В массивном, похожем на трон кресле восседала огромная женщина. Женщина-кит, подумал Стэффорд Най, никакое другое сравнение тут не подошло бы. Громадная, заплывшая жиром. Двойной, тройной — даже четверной подбородок. На ней было платье из ярко-оранжевого атласа, на голове — замысловатая, похожая на корону тиара из драгоценных камней. Руки, лежавшие на бархатных подлокотниках кресла, тоже были огромными: крупные, толстые руки с крупными, толстыми, бесформенными пальцами. На каждом пальце — кольцо, а в каждом кольце — огромный драгоценный камень: рубин, изумруд, сапфир, бриллиант, какой-то незнакомый бледно-зеленый камень, наверное хризопраз, желтый камень — то ли топаз, то ли бриллиант. Она ужасна, думал он. Лицо — огромная, белая, изрезанная бороздами, лоснящаяся масса жира, из которой, словно изюминки из большой булки, выглядывали два маленьких черных глаза. Очень умные глаза, они смотрели на мир, оценивая его, оценивая сэра Стэффорда, но не Ренату, заметил он. Ренату она знает. Рената оказалась здесь по вызову, по договоренности — как вам будет угодно. Ренате приказали доставить его сюда. «Зачем?» — подумал он. Он не знал зачем, но был уверен, что ей приказано было это сделать. Именно на него смотрела эта женщина; его она оценивала, о нем составляла суждение. То ли он, что ей нужно? Или, лучше сказать, то ли он, что заказал клиент?
Придется постараться выяснить, что именно ей нужно на самом деле, подумал он. Придется постараться как следует, иначе… Иначе он вполне мог представить себе, как она поднимает жирную, унизанную кольцами руку и приказывает одному из этих рослых, мускулистых лакеев: «Уберите его и сбросьте с крепостной стены». «Это нелепо, — думал Стэффорд Най. — Такого в наше время просто не бывает. Где я? В каком параде, в каком маскараде или театральном представлении я участвую?»
— Ты очень пунктуальна, дитя мое.
Это был хриплый, астматический голос, в котором когда-то звучала сила и, может быть, даже красота. Но все это осталось в прошлом. Рената шагнула вперед и присела в легком реверансе. Она взяла жирную руку и запечатлела на ней вежливый поцелуй.
— Разрешите представить вам сэра Стэффорда Ная.
Графиня Шарлотта фон Вальдхаузен.
Жирная рука протянулась к нему, он склонился над ней в иностранной манере и вдруг услышал слова, которые его удивили:
— Я знаю вашу двоюродную бабушку.
Он не смог скрыть своего изумления и, увидев, что ее это позабавило, понял, что именно на такую реакцию она и рассчитывала. Она рассмеялась довольно странным, скрипучим смехом:
— Точнее, я когда-то ее знавала. Прошло много-много лет с тех пор, как мы виделись. Мы были вместе в Швейцарии, в Лозанне, еще девчонками. Матильда. Леди Матильда Болдуин-Уайт.
— Какую приятную новость я ей привезу, — сказал Стэффорд Най.
— Она старше меня. Здорова ли?
— Для ее возраста у нее вполне хорошее здоровье, хотя жалуется на артрит и ревматизм. Она живет в уединении, в деревне.
— Ну да, все это возрастные болезни. Ей следует колоть прокаин — его назначают все здешние врачи. Он дает хорошие результаты. Она знает, что вы поехали ко мне с визитом?
— Полагаю, она не имеет об этом ни малейшего представления, — отвечал сэр Стэффорд Най. — Ей только было известно, что я еду сюда на фестиваль современной музыки.
— Надеюсь, концертный зал вам понравился?
— О, необыкновенно! Настоящий дворец для проведения музыкальных фестивалей.
— Один из лучших. Ха! Старый концертный зал в Бэйрете не идет ни в какое сравнение с ним! Знаете, сколько денег ушло на его постройку? — Она назвала сумму в несколько миллионов марок.
У сэра Стэффорда захватило дух, но ему не было необходимости это скрывать. Она осталась довольна произведенным эффектом:
— Умный, сметливый человек с деньгами способен сделать все, что угодно! Создать нечто поистине замечательное.
Последние слова она произнесла с наслаждением, причмокнув губами, и этот звук показался ему противным и в то же время зловещим.
— Я это заметил, — сказал он, оглядывая стены.
— Вы любите живопись? Да, я вижу, что любите.
Вот там, на восточной стене, — лучший Сезанн из всех, существующих в мире. Некоторые говорят, что — ах, я забыла название — тот, что в музее «Метрополитен» в Нью-Йорке, будто бы лучше. Гнусная ложь!
Лучший Матисс, лучший Сезанн, лучшие полотна всей той великой школы живописи здесь, в моем горном дворце.
— Он удивителен, — сказал сэр Стэффорд. — Совершенно удивителен.
Принесли напитки. Хозяйка горы, заметил Стэффорд Най, ничего не пила. Может быть, подумал он, при своих габаритах опасается, как бы не подскочило давление.
— А где вы встретили это дитя? — спросила она.
Может быть, это ловушка? Он не знал, но решил рискнуть.
— В американском посольстве, в Лондоне.
— Ах да, я ведь слышала. А как поживает — ах, я забыла, как ее зовут, — Милли-Джин, наша южная наследница? Хороша, как по-вашему?
— Весьма очаровательна. В Лондоне она имеет большой успех.
— А этот унылый Сэм Кортман, посол Соединенных Штатов?
— Несомненно, он очень здравомыслящий человек, — вежливо ответил Стэффорд Най.
Она хихикнула:
— А вы тактичны, не правда ли? Ну что ж, он неплохо преуспевает. Делает все, что ему говорят, как и подобает всякому хорошему политику. К тому же быть послом в Лондоне весьма приятно. Это Милли-Джин его туда пристроила. С ее туго набитым кошельком она могла обеспечить ему посольство в любой стране. Ее отец владеет половиной нефти в Техасе, у него земли, золотые прииски и еще куча всего. Отменно безобразный мужлан… А как выглядит она? Нежная маленькая аристократка, ничего вульгарного, никакой кричащей роскоши. Очень умно с ее стороны, не правда ли?
— Некоторым и притворяться не нужно, — заметил сэр Стэффорд Най.
— А вы? Вы не богаты?
— К сожалению.
— Министерство иностранных дел теперь, так сказать, не очень денежное место?
— Ну что вы, я бы так не сказал… Кроме того, ведь там есть возможность поездить по свету, встречаться с занятными людьми, посмотреть мир, стать свидетелем каких-то событий…
— Каких-то, но не всех.
— Это было бы весьма затруднительно.
— Вам никогда не хотелось увидеть, — как это сказать? — что происходит за кулисами жизненных событий?
— Бывает, кое-что и придет в голову, — уклончиво ответил он.
— Да, я слышала, что порой вам приходят в голову разные мысли. Вероятно, нестандартные?
— Иногда мне давали понять, что я паршивая овца, — рассмеялся Стэффорд Най.
Старуха Шарлотта хихикнула:
— Вы иногда не прочь высказаться начистоту, правда?
— Что толку притворяться? Скрывай не скрывай, все равно рано или поздно становится все кому-то известно.
Она взглянула ему в глаза:
— Чего вы хотите от жизни, молодой человек?
Он пожал плечами. Опять нужно отвечать наобум и не ошибиться.
— Ничего, — ответил он.
— Ну-ну, неужели вы думаете, что я этому поверю?
— Можете спокойно поверить. Я не честолюбив. Разве я кажусь честолюбивым?
— Признаюсь, нет.
— Я только хочу жить весело, с комфортом, чтобы есть, в меру выпивать и иметь друзей, общество которых доставляло бы мне удовольствие.
Старуха подалась всей своей массой вперед, несколько раз моргнула и заговорила, и голос ее теперь звучал совсем иначе, с каким-то присвистом:
— Вы умеете ненавидеть? Способны ли вы на ненависть?
— Ненавидеть — пустая трата времени.
— Так-так. На вашем лице нет недовольных морщин, это правда. И все-таки я думаю, что вы готовы ступить на некую стезю, которая приведет вас в некое место, и вы пойдете вперед улыбаясь, будто бы вас ничто не волнует, и все же в конце концов, если у вас будут правильные советчики и правильные помощники, вы, может быть, получите то, чего хотите, если, конечно, вы способны хотеть.
— А кто не способен? — Сэр Стэффорд слегка покачал головой. — Вы видите слишком много. Даже чересчур много.
Лакеи распахнули дверь:
— Обед подан.
В том, что за этим последовало, было что-то поистине королевское. В дальнем конце помещения распахнулись высокие двери, ведущие в залитый ярким светом зал для торжественных приемов, с расписным потолком и тремя огромными люстрами. К графине с обеих сторон подошли две пожилые дамы в вечерних платьях, седые волосы тщательно уложены в высокие прически, на каждый — брошь с бриллиантом, и все же Стэффорду Наю они чем-то напоминали тюремных надзирательниц. Они, подумал он, не столько охранницы, сколько первоклассные сиделки, отвечающие за здоровье, туалет и прочие интимные подробности существования графини Шарлотты. Почтительно поклонившись, они подхватили сидящую женщину под руки, и с легкостью, объясняющейся их долгим опытом и ее собственным усилием, которое, несомненно, было максимальным, она величаво поднялась на ноги.
— Мы идем обедать.
