Надо сказать, что весь дом представлял собой довольно странное сооружение. И не слишком удобное для жилья, по крайней мере на мой вкус. Центральное место занимала большая круглая комната — зал, как я ее сразу же окрестил. Здесь стоял длинный стол, несколько кресел, на стенах — подсвечники. От зала шесть дверей вели в другие шесть комнат, гораздо меньших размеров. Все они соединялись между собой коридором и являлись, таким образом, проходными. Из первой комнаты был выход на улицу, во двор. Из второй — шла лестница в подвал. Эта комната была приспособлена под кухню, здесь стояла газовая плитка и прочие причиндалы для принятия пищи. Третья комната соединялась с верандой, — и отсюда же вела лестница на чердак. Из четвертой комнаты можно было опять же выйти во двор, только с обратной стороны дома. А из пятой — снова попасть в подвал. В шестой комнате еще одна лестница снова вела на чердак, который был разделен на две половинки. В общем, какая-то мешанина из дверей и лестниц, причем многие запоры были сломаны, и в доме можно было не только свободно бродить, как в роще, но и при желании искусно спрятаться. Я выбрал для себя и Милены комнату под номером пять, а гости, если они пожелают приехать, пусть выбирают сами. Дело в том, что, прежде чем уехать в Полынью, я позвонил некоторым своим приятелям, пригласив их скрасить мое одиночество и отдохнуть в замечательном месте, почти бальнеологическом курорте. Одни согласились, другие отказались наотрез, видимо почувствовав, что представляет из себя мой «курорт». Странно и обидно, но дольше всего мне пришлось уговаривать свою собственную жену, Милену. Только после того, как я расписал ей во всех красках, какой удивительный «дворец» достался мне в наследство (хотя я и сам не имел представления, что такое дедулин дом), она скрепя сердце согласилась.
Все они должны были приехать через неделю, в следующую субботу. К этому времени я надеялся навести здесь полный порядок. Но когда я увидел, сколько работы предстоит мне сделать, я ужаснулся. Чтобы вычистить, выскоблить, вымыть и починить всю эту рухлядь, потребовалась бы не неделя, а целый месяц. Да и то, если будет работать целая бригада мастеров. Ладно, решил я, не стоит отчаиваться, наведу хотя бы косметический блеск. И для этого прежде всего надо было выбросить из дома весь хлам, а потом уже браться за обустройство нашей комнаты. По правде говоря, голова у меня шла кругом. Но глаза боятся — руки делают. И я потащил к дверям бесполезный металлический сейф с зияющей дырой.
И тут вновь произошло нечто странное. Пока я волок ржавую громадину, поражаясь силе своего деда, сумевшего втащить ее в дом, — все было нормально, но лишь только я остановился передохнуть, как мне послышался чей-то слабый голос, даже писк, словно он принадлежал бестелесному существу. Я напряг слух, и до меня донеслось: «Кис… кис-кис… кис…» Это уже походило на чертовщину. Кто-то звал моего кота-шалопая. Моего ли? Ведь у него был прежний хозяин. Дедуля? Не он ли подзывает его с того света? Я огляделся, прислушался. Голосок стал звучать явственнее, и я определил, откуда он идет. Из-за входной двери. Я стоял в полной нерешительности: что делать? Меня одолевали два чувства — тревога и злость. Наконец я шагнул к двери, которая состояла из двух половинок: нижняя — деревянная, а верхняя — из стекла. Но за стеклом никого не было видно, хотя голос продолжал доноситься явно из-за двери. «Кис… кис… кис-кис:..»
Ладно, подумал я, поглядим. И рванул дверь на себя. Передо мной стояла маленькая девчушка, лет семи, с заплаканными синими глазами. Она испуганно отшатнулась от меня, слабо пискнув. Я чуть не расхохотался.
— Кис… — повторила она всего одно слово. А потом добавила: — Ой, я и забыла, что вы умерли!
Эта неожиданная реплика меня весьма позабавила.
— Не я. Умер дедушка Арсений. А я его внук.
— Правда?
— Могу показать паспорт. А ты кого ищешь, малышка?
Это маленькое существо было прелестно: льняные волосы, пухлые губки, расшитый бисером красный сарафан. И испуг в ее синих глазищах уже совсем прошел. Прелестна была даже ее детская непосредственность, позволившая ей спутать меня с человеком, который был старше на сорок лет. Но для таких детей все люди от двадцати лет и выше — глубокие старики.
— У меня котик пропал.
— Сейчас посмотрим, не этот ли?
Я вернулся в дом и нашел дымно-черного проходимца на кухне. Он сумел добраться-таки до моей колбасы, забравшись целиком в рюкзак. Вытащив усатого разбойника, я отнес его девчушке.
— Он?
— Да! — обрадовалась она, схватив его обеими ручонками. Кот, надо заметить, так и не выпустил из зубов сервелат.
