— Конечно нет. Он женат.
— Итак, вы, даже приблизительно, не знаете, сколько времени прошло между моментом, когда ваш муж умер у вас на глазах, и примерно шестью часами утра, когда вы пошли к консьержке позвонить? Час? Два часа? Три?
— Больше часа, в этом я готова поклясться. Но меньше трех.
— Вы ожидали обвинения в убийстве?
— Я не строила иллюзий.
— И задавались вопросом, что будете отвечать на вопросы, которые вам станут задавать.
— Возможно. Сама того не сознавая. Я много думала. Потом услышала знакомый стук мусорных бачков, которые тянут по мостовой в соседнем дворе, и спустилась.
— Опять-таки не встретив сестру?
— Да. По пути я коснулась руки мужа. Она уже остыла. Я поискала в телефонном справочнике ваш домашний номер и, не найдя его, позвонила в дежурную часть, попросив вас известить.
— После чего вернулись к себе?
— Со двора я увидела свет в окне сестры. Когда я открыла дверь, Дженни спускалась по лестнице.
— Она уже видела тело?
— Да.
— Она ничего не сказала?
— Возможно, сказала бы, если бы в дверь почти сразу не постучали. Это был ваш инспектор. — И после короткой паузы добавила: — Если осталось немного кофе…
— Он остыл.
— Ничего.
Он налил ей, а заодно и себе.
За дверью кабинета, за окном продолжалась жизнь, повседневная жизнь, такая, какой ее организовали для своего спокойствия люди.
А здесь, в четырех стенах, был другой мир, трепет которого ощущался за каждой фразой, за каждым словом, мрачный и тревожный мир, в котором, однако, эта довольно молодая женщина чувствовала себя совершенно непринужденно.
— Вы любили Мартона? — спросил Мегрэ вполголоса, как будто помимо своей воли.
— Нет. Не думаю.
— Тем не менее вышли за него замуж.
— Мне было двадцать восемь. Все мои предыдущие попытки оказались неудачными.
— Захотелось респектабельности?
Жизель Мартов не обиделась, по крайней мере не подала виду.
— Во всяком случае, покоя.
— Вы выбрали изо всех Мартона потому, что им было легче манипулировать?
— Возможно. Неосознанно.
— Вы тогда уже знали, что он почти импотент?
— Да. Я не этого искала.
— Первое время вы были с ним счастливы?
— Это слишком сильно сказано. Мы довольно хорошо ладили.
— Потому что поступал так, как вам хотелось?
Она делала вид, что не замечает агрессивности, от которой дрожал голос комиссара, ни того, как он на нее смотрит.
— Я себе не задавала этот вопрос.
Ничто не могло вывести ее из себя, однако в поведении начала сквозить некоторая усталость.
— Когда вы встретили Харриса, или, если вам так больше нравится, Мориса Швоба, вы в него влюбились?
Жизель задумалась, как будто хотела ответить особо точно.
— Вы все время употребляете это слово. Во-первых, Морис мог изменить мое положение в обществе, а я никогда не считала, что мое место — за прилавком в универмаге.
— Он сразу стал вашим любовником?
— Смотря что вы понимаете под словом «сразу». Через несколько дней, если мне не изменяет память. Мы не придавали этому значения, ни он, ни я.
— То есть ваши отношения основывались скорее на деловых интересах?
— Если хотите. Из двух гипотез вы, как мне известно, выберете наиболее пачкающую. Я бы скорее сказала, что Морис и я почувствовали, что мы одной породы…
— Потому что у вас были одинаковые амбиции. Вам никогда не приходило в голову развестись, чтобы выйти замуж за него?
— Чего ради? Он женат на женщине старше его, имеющей состояние, которое позволило ему открыть собственное дело на улице Сент-Оноре. А остальное…
Она давала понять, что остальное значило так мало!
— Когда вы начали подозревать, что ваш муж не в себе? Ведь у вас было такое впечатление, верно?
— Это не впечатление — уверенность. Я с самого начала знала, что он не такой, как всегда. У него бывали периоды экзальтации, когда он рассуждал о своей работе как говорил бы гений, и депрессии, когда он жаловался, что неудачник, над которым все потешаются.
— Включая вас.
— Разумеется. Мне кажется, он всегда был таким. В последнее время он был мрачным, встревоженным, смотрел на меня настороженно и внезапно, в самый неожиданный для меня момент, разражался упреками. А иногда донимал меня своими инсинуациями.
— Вам не приходило в голову уйти от него?
— Думаю, я жалела его. Он был несчастен. Когда из Америки вернулась моя сестра — в глубоком трауре, изображая из себя безутешную вдову, он был недоволен. Она нарушала его привычки, и он не мог ей простить, что она целыми днями не обращалась к нему ни с единым словом.
Я и сейчас не понимаю, как ей это удалось. А ведь удалось, и, очевидно, потому, что притворялась щепкой, потерянной в бурном океане жизни.
Наконец-то рядом с ним оказался кто-то более слабый, чем он сам. По крайней мере, он так думал. Понимаете? С моей сестрой он казался себе настоящим мужчиной, сильным человеком, уверенным в себе…
— Вам не хотелось развестись и предоставить им свободу действий?
— Они были бы несчастны вместе, потому что на самом деле моя сестра отнюдь не плакса-размазня. Наоборот.
— Вы ее ненавидите?
— Мы с ней никогда не любили друг друга.
— В таком случае почему приняли в своем доме?
— Потому что она мне навязалась.
Мегрэ чувствовал тяжесть на плечах и неприятный привкус во рту, потому что понимал: все это правда.
Жизнь в домике на авеню Шатийон протекала в той самой атмосфере, которую мадам Мартон описала в нескольких фразах, и он мог себе представить почти молчаливые вечера, во время которых каждый замыкался в своей ненависти.
— На что вы надеялись? Что это не продлится долго?
— Я ходила к врачу.
— К Стейнеру?
— Нет. К другому. Я ему все рассказала.
— Он не посоветовал вам добиваться госпитализации вашего мужа?
— Он мне посоветовал подождать, сказав, что симптомы еще недостаточно четкие и не замедлит произойти более сильный кризис…
— Таким образом, вы предвидели кризис и держались начеку?
Жизель едва заметно пожала плечами.
— Я ответила на все вопросы? — спросила она после некоторой паузы.
Мегрэ искал, о чем бы ее еще спросить, и не находил, ибо темных пятен для него не осталось.
— Когда вы остановились на лестнице и увидели вашего мужа на полу, у вас не возникло желания прийти ему на помощь?
— Я не знала, вдруг у него осталось достаточно сил, чтобы схватить револьвер…
— Вы уверены, что ваша сестра в курсе всего того, что вы мне только что рассказали?
Она посмотрела на него не отвечая.
Чего ради продолжать? Ему хотелось бы поймать ее на противоречиях, обвинить в убийстве, но она не подставлялась и не уклонялась от ответов.
— Полагаю, — прошептал он, выпуская последнюю стрелу, — у вас никогда не возникало желания избавиться от мужа?
— Убив его?
Она явно делала разницу между «убить» и «госпитализировать». На его «да» она просто заявила:
— Если б мне пришла в голову мысль его убрать, я бы все тщательно продумала и сейчас не сидела бы здесь.
Опять верно. Если кто и способен совершить идеальное преступление, так именно эта женщина.
Нет, она не убивала Мартона! Раскурив по новой трубку и раздраженно поглядев на сидящую перед ним Жизель Мартон, Мегрэ тяжело встал и, с затекшим телом и отупевшим мозгом, направился к двери, ведущей в кабинет инспекторов.
— Соедините меня с домом семнадцать по авеню Шатийон. С консьержкой. Жанвье в домике во дворе. Пусть она позовет его к аппарату.
Он вернулся на свое место, и пока ждал, мадам Мартон припудривала лицо, как делала бы в театре во время антракта. Наконец зазвонил телефон.
— Жанвье? Мне бы хотелось, чтобы ты, не кладя трубку, вернулся во флигель и внимательно осмотрел поднос, который должен находиться на кухне… — Он повернулся к Жизель Мартон. — Поднос круглый, квадратный?
— Прямоугольный, деревянный.
— Прямоугольный деревянный поднос, достаточно большой, чтобы на нем уместились три чашки и три блюдца… Я хочу знать, есть ли на нем царапина или какой-либо другой знак, позволяющий понять, той или иной стороной ставят поднос. Понимаешь, что я хочу сказать?.. Секунду… Эксперты все еще там? Отлично!
Попроси их осмотреть флакон, стоящий в чулане для швабр. Там находится белый порошок. Пусть снимут с него отпечатки пальцев.
На второй вопрос Жанвье смог ответить сразу:
— Отпечатков нет. Они его уже осмотрели. Флакон вытерли влажной, немного сальной тряпкой. Очевидно, той, которой моют посуду.
— Из прокуратуры приезжали?
— Да. Следователь недоволен.
— Из-за того, что я его не дождался?
— В основном потому, что вы увезли обеих женщин.
— Скажи ему, что, когда он вернется к себе в кабинет, все уже, очевидно, закончится. Что за следователь?
— Комельо.
Он и Мегрэ не выносили друг друга.
— Скорей сходи осмотри поднос. Я остаюсь у аппарата.
