— Да.
Доминик срезал еще одну увядшую головку и бросил в ведро.
— Он действительно думает, что этот дуралей был так одурманен Лили, что, когда та выбрала Броди вместо него, последовал за ней и убил ее на улице?
— Конечно, нет! Он не так уж глуп, — ответила она быстро.
— Так ли это глупо, Шарлотта? Страсть может быть очень сильной. Если она смеялась над ним, издевалась…
— Мэддок? Доминик! — Она инстинктивно повернулась к нему. — Ты же не думаешь, что это он убил?
Его черные глаза оставались загадочными.
— Мне трудно в это поверить — как и в то, что кто-то может удавить женщину проволокой. Однако кто-то же сделал это. Мэддок известен нам только с одной стороны. Мы всегда видим его холодным и выдержанным: «Да, сэр», «Нет, мэм»… Мы не знаем, что он чувствует, какие мысли в его голове.
— Ты так думаешь?
— Не знаю. Но мы должны учитывать и это.
— Мы не должны! Питт, может, и должен, но мы знаем лучше.
— Нет, мы не знаем, Шарлотта. Мы совсем ничего не знаем. А Питт, должно быть, хороший работник, иначе он не был бы инспектором.
— Он тоже допускает ошибки… Но в любом случае инспектор сказал, что не думает, будто Мэддок вовлечен в это дело. Он просто должен перебрать все возможные варианты.
— Он сказал это?
— Да.
— Тогда, если он думает, что это не Мэддок, почему он продолжает приходить сюда?
— Я полагаю, потому что Лили работала здесь.
— Как насчет других? Хлои и служанки Хилтонов?
— Я думаю, туда он тоже ходит. Я не спрашивала его.
Доминик, нахмурившись, смотрел на траву. Шарлотта хотела сказать что-то умное, но в голову ничего не приходило — голова была занята лишь обуревавшими ее чувствами.
Доминик срезал последнюю розу, взял ведро и произнес:
— Ну, я думаю, он либо арестует кого ни попадя, либо заявит, что это неразрешимый случай. И то и другое скверно. Я бы предпочел что-нибудь другое. — И пошел назад в дом.
Шарлотта медленно поплелась за ним. Папа, Сара и Эмили были в гостиной, и, когда она вошла вслед за Домиником, через другую дверь вошла и мама. Она увидела ведро с увядшими головками роз.
— Очень хорошо. Спасибо, Доминик. — Она забрала у него ведро.
Эдвард поднял голову от газеты, которую читал.
— Что полицейский спрашивал у тебя утром, Шарлотта? — спросил он.
— Очень немногое, — ответила она.
В действительности девушка могла ясно вспомнить лишь то, какой резкой она была, а также облегчение, которое почувствовала, когда поняла, что он не подозревает Мэддока всерьез.
— Ты была там довольно долго, — заметила Эмили. — Если он не задавал тебе вопросы, что же вы там делали?
— Эмили, не дури! — резко оборвал ее Эдвард. — Твои комментарии вульгарны. Шарлотта, пожалуйста, ответь более подробно. Мы обеспокоены.
— В самом деле, папа. Он, кажется, снова задает те же самые вопросы: о Мэддоке, в какое время он вышел, что сказала миссис Данфи… Но инспектор признал, что не верит, будто Мэддок виновен. Он просто проверяет все возможные версии.
— О!
Шарлотта ожидала, что все почувствуют облегчение, даже радость. Она не понимала, почему воцарилось молчание.
— Папа?
— Да, моя дорогая.
— Ты не рад? Полиция не подозревает Мэддока. Это все, что сказал инспектор Питт.
— Тогда кого они подозревают? — спросила Сара. — Или они не сказали тебе этого?
— Конечно, они не сказали! — Эдвард нахмурился. — Я вообще удивляюсь, как мало они ей сообщили. Ты уверена, что поняла его правильно? Может быть, ты приняла желаемое за действительное?
Все выглядело так, будто бы они не хотели ей верить.
— Нет, я не ошиблась. Он сказал это абсолютно ясно.
— Повтори в точности, что он сказал, — тихо попросила Кэролайн.
— Я не помню точно, но не ошибаюсь в том, что он имел в виду. В этом я совершенно уверена.
— Какое облегчение. — Сара отложила в сторону вышивание. Вышивала она великолепно. Шарлотта всегда завидовала ей. — Теперь, может быть, полиция не вернется.
Эмили улыбнулась:
— Нет. Они вернутся.
— Зачем, если они не подозревают Мэддока?
— Чтобы увидеть Шарлотту, конечно. Инспектор Питт обожает нашу Шарлотту.
Эдвард раздраженно вздохнул:
— Эмили, сейчас не время для легкомыслия. И нас никак не должно волновать, что там навоображают себе полицейские. Вне сомнения, многим мужчинам обычного происхождения нравятся женщины высшего класса, но люди со здравым смыслом не позволяют себе показывать это.
