— Спичка.
Мистер Рейнольдс пришел в несказанное изумление:
— Святые угодники — да. Откуда вы знаете?
Холмс улыбнулся.
— Неважно. Горелая?
— Да.
— Может быть, он хотел выкурить сигару перед сном. В этом нет ничего необычного.
— Ни в коем случае, мистер Холмс. Мой начальник не одобрял курение. Это было единственное, в чем мы расходились. Мне приходилось курить тайком.
— Понимаю. Он был человек неуживчивый. Что ж, мистер Рейнольдс, расскажите подробнее. Вы его личный секретарь?
— Он самый. Я веду… вел почти все его дела и личную переписку. У него много финансовых интересов. Я проработал в этой должности лет семь с тех пор, как удачно ответил на объявление в газете; мистер Мостин разместил оное по возвращении из Гвианы. Он предпочитал не распространяться о своем денежном состоянии, но я наблюдал за его вложениями и сделал вывод, что он крупно разбогател в Америке.
— И нажил врагов, конечно?
— Я никогда о них не слышал. Поистине, дела его виделись мне не омраченными ничем — не считая последнего инцидента, с которым я к вам пришел. В прошлый вторник я, как обычно, просматривал корреспонденцию мистера Мостина, и все выглядело обыденным, кроме одного: поступил конверт, а в нем щепотка спичек, и только. Намерений отправителя я даже представить не мог, хотя рекламщики иногда, желая привлечь внимание, идут на самые дурацкие выходки. Я бросил конверт в корзину. Когда забрал остальную дневную почту и принялся разбирать ее вместе с моим патроном, все шло спокойно, пока я — в самом конце — не упомянул спички, вполне беззаботно. Лицо мистера Мостина мгновенно исказилось. Я никогда не видел его таким взволнованным — разве что в случае, когда один рьяный адвокат принудил его к некоему крайне неприятному соглашению; редкое дело, в которое шеф меня не посвятил.
— Понятно. Конверт пришел когда, восемь дней назад? Продолжайте, мистер Рейнольдс. Все эти детали могут быть важнее, чем вам кажется.
— Пребывая в возбуждении, мистер Мостин спросил, сколько было спичек. Каюсь, я рассмеялся и сказал, что не помню. Он пришел в неистовство и приказал мне немедленно пойти и сосчитать. Я с трудом верил своим ушам, но подчинился.
— И?
— Их было девять или десять.
— Так девять или десять? Ну же, мистер Рейнольдс!
— Десять. Мне казалось, что это не имеет значения.
— Они у вас?
— Ну да. Но лишь потому, что я нашел их в ящике стола моего патрона, рядом с расписанием встреч. Понятия не имею, зачем он это сохранил.
Наш посетитель протянул спички Холмсу, и тот внимательно рассмотрел их, после чего отложил три штуки.
Мистер Рейнольдс недоуменно проследил за действиями Холмса и в итоге продолжил:
— Немного позже в тот же день мистер Мостин дал мне в высшей степени необычное поручение. Он заявил, что дела вынуждают его вновь отправиться за границу. Я должен был как можно быстрее и глубже вникнуть в его финансовые дела, чтобы он смог уехать через неделю. Он настоятельно подчеркнул это: неделя.
— Раньше он так не поступал?
— Нет. Я очень удивился. Насколько я знаю бизнес моего патрона, ему было совершенно нечего делать за границей. Требуя перевести бумаги в наличность, он много терял от их стоимости. Я не мог понять, что побудило его к этому.
— Что-нибудь еще, мистер Рейнольдс?
Наш посетитель колебался.
— Нет.
— Подумайте хорошенько, сэр. Не случались ли за последнее время другие необычные вещи?
— Да разве что глупости юного чистильщика обуви. Он слишком увлекается бульварной литературой.
— В самом деле? Я нахожу в ней много занятного. О чем же он болтал? О Джеке-прыгуне?[1] О диких мальчиках из сточных труб?
— Ха-ха! Вы почти угадали, мистер Холмс. Он якобы видел, что ночью вокруг сада шаталась какая-то фигура. Он живет в мансарде, и оттуда все видно. Он должен был спать, но вместо этого, несомненно, читал свою белиберду. Он уверяет, что в свете фонаря увидел Смерть. Горничная, суеверная душа, считает, что та явилась за мистером Мостином. Мне пришлось строго поговорить с обоими… Конечно, в сад мог кто-то залезть, но вряд ли в подобном виде. Так что же вы посоветуете, мистер Холмс?
— Я должен немедленно осмотреть место, мистер Рейнольдс. Вам пришлось нелегко. Угощайтесь без церемоний, прошу вас — это македонский табак, очень мягкий, — а мы будем готовы через минуту. Стоп, где мои спички? А, у вас есть? Отлично, хорошо. Мы скоро вернемся.
