— И вас это не огорчило? — Стивен пристально смотрел на нее.
Пилар широко распахнула большие темные глаза.
— Всем суждено умереть! Разве не так? Если смерть приходит с небес и сразу — раз и готово, — чем это хуже других смертей? Каждому суждено прожить определенное время и затем умереть. Так происходит во всем мире.
— Пацифистка из вас, по-моему, не получится, — рассмеялся Стивен Фарр.
— Кто? — Пилар смутило слово, которое раньше в ее лексиконе, по-видимому, не числилось.
— Вы умеете прощать своих врагов, сеньорита?
— У меня нет врагов, — покачала головой Пилар. — Но если бы были…
— Тогда что?
Он обратил внимание на ее хмурое выражение лица.
— Будь у меня враги, которые ненавидели бы меня, — серьезно объяснила Пилар, — я бы тоже возненавидела их и перерезала бы им глотку вот так. — Она сделала выразительный жест.
Жест этот был таким резким и таким откровенным, что Стивену Фарру на мгновенье стало не по себе.
— Значит, вы кровожадны? — спросил он.
— А что бы вы сделали с вашими врагами? — спокойно спросила Пилар.
Он открыл было рог, чтобы ответить, но, посмотрев на нее, расхохотался.
— Не знаю, — сказал он. — Не знаю.
— Не может быть, — нахмурилась Пилар.
Он перестал смеяться, вздохнул и тихо ответил:
— Да, пожалуй, знаю…
И тут же, сменив тему разговора, спросил:
— Что же заставило вас приехать в Англию?
— Я буду жить у маминых родственников, — сдержанно ответила Пилар.
— Понятно.
Он откинулся на спинку сиденья и, не сводя взгляда с девушки, задумался о том, как выглядят эти ее английские родственники, как они ее примут, эту незнакомку из Испании, и как она будет смотреться в чопорном английском семействе, празднующем Рождество.
— Хорошо жить в Южной Африке? — спросила Пилар.
Он принялся рассказывать ей про Южную Африку. Она слушала внимательно, как слушает сказку ребенок. А ему нравились ее наивные, но с хитрецой, вопросы и возможность ответить на них, придумывая довольно замысловатую, почти сказочную историю.
Конец этому положило возвращение в купе пассажиров. Он встал, улыбнулся, посмотрев ей в глаза, и снова вышел в коридор.
На секунду ему пришлось задержаться в дверях, чтобы дать возможность войти в купе пожилой даме, и в это мгновение его взгляд упал на бирку, прикрепленную к ее явно не английской соломенной корзине. Он с интересом прочел: «Мисс Пилар Эстравадос». А потом увидел адрес, и глаза его расширились от удивления и замешательства: «Горстон-Холл, Лонгдейл, Эддлсфилд».
Он полуобернулся, не сводя с девушки глаз, а на лице его появилось новое выражение: озадаченное, возмущенное, недоверчивое… Он вышел из купе, закурил и, нахмурившись, задумался о чем-то своем…
Альфред Ли и его жена Лидия сидели в большой синей с золотом гостиной Горстон-Холла. Они обсуждали, как проведут предстоящее Рождество. Альфред — приземистый мужчина средних лет, с добрым лицом и теплыми карими глазами. Говорил он негромко, четко формулируя каждое предложение. Короткая шея придавала ему неуклюжий вид. Лидия, напротив, была похожа на рвущуюся вперед поджарую гончую. Она была какой-то хрупкой до изнеможения, и во всех ее движениях чувствовалось удивительное изящество.
Ее не знающее косметики усталое лицо не было красивым, но оно было выразительным. А голос — просто чарующим.
— Отец настаивает, — сказал Альфред. — И нам ничего другого не остается.
Лидия, несмотря на вспыхнувший в ней протест, сумела сдержаться.
— Неужто ты всегда должен потакать его желаниям?
— Он уже очень стар, моя дорогая…
— Я знаю, знаю!
— И считает, что все обязаны подчиняться его воле.
— Естественно, — сухо отозвалась Лидия. — Поскольку так было всегда. Но рано или поздно, Альфред, тебе придется высказать свою точку зрения.
— Что ты имеешь в виду, Лидия?
Он казался настолько расстроенным и удивленным, что на секунду она прикусила губу, не зная, продолжать ли разговор.
— Что ты имеешь в виду, Лидия? — повторил Альфред Ли.
— Твой отец… становится… тираном, — осторожно подбирая слова, сказала она.
— Он уже совсем старик.
— И мы скоро состаримся. И тоже станем тиранами? Когда это кончится? Он еще учит нас, как нам жить. Мы сами не имеем права планировать нашу жизнь. А если и предпринимаем попытку, то она неизбежно кончается крахом.
