
Она не ответила сразу, позволив убедиться, что вопрос ее волнует.
— Иначе говоря, вы утверждаете, что ваша сестра дошла до того, что раздобыла значительное количество дигиталиса и что вместо того, чтобы попытаться отравить вас, она покончила с собой?
— Не знаю… — призналась она.
И чувствовалось, что она больше в это не верила, что это не соответствовало характеру сестры.
— Так как же?
— Тут какая-то тайна… В любом случае, Фердинан не убивал!
— А вы?
Но он обманывался, если ожидал, что выбил почву у нее из-под ног. Она подняла голову и с легкой иронией лишний раз выдержала его взгляд.
— Думаю, мы поступим лучше, если позовем вашего зятя, — проворчал Мегрэ. — Или, скорее… Подождите… Будьте любезны пройти в приемную, пока я его здесь приму…
— Что вы хотите ему сказать?
Она поднялась с кресла: теперь она сердилась и зубами рвала платочек на мелкие кусочки.
— Войдите! — крикнул Мегрэ, приоткрывая дверь. — А мадемуазель подождет…
И он заставил ее выйти, прежде чем вошел Вуавен, потом указал тому на кресло, с которого только что поднялась девушка.
— Стакан пива?
Вуавен лишь покачал головой.
— Есть не хотите? Прошу простить, что заставил вас ждать… Ваша невестка столько всего мне рассказала… А в самом деле, что вы теперь собираетесь делать?
Агент с трудом поднял голову, посмотрел на комиссара с изумлением, потом с недоверием, словно для него было совершенно очевидно, что его отсюда не выпустят…
— Один вопрос, Вуавен… Из-за вашей жены Николь ведь не могла разговаривать с вами, когда хотела, так я подозреваю, что она вам писала.
Он покачал головой, стараясь уловить, какая тут связь.
— Нет…
— Почему? Ведь когда так влюблены, как она, как вы…
— Это было невозможно… Жена нашла бы письма…
Она целыми днями перерывала все в квартире, копалась в моей одежде и даже в обуви…
Мегрэ вздохнул. Он дорого бы дал, чтобы увидеть любовь Николь, обращенную на кого-нибудь другого, не важно кого, но не на этого посредственного человека, посредственного во всем, даже в своем отчаянии.
— Вы могли бы найти какой-нибудь тайник…
— Я говорю вам, что Луиза нашла бы…
Комиссар, казалось, перестал об этом думать.
— Тем хуже… Кстати… я хотел вас спросить о другом…
Когда у вас были боли в сердце…
Фердинан горестно улыбнулся.
— Я ждал этого вопроса…
— Тогда отвечайте на него!
— Да, мне прописали дигиталис… Но вот уже два года, как я его не принимаю.
— Тем не менее вы знали о его воздействии, и вас Должны были предупредить, что в больших дозах…
— Послушайте, комиссар, я не убивал свою жену…
— Я убедился, что Николь тоже не отравляла…
— Вы ее подозревали?
— О нет! Успокойтесь! Вы говорите мне, что вы не убивали вашу жену. Николь ее не убивала. Теперь я вам задам вопрос, на который я позволяю не отвечать. Слушайте меня хорошенько, Вуавен… Зная свою жену так хорошо, как вы ее знали, такую ревнивую, способную сносить сестру у себя в доме, лишь бы не дать ей возможности тайно с вами встречаться, зная свою жену, говорю я, отважитесь ли вы утверждать, что она смогла бы это сделать, я имею в виду покончить с собой, понимая, что тем самым оставит вам свободное поле действия, вам обоим?.. Поразмышляйте…
