— Ну, вашу мышку — секретаршу.
— Да. Я прошу вас держать это в полной тайне. Вы точно так же, как и я, знаете, чем она рискует.
— Рискует получить пулю! Послушайте, я поговорю об этом с одним знакомым бельгийским капитаном. Придете сюда вечером?
Джон свесил ноги с кровати и говорил сонным голосом, с недовольным видом оглядываясь по сторонам.
— А не могли бы вы повидать его пораньше, вашего капитана?
— Слушайте, Адиль бей, вы точно уверены, что девчонка впрямь готова уехать? Потому что, понимаете, на нее-то мне плевать, но вовсе не плевать на бельгийца, который может влипнуть в скверную историю.
— За Соню я ручаюсь.
— Разумеется!
— Что значит — разумеется?
— А вы еще не смахнули с пиджака несколько светлых волос. Где мои шлепанцы?
Затем открыл занавески, принял душ, оделся и ворчливо сказал:
— Я вас предупреждал.
— О чем?
— Я вам говорил, что долго вы здесь не пробудете. Вы делаете глупость, но это дело ваше. Конечно, лучше было бы удрать в одиночку, раз уж захотелось удрать.
Вместо завтрака Джон осушил бокал виски, не глядя на вспыхнувшего собеседника.
— Вы как раз созрели для того, чтобы натворить глупостей. Если я вас сейчас отпущу в город, убежден, вы добьетесь того, что вас арестуют. Где мой пиджак? Кстати, Пенделли просили передать вам привет. В настоящий момент они плывут мимо Самсуна, в вашей стране. Пошли?
Они вышли на улицу и погрузились в утреннюю сырость.
В этой части порта все пропахло нефтью. Через каждые пятьдесят метров им на пути попадался часовой, все они приветствовали американца.
— Вот это судно?
— Нет, то, которое позади него. Вечером закончат погрузку, и ночью оно, должно быть, уйдет. Там есть одна пассажирская каюта. У вас пропуск есть?
— Какой пропуск?
— Чтобы ходить по территории порта и подниматься на борт.
— Нет.
— Подождите-ка.
Джон заговорил с охраной, потом с какими-то людьми в форме. Адиль бею показалось, что он раздает им сигары.
— Идем! — сказал он, вернувшись. — Мы можем пробыть здесь не более получаса, потом сменят караул.
Капитан сидел без кителя у себя в каюте, расположенной в палубной надстройке, и писал письма. Джон обратился к нему со словами:
— Это турецкий консул. Скажите откровенно, можете ли вы ему помочь?
Капитан слушал, поглаживая себя по затылку, бросая время от времени взгляд на консула.
— Он влюбился в русскую девчонку и хочет вывезти ее из страны.
— Это возможно? — спросил Адиль бей.
— Все на свете возможно, — вздохнул капитан. — Только очень хлопотно.
— Почему?
— А вы что же, думаете, это так просто, тайком провести кого-нибудь на борт и спрятать на время досмотра?
— Но вы это уже делали?
— Еще как, черт возьми!
Капитан встал и открыл шкаф, где на плечиках висело несколько форменных кителей, плащей и клеенчатых дождевиков.
— Вот! Главное, чтобы внизу не было видно ног.
— Как это делается?
— Подвешиваем человека за руки, на высоте этих вешалок, и он съеживается, как только может. Русские, как правило, моих вещей не трогают. Они только смотрят, нет ли чего внизу, под ними.
— А если они вздумают обыскать шкаф? Капитан пожал плечами.
— Сколько времени это длится?
— Ожидание там, внутри? Может продлиться час, но может и день. Прошлый раз они оставались на борту с полудня до девяти часов вечера.
— А воздуха там достаточно?
Адиль бей понимал, что раздражает собеседников вопросами, но не мог их не задавать.
— А барышня способна хотя бы не хлопнуться в обморок?
— Я за нее ручаюсь.
Джон между тем вынул из шкафа бутылку пива, налил себе и теперь смотрел на турецкого консула с тихой жалостью.
— Так все говорят!
— Клянусь вам. Она не такая, как другие.
— Разумеется! Стаканчик пива? Настоящее пльзеньское.
Адиль бей отказался, он хотел немедленно узнать о решении.
— Полагаю, вы в Стамбул заходите?
— Мы, как всегда, проходим Босфор. Час стоим на рейде, но высадить никого не можем, у нас транзитный рейс.
— А где можно высадиться?
— В Антверпене. Будем там через двадцать дней.
Что поделаешь! Адиль бей согласился бы даже на Сан-Франциско!
— Вас это устраивает? Если у вас документы в порядке, вы займете пассажирскую каюту. Она здесь, рядом.
— А как провести на борт девушку?
— Это уже другой разговор, и касается он главным образом ее лично. Плавать она умеет?