Невзирая на то, что в доме номер четыре по Павия-корт, где проживал Мостин, разыгралась трагедия, я радовался нашему визиту, ибо мне было приятно видеть Холмса снующим туда-сюда вплоть до укромнейших уголков — привычно занятым зорким выслеживанием всего, что могло пролить свет на покрытые мраком события. Я наблюдал, как он крался по саду на задворках, как изучал узкую входную калитку, оконную раму в кабинете, откуда открывался вид на цокольный этаж; как он рыскал по улочке, заканчивавшейся тупиком — собственно Павия-корт, весьма малолюдной; как везде подбирал и рассматривал всякий мусор. Я слышал также его оживленную беседу в кладовке с Виктором — чистильщиком обуви: они выясняли сравнительные достоинства различных леденящих душу книжонок; в кабинете Холмс подробно расспросил Рейнольдса об имущественных делах его патрона.
Я, в свою очередь, разыскал врача Мостина — Хокинса, назвавшись медиком-консультантом при его страховой компании. Хотя протокол требовал приезда окружной полиции, стражи закона положились на уверенность Хокинса в сердечном приступе как причине смерти. Он признался, что вполне рассчитывал — и надеялся, ибо Мостин щедро платил, — что его клиент проживет еще несколько лет, но кончина наступила раньше, и это ни в чем не противоречило воззрениям медицинской науки. Я спросил, не могла ли послужить толчком некая неприятность, даже потрясение. Доктор любезно ответил, что это весьма возможно.
Мне было ясно, что Холмс в своих поисках придерживался какой-то определенной линии, хотя я не понимал какой. На следующий день он надолго ушел из дома, сказав лишь, что собирается навестить одного нового, независимого производителя спичек. Поэтому я немного опешил, когда вскоре после нашего визита в дом Мостина чистильщик Виктор пожаловал к нам собственной персоной — взъерошенный и явно переполненный новостями.
— Я сделал точно по-вашему, мистер Холмс. Засел в кондитерской против логова этого изобретателя, Раффлза, и стал наблюдать. Пришлось с десяток булочек слопать, пока этот ваш приятель не вышел, а булочки-то денег стоят. — Звон монет. — Ну, спасибо вам, сэр, преогромное. В общем, часы прошли, пока он не закрыл лавочку — осматривается, значит, и вострит лыжи. Но я иду за ним, как вы велели…
— Видите, Ватсон, никто не обращает внимания на мальчишек, праздно шатающихся или озорничающих. Чем им еще заниматься? Идеальная маскировка: естественное поведение. Ну и куда же… гм… направился изобретатель Раффлз?
— В Челси, сэр, где все художники с анархистами — в «Черной бумаге» они всегда плетут заговоры, факт.
— Так и есть, Виктор. И с кем же они в сговоре?
— Это-то я и хотел узнать. Он чешет к двери во дворе на Блит-стрит и все, понимаете ли, озирается — вороватый такой, как говорится. Но меня не замечает. Стучит, значит, ждет, и вроде как глазок открывается, только мне ничего не видно. А потом дверь трах! — и распахивается, а он начинает трещать без умолку, и его впускают. И он там недолго торчит, минут двадцать.
— Рассмотрел что-нибудь, когда дверь отворилась?
— А то. Потрясно… простите, сэр, — ужасно.
— Уверен, Виктор?
— Не сойти мне с этого места, сэр.
— Что ж, достаточно.
Я переводил взгляд с одного на другого.
— Вы о чем?
Холмс вскинул брови:
— Он видел Смерть, Ватсон. Верно? Существо, которое явилось в сад мистера Мостина.
Юнец торжественно кивнул.
Холмс не терял времени. Расспросив мальчугана и щедро вознаградив его, мы поймали кеб и отправились в указанный квартал, неприметный и загадочный. Неподалеку от места Холмс нанял в помощники еще одну оборванку — слепую торговку спичками. Хватило соверена — она мгновенно отрепетировала роль. Вид у нее был донельзя прискорбный, но торговка ухитрилась изобразить еще большее убожество и принялась стучать в дверь слабым стуком, взывая о помощи. Сперва в оконце возникло лицо и рявкнуло на нее, однако нищенка зашаталась и стала вновь плакать и умолять. Фигура в проеме ненадолго исчезла, а затем дверь очень медленно отворилась. Мы отбросили всякие церемонии и устремились к щели. Девчонка бросилась наутек; послышались резкий вскрик, топот — и мы ворвались внутрь.
В углу бедно обставленной комнаты стояло и гневно взирало на нас создание, закутанное в плащ: торчала лысая, сморщенная, костлявая голова; скудная плоть, где еще оставалась, была отвратительного мертвенно-бледного цвета.
