– Думаете, после этого вы сможете прийти к определенному решению?
– Смогу. Но, конечно, мне необходимо опросить свидетелей.
– Такой вопрос должен решать коронер, не так ли?
– Да, но я не сомневаюсь, что, если вы подскажете ему, что мне такое дело будет позволено в интересах правосудия, он согласится. Мне думается, что при сложившихся обстоятельствах было бы куда лучше для всех уже на дознании решить, виновата ли Эллен Монтейз или нет. Если она виновата, тогда обвинение выиграет в том плане, что уже здесь, перед присяжными коронерами, я изложу свои факты. Если же она не виновна, обвинение не опозорится, коллегия присяжных вынесет оправдательный приговор.
– Откровенно говоря, я-то думаю, что если районный прокурор и пойдет на такое отступление от правил, то только в надежде, что вы сами себя высечете!
– Ну что же, это меня вполне устраивает! Со своей стороны обещаю сделать так, чтобы у всех создалось впечатление, будто я действую заодно со Спрагом. От него зависит, будет ли так на самом деле.
Шериф выглянул в окно. Было видно, что он обдумывает линию своего поведения. Наконец он сказал:
– Хорошо, я посмотрю, что можно сделать в этом плане… А теперь, вы хотите видеть Эллен Монтейз?
Мейсон кивнул.
– Разрешаю вам пройти к ней в тюрьму. Но только вам одному. Остальные останутся здесь.
Мейсон вошел в приемную тюрьмы. В нос ему ударил тошнотворный запах тюремной дезинфекции. Забранные решетками окна производили угнетающее впечатление на человека, не привычного к этой обстановке.
– Она находится в камере предварительного заключения, – пояснил шериф. – Вон в той половине здания. Их надзирательница – жена начальника тюрьмы. Пройдите в приемную и подождите, пока ее приведут вниз.
Эллен Монтейз появилась минут через пять.
– Чего вы от меня хотите? – спросила она, усаживаясь на стул.
– Помочь вам, если удастся.
– Это невозможно. Я вижу, что увязла так, что не могу пошевелить ни рукой, ни ногой.
Надзирательница сказала:
– Я подожду за дверями.
– И не забудьте поплотнее закрыть двери, – распорядился шериф, – пусть они побеседуют в спокойной обстановке.
Когда дверь закрылась, Мейсон произнес:
– Расскажите мне обо всем.
Ему не понравилось, что Эллен впала в состояние полной депрессии.
– Какой толк, – пробормотала она равнодушно, – наверное, все дело в том, что я была так безмерно счастлива… За все приходится расплачиваться. И потом, зачем так переживать? Единственный человек, которого я любила, убит… И они еще могут обвинять в его смерти меня… Нет, я не стану плакать. Не беспокойтесь. Когда плачут женщины моего возраста, это значит, что они полны симпатии к самой себе, а я не хочу себя жалеть!
– Почему вы уехали от Деллы Стрит?
– Потому что я хотела уничтожить все письма, которые я получила от… от моего мужа, – ответила она с оттенком вызова в голосе.
– В конце концов может оказаться, что он в действительности был вашим законным мужем. Возникли кое-какие сомнения в правомочности их брака с Эллен Уоткинс. Если вы мне поможете, мы сумеем что-то сделать.
– Вы ничего не сможете сделать, – устало ответила Эллен. – Все против меня. Я вам не рассказала о самой страшной улике…
– Что именно?
– Я ездила в горную хижину во вторник шестого числа.
– Зачем?
– Из чистой сентиментальности. Мне никто не поверит, никто не поймет. Наверное, для этого надо быть безумно влюбленной, да еще чтобы любовь пришла после полнейшего разочарования. Я поехала туда потому, что была там так счастлива. Мне хотелось снова почувствовать смолистый запах сосен и атмосферу мира и спокойствия, окружающую дом. Я хотела снова пережить, хотя бы мысленно, те счастливые часы.
– Почему вы не рассказали этого полицейским?
– Кому хочется выставлять себя на посмешище? Из-за этого я и письма его сожгла. Они такие нежные, такие сокровенные, когда читаешь их одна, но когда их читают вслух в суде…
– Но вас там кто-то видел?
– Да, меня задержали за нарушение скорости. Я думаю, что и нарушения-то не было, но этому полицейскому нужно было выполнить дневную норму нарушителей. Я оказалась как раз двадцать пятой… Во всяком случае, он записал номер машины и выписал на мое имя квитанцию со штрафом. Полиция сразу же об этом узнала.
– А пистолет?
– Мой муж просил раздобыть ему оружие.
– Он сказал, зачем?
