Диего хрипло выпалил:
— Никто меня не хочет убить!
Тогда поставим вопрос иначе. Зачем ты пытался убить меня?
Диего открыл рот и закрыл его, не произнеся ни слова. Он молча смотрел то на Фокса, то на ящик, все еще открытый, то на дверь, все еще распахнутую, с разломанным краем косяка. Он глубоко и судорожно вздохнул, по его телу прошла судорога, и затем снова уставился на Фокса.
— Хорошо, — сказал он, — вызывай полицию. Я знал, что тебе известно, чья это ваза. Я знал, что ты хотел сегодня прийти ко мне, чтобы потребовать объяснений.
Я мог дать только одно объяснение: признаться, что я украл вазу, а этого мне делать не хотелось. Поэтому, как ты сказал, я все подготовил. Мне следовало бы догадаться, что ты не попадешь в такую ловушку.
— А затем через несколько минут после того, как я вошел, ты прибежал, чтобы убедиться, что она сработала?
— Да, я… посмотреть, как ты… посмотреть, что…
— По тупости тебе, Диего, нет равных!
— Знаю. И зачем я только стащил ее…
— Да, это ты плохо придумал. Что ты будешь говорить, когда тебя станут допрашивать полицейские? Где ты взял нитробензол? Тебе, разумеется, нужно будет доказать это.
А тазик? Ведь ты был у себя в конторе безотлучно до своего прихода сюда? Зачем ты взломал замок на двери, почему ты не воспользовался ключом? И с ящиками то же самое. И что ты сделал с вазой? Я целый час могу задавать вопросы. Самый тупой полицейский на свете будет хохотать, как лошадь, глядя на тебя.
— Пускай себе, — упрямо сказал Диего.
— Господи, — с отвращением вскричал Фокс, — неужели ты думаешь, что кто-то проглотит твое вранье!
— Я хочу сказать, что, если ты вызовешь полицию, это все, что они узнают от меня, — сказал Диего, хладнокровно встретив взгляд Фокса. Его лицо перекосила непроизвольная гримаса, обнажив зубы и десны. — И все прочие.
Включая тебя. Если ты хочешь расследовать убийство, я не возражаю, я хочу этого так же, как и ты, но ищи не здесь.
Я не убийца, черт тебя подери! Какое отношение к убийству имеют мои чувства к Гарде? Или эта проклятая ваза?
Диего замолчал, но челюсть его шевелилась. Он поднял руку и тут же опустил ее снова.
— Извини, Фокс, — сказал он, неуклюже пытаясь придать своему голосу мягкость. — Ты думаешь, что спас мне жизнь. Спасибо. Это все, что я собираюсь говорить. Кому бы то ни было. — Он протянул руку. — Телефон вон там.
Фокс посмотрел на него, на излом его губ, на прищуренные глаза, которые прячут смертельно раненную гордость и самоуважение. Что-то заставляет его смириться с позором и взять на себя чужой грех. Было совершенно ясно, что сейчас от него ничего не добьешься — ни лестью, ни доводами разума. Руки его двигались, и Фокс увидел, как кончики указательного и среднего пальцев на правой руке делали маленькие круги на культях левой руки. Фокс никогда раньше этого не видел. Да и никто не видел. Диего никогда не позволял себе делать это на людях.
Фокс встал, подошел к столу, оторвал кусок газеты, пошел в прихожую, газетой взялся за тазик, вернулся и поставил его на стол, потом забрал свою шляпу со шкафчика с ящиками и остановился перед Диего, тот поднял на него глаза и тут же опустил.
— Не прикасайся к тазику голыми руками, — сказал Фокс. — Жидкость маслянистая. Даже одна капля опасна, если попадет на кожу. Не смертельна, но может причинить вред. Возьми резиновые перчатки, тряпку, моющую жидкость и протри пол, дверь и все деревянные части. Обработай тазик спиртом, прежде чем выкинуть, — если только не хочешь сохранить его на память. Дверь запереть нельзя, замок сломан. Кто-то пытался тебя убить и может сделать еще одну попытку. Не будь дураком.
— А как же полиция? — спросил Диего. — Я не жду… не прошу об одолжении. Я просто хочу…
— Полиция занята расследованием поножовщины в Гарлеме, — отрезал Фокс и пошел прочь.
В ресторанчике на Пятьдесят четвертой улице к западу от Лексингтон-авеню Фокс обдумывал ситуацию, одновременно услаждая себя прекрасными устрицами, отличной телячьей печенкой, сносным картофелем под лионским соусом и брокколи, похожей на водоросли всем, кроме цвета.
После устриц он пошел к телефонной будке, набрал номер Доры Моубрей, но не дождался ответа. За печенкой он попробовал позвонить Гарде Тьюсар на Мэдисон-авеню, но с тем же результатом. Перед тем как положить в кофе сахар, он попробовал дозвониться в апартаменты Адольфа Коха на Двенадцатой улице, но мягкий голос цветной горничной доложил, что мистера Коха нет дома.
