Гильдия радиосценаристов с удовольствием отравила бы мисс Фрейзер из-за несговорчивости, которую та проявила, когда сценаристы потребовали пересмотреть их контракты, а Элинор Вэнс являлась влиятельным членом гильдии.
Что касается Талли Стронга, то мисс Фрейзер выступала против образования совета спонсоров и по-прежнему была от него не в восторге, а если бы совет упразднили, его секретарь, разумеется, лишился бы места.
И так далее. Словом, мотивы имелись, но ничего эффектного.
Пожалуй, первое место занял бы мотив Деборы Коппел. Кто-то в конторе окружного прокурора вынудил мисс Фрейзер открыть условия ее завещания. Она отписала по тысяче долларов племяннику и племяннице, детям сестры, живущим в Мичигане, а все остальное завещала Деборе.
Это был весьма неплохой куш, исчислявшийся шестизначной цифрой, которая начиналась то ли с двойки, то ли с тройки – так что имело смысл потратиться на яд, если мыслишь в таком направлении.
Однако ничто не указывало на то, что Дебора мыслила именно так. Она и мисс Фрейзер, тогда еще мисс Оксхолл, дружили с детства, в Мичигане преподавали в одной школе и породнились, когда Маделин вышла замуж за брата Деборы, Лоренса.
Что касается Лоренса, то его смертью занялись снова. Главным образом из-за цианида, который фигурировал и в деле о самоубийстве мужа Маделин. Он был фотографом, и цианид всегда находился у него под рукой – только протяни ее к полке с реактивами.
А что, если он не кончал с собой? Или покончил, но кто-то подумал, будто его убила жена, чтобы получить пять тысяч долларов страховки? И теперь, спустя шесть лет, решил поквитаться, устроив так, чтобы сама мисс Фрейзер отравилась цианидом?
Естественно, лучшим кандидатом на эту роль была Дебора Коппел. Но для развития этой версии не смогли найти ни единой зацепки. Ни малейших доказательств не отыскалось ни в прошлом, ни в настоящем. Все говорило за то, что Дебора и Маделин – близкие подруги, которых связывают общие интересы, взаимное уважение и нежность.
Кроме того, в Мичигане ничуть не сомневались, что смерть Лоренса Коппела была самоубийством. Он слыл ипохондриком, страдавшим неврастенией, и письмо, которое он послал лучшему другу, местному адвокату, не оставляло никаких сомнений на сей счет. Мичиган с готовностью отвечал на запросы Нью-Йорка, но сам не проявлял ни малейшего интереса.
Еще одной из тупиковых линий расследования стала попытка связать с Мичиганом кого-нибудь из сотрудников мисс Фрейзер, главным образом Элинор Вэнс. Ранее ту же попытку предприняли в отношении Сирила Орчарда, а теперь пробовали на других. Это ничего не дало. Никто из взятых на заметку никогда в Мичигане не бывал.
Как я уже сказал, Вульф почитывал заметки о нашем деле в газетах и любезно выслушивал прочие новости от меня. Однако ему не удавалось ограничиться ролью благосклонного наблюдателя. В течение этой недели к нам дважды забегал Кремер, а Андерсон, президент «Хай-Спот», заглядывал один раз. Являлись и другие.
В субботу днем после шестичасовой беседы с Кремером и его подчиненными прибыл Талли Стронг. Вероятно, в полиции его нещадно заклевали, как и всех остальных, в отместку за то, что их компания бесстыдно лгала копам. Поэтому Стронг был ужасно расстроен. Когда он оперся на стол Вульфа, обвиняя того в предательстве, и его очки сползли на кончик носа, он даже не потрудился их поправить.
Он настаивал на том, что договор с Вульфом недействителен, поскольку тот нарушил принятые на себя обязательства. Как бы все ни повернулось, Вульф не то что не получит вознаграждения – ему даже не возместят расходы. Кроме того, будут преследовать по закону за причинение ущерба. Разглашение им факта, способного нанести большой урон мисс Фрейзер и ее программе, радиосети и компании «Хай-Спот», поступок безответственный и непростительный, несомненно, послужит достаточным основанием для возбуждения дела.
Чушь, парировал Вульф. Он не нарушал договора.
– Да? – Стронг выпрямился. Его галстук сбился на сторону, волосы не мешало бы причесать. Он поднес руку к очкам, едва державшимся на кончике носа, но вместо того, чтобы водрузить на место, снял их. – Вы считаете, что нет? Посмотрим. И кроме того, вы подвергли опасности жизнь мисс Фрейзер! Я пытался ее защитить! Мы все пытались!
– Все? – усомнился Вульф. – Вот и нет. Все, кроме одного.
