— Не стоит говорить об этом Мне пора идти. Вы сами видели — мой брат беспокоится — Вы бы убили меня?
— Не знаю. Первый раз я насыпала мышьяк в банку с сардинами.
— Какой первый раз?
— Когда она приходила.
— Неджла?
Она в темноте не видела его счастливой улыбки.
— Это не ревность, — сказала она холодно. — Я было решила бросить все это. Но вы прошли по набережной, когда я стояла у окна в клубе.
— И что же?
— На что вам подробности? Если бы вы были женщиной или просто русским человеком, вы бы поняли! Я уже больше не верила в клуб, в нашу болтовню на собраниях, в наши споры, в наши радости, в наши книги. Вы мне говорили о рынке, где торгуют гнилой рыбой. А я видела, как у меня на глазах вы становитесь таким бледным, рыхлым из-за мышьяка, таким же безвольным, как те, голодные…
Она вскочила рывком и хриплым голосом закричала:
— Дайте же мне уйти! Подлец, подлец, подлец! Вы заставили меня говорить, и вы теперь в восторге! Вы наслаждаетесь всем, что я вам рассказываю! Испортили жизнь несчастной девчонке, которая просто хотела жить, и…
Быстрым движением она схватила сумочку. Он догадался, что она вытирает лицо платком.
Адиль бей поднялся. Она шла к двери и чувствовала, что он идет сзади. Она ускорила шаг.
В ту минуту, когда она коснулась ручки двери, он обхватил ее руками. Он не целовал ее, ничего не говорил, только стоял, не двигаясь и обнимая ее, пока не разжались пальцы, державшие дверную ручку.
А в доме напротив Колин опять открыл окно и наклонился над улицей, пустой и блестящей, похожей на канал.
— Даже если министр потребует моей отставки, я все равно найду где угодно место на сто турецких фунтов в месяц.
— Это сколько в рублях?
Он улыбнулся. Она так серьезно задала этот вопрос не потому, что ей было интересно, а потому, что впервые могла говорить на такую тему. И Адиль бей, получивший воспитание у Братьев Христианской Школы, твердил себе сейчас, что он наконец-то понял смысл слова, остававшегося до сих пор тайной для него, мусульманина, — благодать.
Да, на него снизошла благодать! Он не мог бы объяснить, как и почему, но был убежден в этом. Все становилось теперь простым и легким, ясным и чистым.
— Не сегодня! — прошептала она с жалкой улыбкой, когда он привел ее в спальню.
— Шш!
Он тоже улыбнулся и уложил ее в постель, как уложил бы сестру. Потом намочил край полотенца, промыл ей глаза.
Девушка обратила взгляд на окна в доме напротив, и на лице ее отразилось беспокойство. Тогда Адиль бей принес из кабинета большие листы серой бумаги и прикрепил их к окнам.
— Вот! Мы у себя дома.
Оба чувствовали себя усталыми. Глаза еще лихорадочно поблескивали. Они улыбались, как улыбаются люди, чудом избежавшие катастрофы.
Снизошла благодать! Адиль бей не следил больше за Соней, не пытался понять, о чем она думает. Она улыбалась ему, и ничего более не требовалось ему для счастья.
— Перевод на рубли ничего не объяснит. На сто фунтов мы можем жить в хорошей квартире в современном районе Стамбула, есть досыта, ходить в театр каждую неделю, и ты сможешь нарядно одеваться.
— А правда, что там на улицах вечером можно читать, так ярко они освещены?
— Всю ночь. А вдоль Босфора много маленьких кафе, где играют турецкие музыканты, а посетители пьют “раки” и едят “мезет”.
— Мезет?
— Такая смесь всего понемножку: рыбки, оливки, огурцы, копчености, и вот жуешь их не спеша, слушая музыку, глядя, как по воде скользят каики…
Наконец Соня уснула. Впервые он смотрел, как она спит, и наклонялся, чтобы получше рассмотреть ее. Во сне лицо ее опять становилось бледным и чистым.
Еще стоя у двери, он сказал: “Мы уедем вместе. Соня!” И она в ответ быстро обняла его обеими руками.
А теперь пусть себе шумит вода на этой черной и мокрой улице. Скоро они ее больше не увидят. Время от времени окно в доме напротив опять открывалось. Колину не спалось, он выглядывал на улицу, потом возвращался к спящей жене.
Когда Соня в первый раз открыла глаза, она еще какое-то мгновение собиралась с мыслями и внимательно” смотрела в лицо Адиль бея.
— Вы не спите? — спросила она тихо.
— Еще сплю.
— Это правда, что вы так меня ревновали?
— До того ревновал, что ненавидел все, что вас окружает, даже вашего брата, его спокойствие, его манеру стоять по вечерам у окна, опершись о подоконник.
— Он много работает, — сказала она.
— И верит в то, что делает?
— Хочет верить. Об этом никто никогда друг с другом не говорит, даже брат с сестрой, даже муж с женой, в этом самому себе никто не признается.
И вдруг, сменив ход мыслей, спросила:
— А что, в Стамбуле много трамваев?
— По главным улицам трамвай ходит по меньшей мере каждые две минуты.
Она недоверчиво улыбнулась.
— У вас там есть друзья?
— Были, но я не хочу больше с ними встречаться.
— Почему?
— Потому что вы будете ревновать к ним, как я ревновал вас к клубу и даже к портрету Сталина на стене.
Адиль бей был во всем этом уверен.
Когда она опять задремала, раздался стук в дверь, и оба одновременно подняли голову. Не надо отзываться. Главное, лежать совсем тихо. Неизвестный еще раз постучал, попытался открыть дверь, но этого ему не удалось.
А что если он взломает замок? Адиль бей прижал Соню к себе, а когда шаги удалились, посмотрел на нее и шумно перевел дыхание.
Соня дрожала от испуга. Адиль бей обнял ее. Ему показалось, что он впервые держит ее в объятиях, а все, что было раньше, не в счет. Он уже забыл обо всем.
Наконец они уснули.
Потом наступил серый рассвет, едва заметный из-за серой бумаги, прикрепленной к окнам. Дом ожил. В коридоре умывались жильцы. Адиль бей проснулся и увидел, что Соня смотрит на него, широко раскрыв глаза. По ее лицу, по всей ее позе видно было, как она устала.
— Как было бы хорошо! — вздохнула она.
— Что?
— Жить где-то в другом месте, в Стамбуле, все равно где, жить, как на той фотографии!
Он не стал тогда раздумывать над ее словами. Или, вернее, ему смутно почудилась в ее голосе зависть, и он твердо сказал:
— Так оно и будет.
— Да, будет. А как вы это устроите?
— Еще не знаю, но придумаю что-нибудь.
— Дайте я оденусь.
Прежде она одевалась у него на глазах, но теперь попросила его подождать в кабинете. Он походил там в пижаме. Увидел разбитую чернильницу, разбросанные по полу дела, улыбнулся, глядя на г-жу Колину, которая за прозрачной оконной занавеской расчесывала длинные волосы.
Адиль бей слышал, как Соня ходит взад-вперед, угадывал все, что она делает, и был, как никогда, растроган, когда она появилась в дверях в своем черном платьице и даже в шляпке.
— Жаль уходить, — сказала она, нахмурясь.
— Зачем же вы уходите?
— Так надо.
— А если мы начнем с того, что поженимся здесь, в России? — Эта мысль только что осенила его.
— Это ничего не даст. Я останусь все равно русской, и мне ни за что не дадут паспорта.
— А что вы сейчас собираетесь делать?
— Прежде всего выйду отсюда так, чтобы меня не заметили. Потом вернусь домой. Позавтракаю. Приду сюда к девяти.
Он совсем забыл о консульстве. Опять взглянул на разбросанные бумаги и подумал, что все это не имеет никакого значения.
— Я займусь нашим отъездом.
Она уходила как всегда, но его вдруг охватил беспричинный страх, и он пробормотал, как всегда, когда был взволнован:
— Соня!…
— Ну что? Я приду к девяти часам.
— Да… Я знаю.
Он все еще держал ее руку. Не мог решиться отпустить ее.
— Что если вам остаться?
— Это невозможно.
Она показала на дом напротив. На пороге повернулась к нему, на мгновение улыбнулась:
— До девяти!
Адиль бей медленно побрился, потом, одевшись, вошел в кабинет и застал там уборщицу, которая держала в руке Сонину сумочку.
— Это секретарша забыла, — сказала она без тени смущения.
— Спасибо. Она скоро придет.
Вдруг он понял, куда нужно немедленно идти. До начала приема оставалось еще время.
На улице было холодно. Дождь сменился туманом, и с набережной едва проглядывала бухта. Какой-то пароход подавал гудки у входа в порт. Люди шли торопливой походкой.
Адиль бей вошел в здание из красного кирпича, где помещалось отделение газеты “Стандарт» — Русские работали там в американской обстановке.
— Мистер Джон здесь?
Ему показали на потолок, и он поднялся на второй этаж. Постучавшись в одну из дверей, Адиль бей вошел. Джон еще лежал. Из-за опущенных занавесок в комнате царила полутьма. Несмотря на это, он узнал посетителя, протер глаза и поскреб в затылке, отчего волосы встали дыбом.
— Я пришел попросить вас об одной услуге. Это очень важно, очень серьезно, — проговорил разом Адиль бей, не переводя дыхания. — Я непременно должен вывезти из России одну девушку. Паспорта у нее, разумеется, нет.
— Малышку? — безмятежно спросил Джон.
— Какую такую малышку?