Адиль бей не был в этом уверен, но знал, что она часто бывает на пляже.
— Да, — твердо заявил он.
— В таком случае лучше всего будет, чтобы она вошла в воду довольно далеко отсюда, как только полностью стемнеет, и плыла бесшумно. Мы спустим трос с левого борта, и как только она за него уцепится, поднимем ее наверх. Ну, конечно, если с суши ее заметят или что-то услышат, пристрелят без колебаний.
— Договорились на сегодняшний вечер, — сказал Адиль бей, вставая.
Капитан и Джон переглянулись. Адиль бею даже не пришло в голову поблагодарить их, так он спешил сообщить Соне эти новости. Джон проводил его до набережной.
— Думаете, это очень опасно?
— Опасно.
— Сколько раз это кончалось удачно?
Он жаждал подробностей, но Джон уставился куда-то в сторону.
— А вы будете на борту? — спросил Адиль бей.
— Не знаю.
Почему его окружают такие равнодушные люди? Ему хотелось встряхнуть их, закричать:
— Неужели вы не понимаете, как это важно, ведь речь идет о жизни, моей жизни!
Нет, они не понимали! Они думали о собственных делах и обращались с ним как с больным!
— Не слишком показывайтесь людям, пока вы в таком состоянии, — посоветовал Джон, расставаясь возле нефтеперерабатывающего завода. — А то могут что-то заподозрить. Если до сегодняшнего вечера стрясется какая-нибудь неприятность, вы меня застанете в помещении газеты. А после десяти — в баре.
У Адиль бея перехватывало дыхание, с такой скоростью шел он сквозь туман, осыпавший его пальто белым бисером. Ему казалось, что набережной не будет конца, что он никогда не доберется домой, что этот день будет самым длинным в его жизни. Что еще ему надо делать? Получить визу для себя, ее дадут ему сразу же. Он заявит, что ему надо ехать в Турцию для срочной операции.
Что касается Сони, ей не нужно в дорогу никаких вещей. Не надо лишних сложностей. Надо действовать возможно быстрей! И покончить с этим! А когда он услышит, как гремит якорная цепь…
Бегом взлетел он по лестнице и замер на мгновение, не решаясь войти.
— Соня!
В кабинете было пусто. На стульях в ожидании сидели посетители. Первый из них встал с документами в руках.
Адиль бей бросился в спальню, где уборщица застилала кровать.
— Моя секретарша?
— Она не пришла.
Было одиннадцать часов, а она обещала прийти в девять. Он неподвижно стоял посреди комнаты, медленно переводя взгляд на окна дома напротив. Они были закрыты, только на черных стеклах вырисовывались белые цветочки занавесок.
Шел час за часом, но небо оставалось таким же угрюмым, и в полдень царил все тот же трагически сумрачный рассвет, наводящий на мысль о поезде, рухнувшем с насыпи, или предутреннем преступлении в убогом закоулке.
Адиль бей вышел из дома напротив точно так же, как вошел туда, ничего не сознавая. На втором этаже постучался, одинаково страшась того, что ему откроют или что никого не будет дома. Никто не откликнулся, и он выбежал на улицу, шел куда глаза глядят, волновался, думал о чем-то, порой оглядывался — не следят ли за ним.
«Будет лучше, если я сначала заговорю с ними о визе, а потом осторожно попытаюсь расспросить”.
В большом доме, куда обычно он приходил с Соней, было полно промокших людей, которые толклись в ожидании, но Адиль бей, как свой, открыл дверь кабинета. Чиновник с обритым наголо черепом был на месте. Напротив него сидел посетитель.
Ему сделали знак немного подождать.
Такого никогда не бывало! Никогда в этом кабинете не было посторонних! Никогда консула не заставляли ждать на площадке среди людей, рассевшихся на полу, и считать минуты! Прошло четверть часа, а он все еще стоял на том же месте, тяжело дыша и нервничая до такой степени, что уже готов был опять толкнуть дверь в кабинет, как вдруг она сама открылась и посетитель вышел. Чиновник, с неизменной полуулыбкой, посмотрел на Адиль бея и указал ему на свободный стул.
Не было Сони, которая обычно переводила. Консул положил на письменный стол свой паспорт и на плохом русском языке объяснил, что ему нужна виза.
Он ожидал удивления, вопросов. Но его собеседник, прихлебывая чай, перелистал паспорт, прочитал все, что там написано, а потом протянул руку к печати и хлопнул ею по последнему листочку.
Итак, отъезд обеспечен, и Адиль бей поспешил спрятать паспорт в карман. Гораздо труднее было заговорить о Соне, настолько труднее, что он весь раскраснелся и запутался в бессмысленных словах. Извинялся. Просил прощения, но никак не мог сформулировать вопрос.
