Опять он вляпался. Камешки, деньги…
Ноги сами затормозили возле торгового павильона с вывеской «Рома». Кнут зашел, не зная зачем. За прилавком сидела пригожая дева с густо накрашенным ртом.
— Слушаю вас, молодой человек.
Кнут взял пачку «Мальборо» и спросил:
— Если не секрет, почему называется так?
— Имя такое — Роман, — сказала молодуха.
— Ром?..
— Чего? — разинула рот продавщица.
Кнут отмахнулся, она не в курсе. Выйти хотел, но в павильон входил Граф, красивый, как в мексиканском сериале.
— Вот это да! — сказал он. — Здорово, морэ, ты тут чего потерял? Ну, пошли.
Он развернулся и взял Кнута под руку. Продавщица спросила вслед:
— Зайдешь еще, Граф?
Граф не ответил.
— К тебе я иду, — сказал Кнут. — Купил пачку сигарет.
— Вот и ладно. Выкладывай, дорогой. Я весь внимание.
Граф ласково улыбнулся. Кнут не спешил открыться, что-то его удерживало.
— В гости не позовешь? — спросил он.
— Не стыдно, морэ? Мой дом — твой дом. Не хочешь на улице, дома поговорим, если дело стоит того…
Была ли то ностальгия, как знать? Все чаще в последнее время Кнут вспоминал свой поселок, родню. В Москву уехал оттуда за славой. Ее предрекали ему земляки. Вечерами, когда он гитару брал в руки, люди вокруг замирали. Они собирались над речкой. Старик Антал, который перевидал на своем веку десятки великих певцов и волшебных гитар и вроде нечем было его удивить, повторял: «Да, ромалэ, нам выпало счастье. Вот этого паренька сторожит великая слава. И нам будет честь, ромалэ». Все знали, что еще скажет старый, и он говорил: «Это в Венгрии было. Бамбай Панков услыхал красивый цыганский напев; пробился в толпе, увидел двоих мадьярских цыган. То были братья Киш. Один играл на цимбале, другой на вине[8]. А вина к мадьярам от мавров пришла. Тут цыгане ее и освоили. Подождал Бамбай, пока цыгане собрали деньги, что им набросал народ, и пошел с ними. Заворожила мелодия. Он сам стал играть ее, поначалу на вине, потом и на шестиструнной, испанской гитаре. У Бамбая вырос внук Дорофей, дружил с Милентием Соколовым — два чяво вместе росли, и оба играли на вине. Спросили деда, что за мелодия. Он, подумав, ответил: „Адава амари романы венгерка“[9]. Друзья пошли в лес и подобрали мотив по памяти… К деду вернулись, а он ругается: „Что же вы врете, паршивцы, музыку портите!“ „Так поиграй нам еще, мы выучим, дед“, — взмолился Дорофей. „Играю три дня. Не освоите — я вам не дед, а вы — не цыгане“. Двух дней хватило!.. Бамбай похвалил. И пошла, ромалэ, по свету цыганская венгерка. Запомните все: в России первым ее сыграл Бамбай Панков. Последним, ромалэ, ее исполнил Федор Иванович Губкин в тысяча девятьсот девятом году. После Губкина по-настоящему ее не играют, не могут. Но ты, морэ, — Антал вытягивал руку в сторону Кнута, — ты сыграешь».
Вот это и провернулось у Кнута в памяти, пока Граф вел его под руку к дому.
Граф шутил, рассказывал анекдоты и сплетни; Кнут отвечал односложно, вежливо улыбался. И опять провалился в прошлое. Дед Антал сидел перед ним как живой, рассказывал сказку о Бихари-скрипаче.
«Бихари, ромалэ, — говорил Антал, — ходил со скрипкой своей по дворам с малых лет. Игрой кормил мать и сестер. А жили в пещере, как все цыгане, когда оседали на новых местах. И во дворцах играл Бихари. Очень любила его послушать графиня одна, баба щедрая. И раз собрал король той земли музыкантов на праздник. Прибыли дальние, ближние. Только цыган не позвали. Началось состязание. Графиня та говорит: „Ваше величество, почему нет цыган?“ Король смеется: „Разве они музыканты?“ Графиня вспылила: „А Бихари?!“ Король дал приказ найти скрипача-цыганенка, чтобы графиня не дергалась. Отыскали его в пещере, доставили в целости вместе со скрипкой. Давай, говорят, пиликай. Его и не нарядили. Стоит оборвыш со скрипкой — перед вельможами, дамами, королем — во дворце на полном свету… Но красив собой цыганенок был, ромалэ, и вид его был здесь необычен: стройный, кудрявый да черноглазый. Он растерялся сперва, но графиню увидел и осмелел. Подстроил скрипку, повел смычком… Все и замерли.
Долго ли, коротко ли, взял последнюю ноту и опустил инструмент. Первой очнулась графиня — захлопала, закричала: „Бихари, Бихари, Бихари!“ Король спустился к помосту, поцеловал его бронзовый лоб, сказал: „Отныне ты дворянин, малыш. Тебе дадут грамоту“. Цыганенок тут поклонился и звонко сказал: „Спасибо тебе, король. Но что я буду один дворянин меж цыганами? Давай дворянство нам всем“. Засмеялся король, не дурак был. И приказал дать цыганам денег, не гнать их, не обижать, а Бихари чтоб учился всему, что должен знать настоящий музыкант. Ну, прославился Бихари среди гадже[10], но никогда от цыганского звания не отказывался. С тех пор все цыгане — дворяне. Хотя и без королевских грамот».
…— Дед был хитер, — вслух сказал Кнут, не сообразив, что он не один.
— Ты о чем? — спросил Граф.
— Вспомнил одного нашего старика, — засмеялся Кнут. — Ох и хитер был.
— Посвяти и меня, — сказал Граф. — Может, и я посмеюсь.
— Антал его звали, он меня наставлял: мол, не лезь не в свои дела и женщинам воли не давай над собой, если, мол, хочешь как следует на гитаре играть.
Граф зычно захохотал:
— Ну, дед!.. Вези его сюда, пусть нашей хевре вправит мозги.
— Деда нет, Граф…
— Царствие небесное! — Граф обмахнулся щепотью. — А женщины… Это, морэ, дурман. Помимо сговора бывает любовь. А где любовь, там слезы и кровь. Недавно был случай: баро[11] зарезал в таборе цыганку свою — так решил крис[12]. Она с гадже связалась на стороне… Потом баро неделю сидел на могиле и плакал. Сперва, значит, кровь, потом слезы. Бывает наоборот: сначала слезы, а после — кровь. Не может ром зависеть от бабы. Прав был твой дед. Ты что, наскочил на юбку?..
— Не то, Граф. Я сдуру вляпался. Влез в чужие дела. Раджо мне камушки навязал, подержать пока что. Я сдуру взял.
— Ну? — Граф остановился.
— Утром гляжу — их нет.
— Шутишь?! Раджо не знает?
— Иду к тебе за советом: что делать? Это свои сработали. Раджо узнает — и кончилась моя жизнь.
Они были уже у подъезда огромного дома, построенного в шестидесятые годы. Дом вплыл на проспект, как линкор. Его окна напоминали бойницы, надстройки над крыльями — орудийные башни.
— Есть у тебя враги, морэ?
— Откуда мне знать? Нынешней ночью Нож со мной был. Заходил. Думаю… Много чего я думаю.
— Нож? — удивился Граф, набирая в подъезде код; щелкнул замок. — Ну, этот джентльмен — не проблема.
Они поднялись на лифте.
У Графа в доме была, как всегда, Земфира — худая, высокая, по-цыгански одетая. Бесшумно вышла из кухни, проинформировала:
— Раджо звонил два раза, ты ему нужен.
— Перебьется, — сказал на то Граф. — Еще позвонит. Сооруди, Земфирочка, натюрморт… А ты, морэ, не стой, как в гостях. Все будет шукар[13].
Граф любил щегольнуть цыганским словцом. Но получалось фальшиво. У Кнута слух абсолютный — фальшь ловит сразу. Давно Граф отвык от родной речи.
Земфира вкатила столик с номенклатурной жратвой из валютного магазина.
— Угощайся, морэ!
— Да ничего не хочу, — ответил Кнут. — Не идет.
— Здорово, чявалэ[14], — сказал вдруг Раджо, войдя из коридора, будто его нанесло сквозняком.
Глаза его искрились.
Он пожал руку Графа. Сказал ему:
— Я рассчитал, что ты уже дома, и — точно. Как жив-здоров? А с Кнутом мы виделись, похмелились… Что невеселый, морэ? Не допил?
— Раджо, — ответил Кнут, глядя ему в глаза, — пропали камни, их кто-то взял этой ночью.
Раджо сорвало с кресла, он встал.
— Не дури. Я тебе дал на притырку[15], ты взял. Не так? Горбатого лепишь, Кнут?
— Да ты сядь, — сказал Граф. — Кнут не темнит. Похоже, он облажался[16]. Подумаем вместе, как выйти из этого, чья работа.
— Я и не видел, их толком, — сказал Кнут. — Поставил сумку за тахту, потом мы сюда поехали. Ночью меня, бухого, подбросила Минта. Не поднималась ко мне. И вроде Нож еще был, обнимал-целовал, вел по лестнице. Уложил, ботинки с меня снимал, и я отключился. Не ты ли, Раджо, приставил его ко мне?..
— Плетешь, — насупился Раджо, брови его сошлись. — Так и так, ты в ответе. Камушки с кровью достались, морэ. Я тебе дал их как человеку. И сам за них отвечаю перед людьми. Они с меня спросят, что я скажу? Мне не простят.
— Помоги в таком случае разобраться, куда они делись.
— Я помогу, — сказал Раджо с угрозой. — Но я тебе в оперы не нанимался. И срок — неделя. Выбор такой: камни вернешь или баксы с тебя. Пятьдесят штук, ты знаешь. А нет — поставим на счетчик.
— Откуда мне взять, ты сбесился?
— Твое дело, морэ. Ты на виду. Думай сам.