– Нет, он просто позвонил мне в библиотеку и спросил, нет ли в коллекции пистолета, который бы стрелял. Я ответила, что наверняка не знаю, но, может быть, найдется. И принесла ему этот пистолет. Он сказал, что он ему нужен всего на пару дней.
– Вам его просьба не показалась странной?
– Боже мой, когда любишь, ни о чем не думаешь!
– Так вы вернулись домой, чтобы сжечь его письма?
– Да.
– А не для того, чтобы спрятать патроны?
– Нет.
– Но вы пытались их спрятать, да?
– Когда я приехала туда, мне показалось, что от них стоит отделаться.
– А попугай? Это вы его убили?
– Боже избави, нет! Зачем мне было убивать попугая?
– Но ведь вы наверняка заметили, что птица все время повторяла: «Положи пистолет, Эллен! Не стреляй! Господи, ты меня застрелила!»
– Это не может быть приписано мне… Попугая муж приобрел в зоомагазине в пятницу второго числа. Я не научила птицу ни единому словечку. Да и потом, попугай не был даже вблизи горной хижины.
Неожиданно у нее из глаз заструились слезы.
– Я не могу поверить, просто не могу поверить, что он мог сделать что-то такое, что меня могло обидеть, как-то нарушить мой покой. Он все время думал о моем счастье. Как он был ко мне добр, как нежен и внимателен… и какой у него был изумительный характер.
Мейсон похлопал ее по плечу.
– Не расстраивайтесь так сильно. Поберегите нервы для решающего сражения. Сегодня вечером вам придется предстать перед коллегией коронера.
– Что я должна делать? – спросила она сдержанно. – Нужно, чтобы я ответила, что отказываюсь говорить? Кажется, именно так поступают известные адвокаты, когда идет процесс об убийстве.
– Наоборот, я хочу, чтобы вы честно и откровенно ответили решительно на все вопросы. Независимо от того, в чем они станут вас обвинять и как будут стараться напугать и запутать, вы говорите только правду. Безусловно, это будет пытка, но зато вы выйдете оттуда с гордо поднятой головой.
– Что-то вы переменили свои намерения. Вчера вечером вы пытались спрятать меня от полиции.
– Вовсе не от полиции. А от того, кто убил попугая.
– Что вы имеете в виду?
– Я предполагал, что кто-то непременно попытается покончить с попугаем. Если бы вы находились дома и услышали шаги незваного гостя… Поймите, на совести этого человека уже есть одно убийство. Так что второе для него не составило бы большого труда.
– Но как вы могли предположить, что кто-то попытается убить Казанову?
– Это было всего лишь догадкой… Как вы полагаете, вы продержитесь сегодняшний вечер?
– Постараюсь!
– Хорошо! Приободритесь, постарайтесь, чтобы вы… одним словом, не поддавайтесь пессимистическим настроениям. Нас с вами впереди ждут жаркие бои.
– Легко вам говорить… Я потеряла любимого человека, и меня же обвиняют в его убийстве!
– Это обвинение не будет же вечно висеть над вами.
Она сумела улыбнуться и сказала:
– Идет! Раз надо, так надо, нечего вешать голову!
Энди Темпнет, заслуживающий репутации настоящего философа как в жизни, так и при выполнении своих обязанностей коронера, призвал к порядку присутствующих на дознании, выбрал состав присяжных и произнес коротенькое вступительное слово, не претендующее на особое красноречие. Суть его сводилась к тому, что необходимо выяснить причину смерти мистера Фремонта К. Сейбина, а если это было убийство, то постараться найти преступника.
Далее он представил прокурора и Перри Мейсона, объявив, что последний действует в интересах наследника, а также Эллен Монтейз. Предупредил, что он не потерпит «хождений вокруг да около» и долгих речей.
– Нам нужны только факты, и не пытайтесь мудрить со свидетелями, запугивать их или сбивать с толку. Я буду это немедленно пресекать. Первым буду задавать вопросы я, затем районный прокурор. После него Перри Мейсон и любой присяжный заседатель. Итак, приступим к делу. Все ясно?
– Вполне, – наклонил голову Мейсон.
Районный прокурор сразу же насторожился.
– Конечно, представление коронера о том, каков должен быть порядок дознания, отличается от моего…
– Однако здесь хозяин я, – совершенно безапелляционно заявил коронер. – Я – обыкновенный честный гражданин и постарался подобрать в состав присяжных таких же простых людей, повидавших жизнь и достаточно здравомыслящих. Мне сдается, я знаю, чего они хотят. Во всяком случае, свои желания я прекрасно знаю.
Энди Темпнет сразу же утихомирил легкий смешок, пронесшийся по залу заседаний, нахмурив брови. Потом он сказал:
