свое право. Но ей, далекой от светского общества, было легче бороться с косностью и предубеждением света... Аманда же понимала, что ее битва не будет простой. Стоять до крови – вот что ожидало её, и это пугало.
– Так я и сделаю, – сказала она. – И чего бы мне это ни стоило, я буду с мужчиной, который любит меня и без которого я сама не мыслю себя!
Мисс Харпер ободряюще улыбнулась, сжав ее руку.
– Кстати, о нем, – сказала она, – не заглянешь ли в классную комнату и не узнаешь, закончили ли они с маэстро Террини урок? Я пока распоряжусь насчет чая и буду ждать вас двоих на террасе. Не пропадайте! – С этим напутствием, сопровождающимся лукавой улыбкой, она поспешила в сторону лестницы, а Аманда, согнав с лица смущенный румянец, направилась в классную комнату, где маэстро Террини уже второй месяц кряду, точно по расписанию, обучал «внука» сеньора Фальконе итальянскому языку.
– О, сеньорита Аманда, счастлив видеть вас в добром здравии! – воскликнул маэстро, едва увидев её.
– Благодарю, маэстро Террини! Наша радость, как обычно, взаимна. Как ваш ученик? – осведомилась она. – Успешен в учебе?
Джек, сидевший за партой, как какой-то школяр, откинул со лба длинную челку, явно смутившись, и завинтил крышку чернильницы, делая вид, что не слышит их диалога у себя за спиной.
– Молодой сеньор Джино – невероятно сообразительный молодой человек, – поспешил уверить ее собеседник. – Он схватывает все налету. Уверяю вас, в скором времени он заговорит на родном языке так же уверенно, как и любой коренной житель нашей прекрасной страны!
Джек поджал губы, вперившись взглядом в столешницу перед собой и водя пальцем по сколу в дереве, возможно оставленному еще рукой его мнимой матери, Аллегры Фальконе. Маэстро, между тем, простился с обоими и, едва успел выйти за дверь, как руки Аманды обняли молодого человека со спины, а тихий голос защекотал щеку:
– Джек, ну ты что такой мрачный? Улыбнись уже. Тебя, между прочим, хвалили, а не помоями обливали!
– Искренне ли? – отозвался он, наслаждаясь самой ее близостью, с каждым днем ощущавшейся все острее. – Ему, знаешь ли, положено так говорить за те деньги, что граф платит ему за мое обучение. Но ученик я посредственный... Не понимаю к тому же, зачем Фальконе настаивает на этих уроках.
– Но мы ведь хотим остаться жить здесь, в Италии, значит, знание языка тебе пригодится.
– Ты права, – вздохнул Джек. – Просто весь этот фарс... Он утомляет. Я не привык ко всему этому!
– Хочешь сказать, я утомляю тебя? – улыбнулась Аманда, поцеловав его в щеку. И отпустила, отступив на два шага...
Джек мгновенно подорвался на ноги и, в долю секунды нагнав её, обнял крепко за талию.
– Ты ведь сейчас не всерьез? – спросил совсем тихо, заглядывая в глаза.
Аманда затрясла головой.
– Я дразнюсь, ты ведь знаешь. Просто хотела расшевелить тебя!
– И тебе удалось. – Джек приподнял ее и закружил с нее по комнате, едва не сбив жардиньерку с цветами и стул, на котором прежде сидел. Чернильница, к счастью, закрытая, все-таки покатилась под стол и полетели на пол тетради...
– Джек, ну что ты творишь?! Сейчас ведь слуги сбегутся и подумают невесть что.
– Они и так знают, что я люблю тебя. – Он, наконец, опустил ее на пол и поцеловал.
Каждый раз, когда Джек касался ее, а тем более целовал, Аманда как будто переносилась в другой, неизведанный мир, мир, полный красок и света, и ощущений таких мучительно-острых, но прекрасных одновременно, что сердце, сбиваясь с привычного ритма, стучало в какой-то особенной, новой тональности, свойственной лишь ему одному в руках конкретно этого человека.
ЕЁ человека.
– И я люблю тебя, Джек, – прошептала, прижавшись к нему и почти излечившись от гнетущего впечатления, вызванного прочтением письма матери.
Сеньор Гаспаро Фальконе вернулся на виллу уже ближе к вечеру: дорога из Милана до Стрезы оказалась размыта недавним дождем, и вознице пришлось ехать в объезд, что его господин едва ли заметил, занятый мыслями о завершившемся давеча шумном процессе над его родною племянницей, Агостиной де Лукой.
Несмотря на сделанное ею признание, нанятый адвокат, один из лучших в Милане, построил защиту на основании ее временной невменяемости: якобы ослепленная ревностью и любовью к молодому сеньору Камберини, женщина плохо соображала, когда отперла дверь и заманила в недра винного погреба сначала глупого пса, а после – его хозяйку. Исходя из его блистательной речи можно было даже подумать, что Агостина сама намеревалась спуститься в «смертельные тенета винного погреба», желая покончить с собой, и судья, проникшись жалостью к ее разбитому сердцу и снизойдя к заслугам ее аристократических предков, вынес довольно снисходительный приговор.
– Десять лет заключения в стенах Сан-Витторе, миланской тюрьмы, – сообщил своим слушателям, собравшимся на террасе, Фальконе.
Они уже поджидали его, и он сразу же прошел к ним, понимая, с каким нетерпением они ждали все это время оглашение приговора. Как-никак слушание по делу де Луки всколыхнуло не только Милан, даже римская «Messaggerо» периодически выкладывала статьи, подробно описывающие происходящее в зале суда. И имя Фальконе, в чьем доме случилось несчастье, будучи у всех на слуху, обросло недоброю славой...
После продолжительного молчания, вызванного словами Фальконе, первым откликнулся Джек:
– То есть теперь всё закончено? – спросил он. – Нужда в дальнейшем притворстве отпала?
Его мнимый дед, сведя вместе кончики пальцев и не сразу откликнувшись, наконец произнес:
– Это как посмотреть, мальчик мой. Процесс едва завершился, и слухи о нем еще нескоро затихнут, к тому же... еще предстоит уладить вопрос с наследованием состояния де Луки. Это как-никак прецедент: нечасто при живом-то наследнике прямой линии наследство переходит в сторонние руки. А здесь именно так и случится, коли получится все уладить...
– То есть все еще НЕ закончилось?
– Как видишь, нисколько, – ответил Фальконе и посмотрел Джеку в глаза. – Неужели, мой мальчик, ты так сильно тяготишься жизнью на вилле, подле меня, что готов как можно скорее оставить и то, и другое? – осведомился вдруг он с грустной улыбкой. – Мне казалось, ты должен быть счастлив, находясь в окружении преданных друзей и возлюбленной.
– Так и есть, – живо откликнулся Джек, – я счастлив, действительно счастлив. Ни на секунду в этом сомневайтесь!
