На следующей неделе, словно желая сохранить атмосферу полета в пространстве, они встретились в аэропорту Айлдуайлд в Куинсе. Ветер от взлетающего самолета развевал юбку Марты, когда возлюбленный обнимал ее. Она нервничала, вырывалась и, как обычно, озиралась вокруг, но Харрисон только смеялся и целовал ее. Потом они поехали в его «кадиллаке» в Нижний Коннектикут, остановившись в конце сельской дороги у дома с окнами, выходящими на пролив, и вечнозелеными деревьями, шепчущимися, словно завистливые соседи. Актер перенес Марту через порог, будто молодую жену, а Эллери, затаившийся под защитой типично коннектикутского валуна, развернул машину и с тоской поехал назад.
На третьей неделе Эллери снова позвонил в офис Леона Филдса. Мисс Лафмен сообщила, что мистер Филдс все еще на побережье. Нет, она не знает, когда он вернется, но если мистер Квин будет любезен перезвонить в пятницу…
Мистер Квин был любезен и перезвонил, но мисс Лафмен информировала его, что Филдс улетел в Мехико по горячему следу какого-то общественного деятеля и дурно пахнущих восьмидесяти пяти тысяч долларов, и она опять-таки не знает, когда он вернется. На днях он позвонил и сказал, что, возможно, заскочит на несколько дней в Гавану.
Эллери скрежетал зубами, утешая себя тем, что Дерк Лоренс работает как одержимый и ему не до ревности.
Марта в эти дни тоже была занята. Она завершала распределение ролей в пьесе Эллы Гринспан, а репетиции должны были начаться в одном из пустующих театров на Западной Сорок пятой улице.
Вэн Харрисон в пьесе не участвовал. Все роли там были женские, за исключением мальчика десяти лет.
Марта похудела, но стала более спокойной, и в ее голосе зазвучал металл. Один театрал, посмотрев, как она проводит репетицию, заявил в «Сардис», что «Марта нашла себя как режиссер. Что-то с ней произошло — слава богу». Память о ее первых двух спектаклях была все еще свежа на Шуберт-Элли. Теперь же стали говорить, что ее ожидает шумный успех, и все надеялись, что она сможет возместить потери, понесенные в результате постановки «Вокруг тутового дерева» и пьесы Алекса Конна.
Тем не менее Марта нашла время, чтобы на четвертой неделе отсутствия Леона Филдса ускользнуть на пляж Джоунса, где Эллери наблюдал за ней в бинокль с набережной. Она лежала рядом с Харрисоном под красным зонтом. В купальном костюме Марта казалась совсем худой, и Эллери не был уверен, что это ему нравится. На всем ее облике лежала печать меланхолии.
Харрисон был облачен в красивый купальный халат цвета бронзы; его шею обматывал ярко-голубой шарф. Эта уступка тщеславию была всего лишь осторожностью — он едва ли хотел выставлять свое тело напоказ в непосредственной близости от крепких тел молодых мужчин. Но когда Марта пошла купаться, Харрисон сбросил халат и шарф, оставил их под зонтом и последовал за ней. Эллери смотрел на них в бинокль. Обнаженный Харрисон являл собой малопривлекательное зрелище. Загоревшая под «солнечной лампой» кожа была дряблой, брюшко — весьма заметным, волосы на груди — седыми, а ноги — испещренными варикозными венами. Покуда Марта плавала и ныряла как дельфин, Харрисон греб руками по-собачьи, держа подбородок над водой, так как боялся намочить парик. Эллери занес все факты в книжечку, добавив «F» к своему алфавиту и спрашивая себя, зачем он вообще ведет эти записи.
На пятую неделю, когда Филдс был в Майами, где, по словам мисс Лафмен, у него было полно друзей, Марта и Харрисон закусывали в английском ресторане «Кинс» на Западной Тридцать шестой улице, как будто их любовь была вполне законной.
* * *
— Больше я не могу дожидаться Филдса, — сказал Эллери Никки. — Они становятся все более беспечными, а мы не можем рассчитывать, что поглощенность Дерка книгой будет длиться вечно. Я должен взяться за Харрисона.
Это происходило в воскресенье утром, и Эллери набирал дарьенский номер Харрисона с мрачной уверенностью человека, хорошо знакомого с воскресными привычками актеров. К его удивлению, на звонок не ответили. Спустя час он позвонил снова, думая, что Харрисон мог еще спать, но снова не получил ответа, как и еще через час.
Затем Эллери вспомнил, что великий Вэн Харрисон сидит без работы, поэтому позвонил на радио и оставил свой номер.
Телефон зазвонил через двадцать минут.
— Говорит Вэн Харрисон, — послышался мужской голос. — Мне передали этот номер. Кто у телефона?
