Как благонамеренный гражданин (во всяком случае, законопослушный), я склонен желать полиции Нью-Йорка всяческих успехов в борьбе с преступностью. И тем не менее сейчас я искренне надеялся, что инспектор Кремер и его люди не раскроют дело Орчарда прежде, чем у нас будет шанс хорошенько с ним ознакомиться.
Судя по отчетам в газетах, которые я читал, Кремер пока не собирался трубить в рога, празднуя победу. Правда, никогда не знаешь, какую часть информации копы от газетчиков утаили. Так что я рвался в Коннектикут, чтобы вломиться без приглашения к Маделин Фрейзер. Однако Вульф наложил на эту затею вето, приказав мне ждать до понедельника.
К полудню в воскресенье он дочитал поэтический сборник и рисовал лошадей на листках из своего блокнота, проверяя теорию, которую где-то вычитал: якобы по тому, как человек рисует лошадь, можно узнать его характер.
Я покончил с формами 1040 и 1040-ES и, приложив к ним чеки, отправил по почте. После обеда немного поболтался на кухне, слушая, как Вульф и Фриц Бреннер, наш повар, наше сокровище, спорят о том, ставрида или средиземноморский тунец больше подходит для vitello tonnato[3] – лучшего (в исполнении Фрица), что можно приготовить из нежной молодой телятины.
Наконец мне наскучила их дискуссия. В любом случае у нас не было средиземноморского тунца. И я поднялся на верхний этаж, в оранжерею, устроенную на крыше. Там я провел пару часов с Теодором Хорстманом, обсуждая орхидеи.
Потом, вспомнив, что из-за свидания с дамой не смогу провести в оранжерее весь вечер, я спустился на первый этаж, вошел в кабинет, взял газеты за пять дней и, усевшись за свой стол, прочел все, что имело отношение к делу Орчарда.
Когда я закончил читать, у меня не осталось сомнений, что в понедельник в утренних выпусках я не увижу заголовка, извещающего: полиция покончила с этим делом.
Мне удалось договориться о встрече только на три часа дня в понедельник. В назначенное время я вошел в вестибюль жилого многоквартирного дома в верхней части Семидесятых улиц, между Мэдисон-авеню и Парк-авеню.
Обстановка тут была будто во дворце, куда ковры покупают акрами, однако, как это часто бывает, впечатление несколько портила резиновая дорожка. Очевидно, ее расстелили из-за дождя на улице, но дворец есть дворец. Если на ковре появились грязные мокрые следы, вышвырните его к чертям собачьим и постелите другой. Вот каковы дворцовые обычаи!
Я сказал величественному привратнику, что зовусь Арчи Гудвином и что меня ждет мисс Фрейзер. Он вытащил из кармана клочок бумаги, сверившись с ним, кивнул и осведомился:
– Ну?.. И это все?
Я вытянул шею и прошептал ему прямо в ухо:
– Овсянка.
Он снова кивнул, сделал знак лифтеру, стоявшему у двери лифта, в пятнадцати шагах от нас, и четко произнес: «Десять „бэ“».
– Скажите, – спросил я, – пароль ввели только после убийства или так было всегда?
Смерив меня ледяным взглядом, он повернулся ко мне спиной. Я сказал ему в спину:
– Это обойдется вам в пятицентовик, который я собирался дать.
С лифтером я решил не говорить вообще. Он тоже безмолвствовал. Выйдя из лифта на десятом этаже, я очутился в закутке не больше лифтовой кабины – еще один дворцовый фокус. На двери слева было написано «10A», на двери справа – «10B». Лифтер дождался, пока я нажму кнопку на второй двери и меня впустят в квартиру, и только тогда уехал.
Женщина, впустившая меня, лет двадцать назад вполне могла быть чемпионом по борьбе. Она буркнула: «Извините, я спешу» – и понеслась куда-то. Я крикнул вдогонку: «Моя фамилия Гудвин!», но реакции не последовало.
Сделав четыре шага, я снял пальто и шляпу и бросил их на стул. Затем огляделся. Это было что-то вроде большого квадратного холла. Слева и напротив меня виднелись двери. Справа взгляду открывалась ничем не отгороженная огромная гостиная, обставленная многочисленной и разномастной мебелью.
В силу профессии глаз у меня наметанный, и я могу запомнить что угодно, от сложной уличной сцены до пылинки на воротнике человека, но и мне не по плечу дать точное описание этой комнаты. Два предмета обстановки бросались в глаза: бар, сверкавший хромом и красной кожей, с такими же табуретами, и массивный старинный стол из черного ореха с резными ножками. Они давали представление о стиле жилища.
Никто не показывался, но слышались голоса. Я поискал, куда бы сесть, не нашел подходящего стула и устроился на диване длиной десять футов и шириной четыре фута, обитом зеленой джутовой тканью. Поблизости стоял стул, обтянутый розовым шелком с вышивкой.