Ни одна из этих неудач не стала приговором блестящей идее. Блестящих идей у него не было. Какой смысл возвращаться на пути, которые уже донельзя затоптаны отрядами инспектора Деймона? Например, каков источник доходов Гарды Тьюсар? Для хорошего подразделения детективов это была не проблема, и Деймон вполне сознавал, какие возможности сулит ее решение, но так ничего и не добился. Если бы Гарда открыто или тайно посещала дом Коха, Диего или Перри Данхэма, если бы она появлялась в качестве хозяйки или гостьи в какой-то временно снятой квартирке, агенты Деймона, кропотливо эти варианты проработавшие, несомненно обнаружили бы это, но необъяснимое богатство Гарды продолжало оставаться тайной. Неизбежный вывод властей, что оно результат шантажа, был правдоподобен, но доказательства, несмотря на мучительные поиски, отсутствовали.
То же самое произошло и с прочими традиционными линиями расследования. С упорством отчаяния Деймон даже залез в дело о гибели Лоутона Моубрея четыре месяца назад, но и там ничего не обнаружил. 29 ноября Моубрей был один в своем офисе на двадцатом этаже здания на Сорок седьмой улице, когда в семнадцать тридцать семь вывалился из окна, отлетел от карниза восемьюдесятью футами ниже и разбился насмерть. В ходе расследования было установлено, что Ян Тьюсар вошел в здание двумя-тремя минутами позднее и поднялся на лифте на двадцатый этаж, чтобы встретиться, как было условлено, с Моубреем, но это был единственный свежий факт, который, возможно, в то время что-то бы и значил, а сейчас не значил ничего.
Нет, решил Фокс, поставив на стол пустую чашку и состроив ей рожу, нечего лаять вдогонку обученным псам. Необходимо внезапное озарение, которое, черт возьми, никак не приходило. Ему оставалось только где-то проводить время и ждать его, и ничем не хуже любого другого места для этой цели была квартира Перри Данхэма на Пятьдесят первой улице. Ключи у него были. Там есть кровать, которой он мог бы воспользоваться. Он заплатил по счету, пошел снова в телефонную будку, попросил Брустер 8000 и после недолгого ожидания услышал знакомый голос.
— Миссис Тримбл? Это Фокс. Пожалуйста, скажите Покорному, что бильярд сегодня отменяется, потому что я не приеду домой. И пусть Сэм не трогает клубнику, пока я на нее не посмотрю. Надеюсь, приеду завтра вечером. Как дела?
— Отлично. — Миссис Тримбл держала трубку слишком близко ко рту и, как обычно, говорила слишком громко. — Мистер Крокер содрал кожу на ноге, две свинки опоросились. Телеграмму вашу получили.
— Телеграмму? Из Бостона?
— Нет, не из Бостона. Из Нью-Йорка. Подождите, я возьму бумажку. Сэм ее записал. — Через пару секунд в трубке вновь зазвучал голос миссис Тримбл: — Это от женщины, по крайней мере, подписано Дорой Моубрей: д, о…
— Знаю. Что там?
— «Телеграмму получила. Прибуду Брустер 20.48, как просили».
Фокс даже дыхание задержал.
— Прочитайте еще раз.
Она прочитала.
— Когда вы ее получили?
— Сэм записал — в девятнадцать пятнадцать.
— Не кладите трубку.
Фокс положил трубку на полку, вытащил из кармана справочник, нашел расписание поездов, пробежал глазами по одной из колонок, взглянул на часы, снова взял трубку и сказал:
— Хорошо, миссис Тримбл, до свидания! — И пулей вылетел из будки.
Схватив шляпу и пальто и едва не врезавшись в двух ошарашенных официантов, он выскочил на улицу.
К счастью, ему удалось поставить автомобиль рядом с ресторанчиком, он мигом втиснулся в него, включил зажигание и вписался в полосу движения.
Хотя придется потратить драгоценные минуты на то, чтобы пересечь город, единственная его надежда — шоссе Вест-Сайд, поэтому он нырнул на Пятьдесят седьмую улицу и помчался к нему. На этом перегоне ничего нельзя было сделать — на каждой поперечной авеню светофор и встречный поток машин, так что его маленький «уэзерсил» здесь не имел никаких преимуществ перед старыми драндулетами. Стараясь зря не раздражаться, он стал мысленно производить подсчеты. Вспомнил строки расписания:
Бедфорд-Хилл 20.23
Катона 20.27
Голденз-Бридж 20.32
Парди 20.37
Кротон-Фоллз 20.41
Брустер 20.48
На Восьмой авеню часы на щитке его машины показывали 19.55. Значит, и Бедфорд-Хилл, и Катона отпадают. Голденз-Бридж — сомнительно. Парди — возможно. Кротон-Фоллз — если повезет. Остается, конечно, Брустер, но это его не устраивало. Он хотел попасть на поезд и найти Дору до того, как поезд приедет в Брустер. Человек, заманивший ее на этот поезд, послал телеграмму за его подписью и, вероятно, собирается выманить ее из поезда, не доезжая Брустера. В Парди, может быть.