— Не корми его сегодня, — посоветовал я. — Он славно позавтракал. Как звать-то?
— Федор.
— Его имя меня мало интересует.
— А меня — Алена.
— Рад познакомиться, Аленушка. Будем дружить. Заходи в гости. Только без Федора.
— Ладно! — важно согласилась она. — А вы будете теперь тут жить?
— Да.
— Ой-ой!
— Что такое, детка?
— Жалко. Жалко, — сказала она. И добавила в третий раз: — Как жалко.
Потом, не произнеся больше ни слова, повернулась и побежала, прижимая кота к груди.
Я пожал плечами и вернулся в дом.
Теперь, пожалуй, следует рассказать немного о себе. Я — полубезработный артист, приближающийся к тридцати годам, но так и не сделавший себе карьеры ни в кино, ни в театре. Снялся, правда, в трех фильмах, но роли были маленькие, эпизодические: в одном я должен был изображать мертвецки пьяного приказчика, падающего под стол (и я считаю, что это у меня здорово вышло, поскольку я действительно явился на съемки, как говорится, «в дупель»), в другом играл террориста-народовольца, стреляющего в царского сановника, после чего меня зверски избивали городовые (эта роль мне понравилась значительно меньше), а в третьей картине у очень знаменитого режиссера я сражался на мечах с викингом — главным героем. По сценарию он должен был проколоть меня на третьей минуте. Но в жизни я фехтовал гораздо лучше его и за это время мог бы изрубить его на куски, если бы мне, конечно, позволили это сделать. А так приходилось изображать из себя неумеху и постоянно подставлять ему свою грудь. И то он сумел вонзить в нее меч лишь с четвертой попытки. Самое обидное, что моя фамилия — Свиридов — даже не попала в титры этого фильма.
Любопытно, что все три картины были исторического плана, из-за чего моя жена Милена заключила, что я «не современен». Не знаю, возможно. Нынешняя жизнь привлекает меня куда меньше прошлой, а в будущее и вовсе смотреть и противно, и не хочется. Наверное, мне следовало податься в архивариусы. В Больших и Малых Императорских театрах мне тоже как-то не повезло: меня туда просто не подпустили, а играл я в одном маленьком заштатном театрике на окраине Москвы. Но даже и здесь были свои звезды и примы, которые держали меня на ролях типа: «Барин, вам кофий в постель подавать или на голову?» Иногда я подрабатывал на телевидении дублированием «мыльных опер», а как-то раз один жуликоватый оператор предложил мне сняться в порнографическом фильме, пообещав и хорошие деньги, и удовольствие. Но я отказался, несмотря на всю свою покладистость. Помешала врожденная стыдливость, а может быть, и боязнь, что моя усатая морда попадет в кадр. Второе — вернее. И если бы ее увидела Милена… Хотя с какой стати ей смотреть порнохлам? Это вопрос, над которым я как-то не задумывался. Я даже уверен, что Милена вполне могла позволить себе посмотреть этот фильм в какой-нибудь развеселой компании. Она всегда была девушкой свободного полета мысли. Наша семейная жизнь с ней периодически давала сбои, напоминая плохо работающий синхрофазотрон. То мы собирались разводиться, проклиная друг друга, то пылко и истерично бросались в объятия, клянясь в любви до гробовой доски. Есть такие сумасшедшие семейные пары, уверяю вас.
Милена работала в нашем же театре гримершей и пользовалась здесь значительно большей популярностью, чем я. В ней был какой-то удивительный шарм: может быть, из-за чуть вздернутой верхней губки, или раскосых, часто меняющих свой оттенок глаз, или небольшой родинки на левой щеке. Или из-за того, что она всегда вела себя независимо. А при желании могла какому-нибудь наглецу засветить и в глаз. Дома она не утруждала себя никакой работой, кроме маникюра, так что при ней я был и кухаркой, и прачкой, и полотером. И мужем-любовником. Но все свои обязанности я исполнял исправно, не стыдясь и не огорчаясь, не вставая в позу обиженного боцманом матроса. Я человек не гордый и не щепетильный. Могу терпеть очень долго. Хотя все же до определенного предела.
Кроме того, у меня было несколько увлечений, которым я отдавался всей душой и которые заменяли мне некоторые неудобства в семейной жизни и неурядицы в работе. Я страстно любил различные пиротехнические спецэффекты, применяемые на съемках, изучал их, разрабатывал сам, покупал всякие дымовые шашки, кровавые накладки с капсулами, взрыватели и прочее. Некоторые, признаюсь честно, воровал в киномастерских. Вообще любил всевозможные технические новинки, способные вызвать неожиданный эффект. Часть из них я захватил с собой сюда, в Полынью. На всякий случай. Для смеха. Но смеяться, по-видимому, нам доведется не скоро…