Я как раз прикидывал, какую лошадь нарисовал бы субъект, обставлявший эту комнату, когда через дверь в дальней стене вошли двое мужчин, молодой красавец и лысый субъект средних лет. Оба были нагружены фотоаппаратурой, включая треногу.
– Ее возраст заметен, – изрек молодой человек.
– Да какой к черту возраст, – резко возразил лысый. – У них же тут случилось убийство, не так ли? Ты слышал об убийстве? – Тут он заметил меня и спросил своего спутника: – А это еще кто?
– Не знаю, никогда не видел его раньше.
Молодой человек попытался открыть входную дверь, ничего не уронив. Это ему удалось, и парочка вышла, дверь за ними закрылась.
Через минуту отворилась другая дверь в квадратном холле и показалась женщина-борец. Она направилась в мою сторону, но, поравнявшись со мной, рванула дальше, к двери слева, и, открыв ее, исчезла.
У меня возникло чувство, что мной пренебрегают.
Прошло еще десять минут, и я решил идти в атаку. Я поднялся на ноги и уже сделал пару шагов, когда открылась дверь в дальнем конце квадратного холла. Возникшая в дверях женщина направилась ко мне – но не рысцой, а плавной легкой походкой, спросив на ходу:
– Мистер Гудвин?
Я подтвердил это.
– Я – Дебора Коппел. – Она протянула мне руку. – Мы тут совсем сбились с ног.
Ей удалось удивить меня, причем дважды. Сначала мне показалось, что у нее маленькие глазки, но, когда она заговорила со мной, я увидел, что они большие и очень темные, а взгляд проницательный. А еще я полагал, что у такой невысокой толстушки рука должна быть пухлой и влажной. Однако пожатие маленькой ручки оказалось неожиданно крепким. Лицо смуглое, одета в черное. Все у нее было черным или темным, за исключением седины в смоляных волосах.
– Вы сказали мисс Фрейзер по телефону, – произнес высокий голос, – что у вас для нее есть предложение от мистера Ниро Вульфа.
– Совершенно верно.
– Она сейчас очень занята. Впрочем, как и всегда. Я ее менеджер. Не могли бы вы рассказать все мне?
– Сам я рассказал бы вам что угодно, – пришлось заявить мне. – Но я работаю на мистера Вульфа, а он дал указание рассказать все мисс Фрейзер. Однако теперь, после знакомства с вами, мне бы хотелось изложить его предложение ей и вам.
Она улыбнулась. Улыбка излучала дружелюбие, но взгляд стал еще более пристальным.
– Очень хорошая импровизация, – одобрила она. – Мне бы не хотелось вынуждать вас ослушаться указаний. Это займет много времени?
– Зависит от обстоятельств. От пяти минут до пяти часов.
– Пять часов исключаются. Прошу вас быть как можно более кратким. Сюда, пожалуйста.
Она повернулась и направилась в квадратный холл, я следовал за ней. Мы попали в комнату, где рояль соседствовал с кроватью и холодильником, так что оставалось лишь гадать о ее назначении. За еще одной дверью скрывалось угловое помещение, довольно просторное. Тут имелось целых шесть окон, по три с каждой стороны.
Многочисленное убранство было выдержано в двух тонах – светло-желтом и голубом. Голубой предназначался для деревянных поверхностей, а все остальное: ковры, обивка, покрывало на кровати – имело один из двух названных оттенков.
Исключение составляли корешки книг на полках и одежда молодого блондина, сидевшего в кресле. Женщина, лежавшая на кровати, соответствовала общей цветовой гамме: на ней был лимонного цвета халат и голубые домашние туфли.
Блондин поднялся и подошел поздороваться с нами. Выражение его лица менялось на ходу. Когда я взглянул на него в первый раз, оно было хмурым, но теперь глаза приветливо сияли, а улыбке позавидовал бы продавец зубных щеток. Полагаю, он вел себя так в силу привычки, но зря старался, поскольку это я собирался кое-что продать.
– Мистер Гудвин, – представила меня Дебора Коппел. – Мистер Медоуз.
– Билл Медоуз. Зовите меня просто Билл – как все. – Рукопожатие было сильным. – Итак, вы Арчи Гудвин? Очень рад! Считай, почти что познакомился с самим великим Ниро Вульфом!
Его перебило звучное контральто:
– Я сейчас должна отдыхать, мистер Гудвин, и они не разрешают мне подниматься. Мне даже не позволено разговаривать. Но разве настанет такое время, когда я смогу не разговаривать…
Я подошел к ее ложу и пожал протянутую руку Маделин Фрейзер. Она улыбнулась. Ничего общего с проницательной улыбкой Деборы Коппел или синтетическим оскалом Билла Медоуза. Просто она улыбнулась именно мне.
