Мегрэ с еще более серьезным видом медленно покачал головой.
— Пепито был один. Уж в этом-то я уверен. Так вот, неожиданно грохнул выстрел. У меня ушло несколько секунд на то, чтобы сообразить, что произошло; еще несколько секунд на то, чтобы добежать до зала. Ночью он мне показался огромным. Горел один-единственный плафон. Пепито лежал между двумя рядами столиков. Падая, он опрокинул соседние стулья. Он был мертв.
Мегрэ поднялся и щедро плеснул себе водки, хотя жена и сделала ему знак — не пей лишнего.
— Это все?
Филипп метался по комнате. Обычно он был не из разговорчивых, но сейчас так и сыпал слова сухим и злым голосом.
— Нет, не все. Вот тут-то я и свалял дурака. Я перетрусил. Потерял всякую способность думать. Пустой зал выглядел зловеще, утопал, казалось, в серых сумерках.
На полу и столиках валялся серпантин. Пепито лежал в странной позе, на боку, прижав руку к ране, и словно смотрел на меня. Что было дальше? Я выхватил револьвер и заговорил. Что-то прокричал, и собственный голос перепугал меня еще больше. По всем углам, словно драпировки, висела тьма, и мне казалось, она шевелится. Я сделал над собой усилие. Пошел осматривать заведение. Неожиданно распахнул какую-то дверь, сорвав бархатную портьеру. За ней обнаружил распределительный щит. Хотел врубить свет, защелкал наугад выключателями и окончательно потерял голову. Тут включился красный прожектор. По всем углам загудели вентиляторы. «Есть тут кто?» — снова заорал я.
Филипп прикусил губу. Тетка смотрела на него в таком же волнении, в каком пребывал племянник. Сын ее сестры, он родился в Эльзасе и устроился на набережную Орфевр с помощью Мегрэ. «Я предпочла бы видеть мальчика на административной службе», — признавалась мать Филиппа.
Он задыхался.
— Не сердитесь, дядя. Сам не знаю, как все получилось. Вспоминаю — и то с трудом. На всякий случай я осмотрелся: мне почудилось какое-то шевеление. И тут же ринулся вперед, затем остановился. Мне показалось, будто я слышу шаги, шепот. Но вокруг все было пусто. Я никогда не предполагал, что зал так велик и в нем можно наткнуться на столько препятствий. В конце концов я очутился в кабинетике Пепито. На столе валялся пистолет. Я машинально схватил его. Ствол был еще горячий. Я вытащил обойму и убедился, что одного патрона не хватает.
— Идиот! — буркнул Мегрэ.
В чашках дымился кофе, а г-жа Мегрэ стояла с сахарницей в руке, не сознавая, что делает.
— Я буквально рехнулся. Со стороны двери мне опять почудился шум. Я побежал туда. И лишь потом сообразил, что у меня в обеих руках по стволу.
— Куда ты дел пистолет?
Голос Мегрэ звучал жестко.
Филипп потупился.
— У меня возникла куча разных мыслей. Если заподозрят преступление, неизбежно подумают, что раз я был наедине с Пепито…
— О Господи! — простонала г-жа Мегрэ.
— Это длилось всего несколько секунд. Я положил пистолет рядом с рукой мертвеца — пусть выглядит как самоубийство, потом…
Мегрэ поднялся, заложил руки за спину и в своей излюбленной позе встал у камелька. Он был небрит и несколько растолстел с тех пор, когда вот так же стоял у своей печки на набережной Орфевр.
— Выходя, ты кого-то встретил. Так ведь?
Мегрэ был заранее в этом уверен.
— Как раз в тот момент, когда я закрывал за собой дверь, я толкнул мужчину, проходившего мимо по тротуару. Извинился. Мы чуть было не задели друг друга носами. Не знаю даже, закрыл ли я потом дверь. Я дошел до площади Клиши, взял такси и дал ваш адрес.
Г-жа Мегрэ поставила сахарницу на буковый стол и деловито осведомилась у мужа:
— Какой наденешь костюм?
Полчаса в доме царил беспорядок.
Слышно было, как Мегрэ бреется и одевается в спальне. Г-жа Мегрэ варила яйца и расспрашивала племянника.
— Мать пишет?
— С ней все в порядке. На Пасху приедет в Париж.
В дом пригласили и шофера, который отказался снять тяжелое коричневое пальто. На усах у него подрагивали капельки влаги. Он уселся в угол и больше не шелохнулся.
— Где мои подтяжки? — прокричал сверху Мегрэ.
— В верхнем ящике комода.
Наконец Мегрэ опять спустился вниз в своем пальто с бархатным воротником и котелке. Он отодвинул поданные ему яйца и, не взирая на протесты жены, выпил четвертую стопку водки.
В половине шестого дверь дома распахнулась и трое мужчин направились к машине. Мотор долго не заводился. Г-жа Мегрэ дрожала от холода у приоткрытой двери, и красноватые отблески керосиновой лампы плясали на плитках пола.
Было так светло, что казалось, день уже занялся. Но шел еще только февраль, и серебрилась сама ночь. На каждой травинке поблескивал иней. Яблони в соседском саду настолько побелели от мороза, что выглядели хрупкими, словно из стеклянного волокна.
— Дня через два-три вернусь, — бросил Мегрэ.
— До свиданья, тетя! — в свой черед, сконфуженно попрощался Филипп.
Водитель захлопнул дверцу и первые минуты целиком посвятил себя переключению скрежещущих скоростей.
— Простите меня, дядя.
— За что?
Филипп не решился ответить. Он попросил прощения, потому что чувствовал: в их отъезде есть что-то драматическое. Он помнил, как выглядел его дядя совсем недавно у камелька — ночная рубашка, старая одежда, шлепанцы.
И теперь молодой человек не осмеливался смотреть на него. Да, бесспорно, рядом с ним сидел Мегрэ: дымящаяся трубка в зубах, бархатный воротник пальто поднят, шляпа нахлобучена на лоб. Но это был не прежний энергичный, уверенный в себе Мегрэ. Дважды он оборачивался и смотрел на исчезавший вдали домик.
— Амадье прибудет на улицу Фонтен к восьми? — спросил он.
— Да, к восьми.
Времени у них хватало. Такси шло довольно быстро.
Они пересекли Орлеан, где ожили первые трамваи.
Меньше, чем через час, машина достигла Арпажонского рынка.
— Что вы обо всем этом думаете, дядя?
Даже в глубине салона их пробирало сквозняком.
Небо было светлое. Восток начинал золотиться.
— Как ухитрились убить Пепито? — вздохнул Филипп, но и этот его вопрос остался без ответа.
Машина остановилась на окраине Арпажона, все трое зашли погреться в какое-то бистро, и почти тотчас же рассвело, а за полями, на горизонте, медленно стало подниматься бледное солнце.
— Там же никого, кроме нас с ним, не было…
— Помолчи, — устало оборвал его Мегрэ.
С видом застигнутого на месте провинности мальчишки Филипп забился в угол, не смея оторвать взгляд от дверцы автомобиля.
В Париж они въехали, когда на улицах уже царило утреннее оживление. Бельфорский лев, бульвар Распайль, Новый мост…
Город, казалось, вымыли чистой водой — так ярки были краски. Вверх по Сене медленно поднимался караван барж, и буксир, гудками возвещая о ведомой им флотилии, выпускал в воздух струи непорочно чистого пара.
— Скольких прохожих ты заметил, выйдя на улицу Фонтен?
— Только одного — того, которого толкнул.
Мегрэ со вздохом выбил трубку, легонько постучав ею о каблук.
— Куда вас отвезти? — осведомился таксист, опустив заднее стекло кабины.
— Меня беспокоит не столько то, что случилось во «Флории», сколько тот, с кем ты столкнулся.
— Вы полагаете…
— Ничего я не полагаю.
Это было одно из любимых выражений Мегрэ, и всплыло оно из прошлого в тот самый момент, когда он повернулся, чтобы взглянуть на столь привычный ему в прошлом контур Дворца правосудия.
— Один раз мне даже захотелось пойти и рассказать все начальнику уголовной полиции, — промямлил Филипп.
Мегрэ не ответил. До самой улицы Фонтен у него перед глазами стояло видение — Сена в тонком лазурно-золотом тумане.
Они вылезли в сотне метров от дома номер 53. Филипп поднял воротник пальто, чтобы скрыть свой смокинг, но прохожие все равно оборачивались — на молодом человеке были лакированные туфли.
Было всего лишь без десяти семь. В угловом бистро под вывеской «Табак улицы Фонтен», которое работает всю ночь, мыли окна. Люди, спешившие на работу, забегали туда проглотить порцию кофе с молоком и рогалик. Обслуживал их подавальщик, молодой волосатый и чернявый овернец, потому что хозяин заведения, не ложившийся до пяти-шести утра, спал до полудня.
На столе для игры в белот вокруг грифельной доски для записи очков валялись сигарные и сигаретные окурки.
Мегрэ купил пачку дешевого табака, заказал сандвич.
Филипп изнывал от нетерпения.
— Как прошла ночка? — поинтересовался бывший комиссар, набивая себе рот хлебом и ветчиной.
Получив с него, подавальщик будничным тоном ответил:
— Говорят, убили хозяина «Флории».
— Палестрино?
— Не знаю. Я работаю днем, а в это время не до ночных заведений.
Дядя и племянник вышли. Филипп не отваживался открыть рот.
— Ну, видишь? — прогромыхал Мегрэ. И, остановившись на краю тротуара, добавил: — Это работа того, кого ты толкнул, понятно? По логике никто ничего не должен был бы знать до восьми утра.