– Нет, все! – Стронг пришел к нам отвести душу и не желал, чтобы ему мешали. – Никто, кроме нас, не знал, что яд предназначался ей! А теперь это знают все! Кто сможет ее защитить? Я попытаюсь, мы все попытаемся, но какой у нас шанс?
Мне казалось, что его слова лишены логики. Единственная угроза мисс Фрейзер, насколько нам было известно, исходила от того, кто колдовал над кофе, и, уж конечно, этот субъект не узнал ничего нового для себя.
Мне пришлось проводить Талли Стронга до дверей и выставить его. Если бы он мог успокоиться настолько, чтобы сесть и побеседовать, я бы этому не препятствовал, но он уж чересчур разошелся. И когда Вульф велел его выдворить, я не имел ничего против.
И тут Стронг окончательно разъярился. Одного взгляда на нас двоих хватило бы, чтобы понять: если дойдет до рукопашной, я справлюсь с ним одной левой. Однако, когда я взял его за руку, он вырвался и повернулся ко мне с таким видом, словно для него сбить меня с ног – пара пустяков. К тому же он держал в руке очки. Мне удалось выпроводить его так, что ни один из нас не пострадал.
Как и следовало ожидать, не только Талли Стронг посчитал, что Вульф предал интересы клиентов, выложив копам их роковой секрет. Все они дали нам это понять – если не лично, то по телефону.
Особенно горячился Нат Трауб. Вероятно, из-за добровольного признания Билла Медоуза, что именно Трауб подал стакан и бутылку Орчарду. Наверно, команда Кремера вцепилась зубами в это обстоятельство, и я мог себе представить, как они играли на нервах Трауба, повторяя данное признание на разные лады.
Об одном я предпочитал не думать: что бы нам сказали мистер Уолтер Б. Андерсон, президент «Хай-Спот», и Фред Оуэн, специалист по связям с общественностью, если бы кто-нибудь поведал им, как далеко зашел Вульф в своем предательстве?
Другой посетитель нагрянул днем в понедельник. Это был поклонник формул, профессор Саварезе. Он тоже пришел к нам прямо после длительной беседы с копами и был сильно взволнован, но по другой причине.
Копов больше не интересовали его отношения с Сирилом Орчардом, да и вообще Орчард, и профессор желал знать почему. Полицейские в объяснениях ему отказали. У него выведали всю его биографию, с самого рождения, и расспрашивали снова и снова, но заходили с разных сторон.
Было ясно, что теперь их интересует, что́ связывает его с мисс Фрейзер. Почему? Какой новый фактор введен? Введение дотоле неизвестного и нежданного фактора нанесло бы большой ущерб его вычислениям вероятностей, но если такой фактор существует, профессору нужно его знать, и немедленно.
Ему впервые представился хороший шанс проверить свои формулы в действии на самой драматичной из всех проблем – деле об убийстве, и он не потерпит никаких пробелов. Что за новый фактор? Почему теперь такую важность придают тому, был ли он прежде знаком, прямо или косвенно, с мисс Фрейзер?
До какого-то момента Вульф терпеливо его слушал, но наконец вскипел и призвал меня, чтобы я выдворил и этого гостя. Я повиновался без особого энтузиазма. Во-первых, Вульф упускал еще один шанс хоть немного поработать, раз уж Саварезе был здесь и рвался побеседовать. Во-вторых, я противился искушению.
У меня возник вопрос: как бы этот чародей цифр отнесся к тому, чтобы включить в свою математическую формулу несварение мисс Фрейзер? Возможно, я не узнал бы ничего интересного, но, по крайней мере, это помогло бы мне скоротать время и годилось для раскрытия преступления ничуть не меньше, чем все, что делал Вульф.
Но, не желая, чтобы нас снова обвинили в предательстве, я промолчал и выпроводил математика из кабинета.
В любом случае это был еще только понедельник. Спустя четыре дня, в пятницу, миновала уже неделя с тех пор, как мы сообщили Кремеру пресловутый факт, и у меня появились все шансы заработать смирительную рубашку. В тот вечер, вернувшись в кабинет вместе с Вульфом после особенно хорошего ужина, которому не смог воздать должное, я почувствовал отвращение при мысли о следующих трех-четырех часах. Когда босс уютно устроился в кресле и потянулся за книгой, я объявил:
– Ухожу в свой клуб.
Он кивнул и раскрыл книгу.
– Вы даже не спрашиваете меня, – язвительно заметил я, – в какой клуб, хотя прекрасно знаете, что я не состою ни в одном клубе. Мне чертовски надоело сидеть здесь день за днем и вечер за вечером, ожидая, когда вас осенит, что детектив должен заниматься расследованиями. Вам и жить-то лень, настолько вы ленивы. Вы считаете себя гением. Допустим, так и есть. Но если гениальность идет в комплекте с самодовольством, непомерной толщиной и инертностью, я бы предпочел оставаться собой.