— Отец полагает, что мы должны прежде всего считаться с его мнением. Не забудь, что он очень великодушен по отношению к нам.
— Великодушен?
— Очень, — сурово повторил Альфред.
— Ты говоришь о финансовой стороне дела? — спокойно спросила Лидия.
— Да. Его собственные нужды весьма скромны. Но нам он никогда не отказывает в деньгах. Ты можешь тратить сколько хочешь на туалеты, на дом, и счета оплачиваются без единого возражения. Только на прошлой педеле он подарил нам новую машину.
— Что касается денег, твой отец и впрямь великодушен, я согласна, — сказала Лидия. — Но за это он требует от пас, чтобы мы были его рабами.
— Рабами?
— Именно. Ты его раб, Альфред. Если мы собираемся куда-нибудь поехать, стоит твоему отцу возразить, и ты безропотно отказываешься от своих намерений и аннулируешь заказ на билеты! Если же ему приходит в голову отправить нас из дома, мы уезжаем… Мы не зависим от себя, не живем собственной жизнью.
— Мне неприятно слышать это от тебя, Лидия, — расстроился Альфред. — Ты неблагодарна. Мой отец сделал все для нас…
Она еле сдержалась, чтобы не возразить, еще раз пожав худыми, но изящными плечами.
— Знаешь, Лидия, — сказал Альфред, — а ведь отец очень тебя любит…
— Но я его не люблю, — ясно и отчетливо возразила жена.
— Лидия, мне неприятно слышать от тебя подобные слова. Это так некрасиво…
— Возможно. Но порой я испытываю потребность сказать правду.
— Если бы отец догадывался…
— Твой отец прекрасно знает, что я его не люблю. И по-моему, это даже его забавляет.
— Я уверен, что тут ты ошибаешься, Лидия. Он часто говорит мне, как уважительно ты обращаешься с ним.
— Естественно, я держу себя в рамках приличия. И буду держать. Просто я говорю тебе, какие чувства испытываю на самом деле. Мне не по душе твой отец, Альфред. Я считаю его злым и деспотичным стариком. Играя на твоей привязанности, он заставляет тебя полностью ему подчиниться. Тебе уже давно следовало бы восстать против него.
— Хватит, Лидия, — резко остановил ее Альфред. — Помолчи, пожалуйста.
— Извини, — вздохнула она. — Может, я и не права… Давай поговорим о приготовлениях к Рождеству. Как, по-твоему, твой брат Дэвид в самом деле приедет?
— А почему бы нот?
Она с сомнением покачала головой:
— Дэвид — человек странный. Вспомни, он ужо много лет не бывал у нас. Он так любил вашу мать, что до сих пор питает неприязнь к этому дому.
— Дэвид всегда выводил отца из себя своей музыкой и мечтательностью, — заметил Альфред. — Согласен, отец часто был к нему несправедлив. Но мне кажется, что Дэвид и Хильда обязательно приедут. Ведь это Рождество, как тебе известно.
— Мир и доброжелательность, — заметила Лидия. Ее изящный рот искривился в насмешке. — Интересно! Джордж и Магдалина тоже приезжают. Сказали, что прибудут, наверное, завтра. Магдалине, боюсь, будет у нас жутко скучно.
— И зачем только мой брат Джордж женился на женщине моложе себя на добрых двадцать лет, понять не могу! — чуть раздраженно откликнулся Альфред. — Джордж всегда был дураком!
— Он преуспевает в политике, — заметила Лидия.
— Его избиратели им довольны, и Магдалина, по-моему, ему немало в этом помогает.
— Она мне не нравится, — медленно произнес Альфред. — Женщина она, несомненно, миловидная, но порой кажется похожей на купленные в лавке красивые груши: сверху они розовые, а внутри… — покачал он головой.
— Внутри гнилые? — подхватила Лидия. — Как забавно ты выражаешься, Альфред!
— Почему забавно?
— Потому что обычно ты человек добрый, — ответила Лидия. — Ты никогда пи о ком не говоришь плохо. Меня иногда даже раздражает, что ты не способен — как бы это сказать? — не способен даже заподозрить ничего дурного в другом человеке, словно ты не от мира сего.
— Как всегда, попадание в самую точку, — улыбнулся Альфред.
— Ты не прав, — резко возразила Лидия. — Зло гнездится не только в человеческом разуме. Зло существует само по себе! Ты, по-видимому, этого не сознаешь. А я сознаю. Я его чувствую. Я всегда чувствовала его присутствие здесь в доме… — Прикусив губу, она отвернулась.
— Лидия… — начал было Альфред.
Но она предостерегающе подняла руку, глядя куда-то поверх его плеча. Альфред обернулся.