— Но у полиции нет реальных причин возвращаться, — пыталась убедить всех Сара.
— Это и есть самая реальная причина. — Эмили было непросто остановить. — Преступления приходят и уходят, а любовь продолжается.
— Так и есть, — мрачно хмыкнул Доминик.
— Ну, очевидно, это кто-то из преступного мира, — сказала Сара, игнорируя их обоих. — Я не понимаю, почему они вообще рассматривают вариант, что это может быть иначе. Мне даже кажется, с их стороны явно просматривается некомпетентность.
— Нет, — ворвалась в разговор Шарлотта. — Это не так.
— Что не так, моя дорогая?
— В том-то и дело, что это не кто-то из преступного мира. Они убивают, только когда у них нет другого выхода, или для того, чтобы убежать, или ради мщения, либо что-то в том же роде. Если они нападают на людей, которых не знают, то только для того, чтобы их ограбить. А Лили не была ограблена.
— Откуда ты все это знаешь?
Шарлотта осознавала, что все смотрят на нее.
— Инспектор Питт сказал мне. И это имеет смысл.
— Я не знаю, почему ты ожидаешь здравого смысла от преступника. — Саре не терпелось высказаться. — Значит, это был какой-то безумец, кто-то, кто абсолютно растлен и не понимает, что творит. — Она дрожала.
— Бедняга, — с чувством проговорил Доминик, и Шарлотту это удивило. Почему он жалеет чудовище, которое совершило ужасное убийство уже три раза?
— Оставь свое огорчение для Лили, Хлои и служанки Хилтонов, — прохрипел Эдвард.
Доминик обернулся:
— Почему? Они мертвы. А это бедное животное еще живо… по крайней мере, я так предполагаю.
— Прекрати! — выкрикнул Эдвард. — Ты пугаешь девочек.
Доминик пристально посмотрел на них:
— Прошу прощения. Хотя я думаю, что сейчас такое время, когда немного страха может спасти вашу жизнь. — Он повернулся к Шарлотте: — Итак, Питт не думает, что это какой-то негодяй из преступного мира. Что же он думает?
— Он вынужден полагать, что это кто-то, кто живет здесь, где-то в районе Кейтер-стрит.
— Чепуха! — Эдвард резко привстал. — Я жил здесь всю свою жизнь. Я знаю каждого… на мили вокруг. В нашем округе нет сумасшедших в столь ужасных пропорциях. Боже милостивый, если бы они были, мы бы знали их. Такие личности вряд ли прошли бы незамеченными! Он бы не смог притворяться, что он такой же, как и мы.
Не смог бы? Шарлотта посмотрела на него, затем исподтишка на Доминика. Насколько характер человека отражен на его лице? Догадывается ли кто-то из них о ее кошмарных подозрениях? Пожалуйста, Боже, нет! Если такое безумное существо испытывает столь мучительную ненависть, почему тогда этот человек уже не выдал себя чем-нибудь? Кто-то же должен был обнаружить его… семья, жена, друзья… О чем они думают, если они знают? Могли бы выведать что-то подобное о ком-нибудь и никому не говорить? Или вы отказались бы верить этому, отвернулись от очевидного? Придумали бы какое-нибудь оправдательное объяснение?
Что бы она сделала… если бы любила кого-то? Если бы это был Доминик, разве она не защитила бы его от всего? Умерла бы, если нужно, чтобы сделать это…
Какая ужасная, чудовищная мысль! Как может кто-то, даже отдаленно напоминающий Доминика, быть вовлечен в насилие, в безумный гнев, который заставлял бы его вселять ужас в сердца людей и уничтожать их, скрываться в тени заборов, удовлетворяя свое желание вызывать страх?!
Каким человеком он был? Шарлотта могла представить его только как черную тень в тумане. Видела ли Лили его лицо? Видели ли другие? Если она разглядела его, было ли это лицо, которое она знала… ночной кошмар или добрый знакомый?
Разговор вокруг Шарлотты меж тем тек своим чередом. Она потеряла его нить. Почему они так легко согласились, что это мог быть Мэддок? Все выглядело так, будто они благодарны судьбе за какую-никакую развязку. Для них такая развязка лучше, чем никакая…
У Эмили не было никаких подозрений. И к следующему дню все это грязное дело уменьшилось до размеров простого неудобства. Конечно, ей жаль Лили, но ей уже нельзя помочь, а рыдания по этому поводу не принесли бы никакой пользы. Эмили никогда не понимала траурных церемоний. Особенностью этого действа являлось то, что в него были вовлечены самые набожные люди — те, которые должны были бы радоваться: ведь они же благословляли вечную жизнь… Несомненно, траурная церемония — самое большое оскорбление для мертвого.