— Эллери Квин.
Последовала пауза.
— Ах да, — вежливо сказал Харрисон. — Мы встречались у гробницы Гранта. Чем могу служить, Квин?
— Мне нужно вас видеть.
— Меня? Зачем?
— Подумайте и, может, поймете. Что вы делаете сегодня?
— Я не сказал, что согласен с вами встретиться.
— Вы предпочитаете встретиться с Дерком Лоренсом?
— Только не это! — простонал актер. — Лучше я встречусь с вами — хоть в аду!
— Вы сейчас свободны?
— Нет, мистер Квин. Я обещал помочь своему другу — бедняга зарабатывает на жизнь в качестве режиссера радиопостановок. У какого-то идиота заболел живот, и он не сможет участвовать в вечерней передаче. Поэтому я сейчас репетирую и вышел из студии на десятиминутный перерыв.
— Когда вы выходите в эфир?
— В 19.30.
— В какой студии, Харрисон? Я встречусь с вами там.
— Даже не думайте об этом! Молодая леди, считающая себя актрисой и сумевшая убедить в том же нескольких режиссеров на диване, также участвует в этой дерьмовой постановке, а так как она живет в Стамфорде, я подрядился отвезти ее домой. Едва ли наша беседа подходит для ушей юной девушки. Я буду дома около десяти, Квин, — не сомневаюсь, что вы уже пронюхали, где я живу. — Послышался презрительный щелчок.
Эллери поджидал возле дома в Дарьене, когда красный «кадиллак» затормозил на аллее. Харрисон был один.
Он вышел из машины, поднялся по каменным ступенькам, распространяя вокруг аромат бурбона, и начал рыться в поисках ключа, не делая попыток обменяться рукопожатием.
— У моего японца выходной, иначе вы бы не смогли припарковаться на аллее. Долго ждали? — Было почти десять.
— Не имеет значения.
На тулье шляпы Харрисона виднелась вмятина, а под правым ухом — алая полоска от губной помады.
— Не мог отделаться от этой маленькой сучки. Горячая, как Хиросима! Входите, мистер Квин. — Харрисон повернул выключатель.
Гостиная была типичной для самых роскошных домов Дарьена на берегу пролива — светлой и просторной. К ней примыкали большая терраса и аккуратная лужайка, спускающаяся к берегу. Лужайка была уставлена стальной мебелью. Рама с решеткой для гриля и портативный бар, замусоренный стаканами и пустыми бутылками, стояли под кизиловыми деревьями.
Помещение в действительности представляло собой две комнаты — гостиную и более просторную столовую. Массивные коричневые балки, камин и лестница между комнатами сверкали великолепием. Калифорнийская мебель в стиле модерн подчеркивала мужскую атмосферу. Пол был отполирован до блеска и покрыт ярким индийским ковром. Все выглядело безумно дорогим.
На стенах висели фотографии. Большинство изображало молодого поджарого Харрисона, а остальные хранили облик известных театральных деятелей и их автографы.
— Извините за беспорядок, — заговорил актер, бросив шляпу в направлении стола. — Это холостяцкая берлога, а Тама в противоположность тому, что думают о японских слугах, как видите, не отличается аккуратностью. Но он смешивает сказочное мартини и чудесно готовит. Уборщица приходит два раза в неделю и машет тряпкой туда-сюда, но она такая же неряха. Если эта Гладиола, Гиацинта, или как там ее зовут, оставила что-нибудь в баре, то мы хотя бы сможем выпить. Она была здесь утром.
— Но к телефону никто не подходил.
— Она игнорирует телефон. Подозреваю, что она вообще неграмотная. — Харрисон начал обшаривать стоящий в углу бар красного дерева. — Чертов Тама! Я велел ему пополнить погреб перед уходом. Ночные гости вылакали абсолютно все. — Он поднес к свету две бутылки. — Вермута и виски осталось совсем немного, но думаю, мне удастся приготовить пару «Манхэттенов». Пойду принесу лед. — Актер вышел через дверь в столовой.
Эллери терпеливо ждал.
Харрисон вернулся, неся кувшин со льдом и два чистых бокала. Насвистывая, он принялся смешивать коктейли.
— Готово! — весело воскликнул актер, протягивая Эллери бокал. — Ну, что вас беспокоит, Квин?
Эллери поставил полный бокал на край стола.
— Как вы намерены поступить с Мартой?
Харрисон рассмеялся и выпил полбокала.
— Не ваше собачье дело. Думаю, это дает ответ и на ваши следующие вопросы. Но если у вас остались сомнения, спрашивайте.
— Вы сознаете, во что ввязались?
Зазвонил телефон. Харрисон извинился, поставил свой бокал на большой стол у дивана, сел на валик и снял трубку:
