– Очень удачная формулировка, – сказал Пуаро. – Невозможное произойти не могло, а следовательно, невозмежное оказалось возможным вопреки всему.
– Тогда объясните мне поскорее, что же произошло в поезде вчера ночью.
– Я не волшебник, мой дорогой. И озадачен не меньше вашего. Дело это продвигается очень странно.
– Оно нисколько не продвигается. Оно стоит на месте.
Пуаро покачал головой:
– Это не так. Мы немного продвинулись вперед. Коечто мы уже знаем. Мы выслушали показания пассажиров…
– И что это нам дало? Ничего.
– Я бы так не сказал, мой друг.
– Возможно, я преувеличиваю. Конечно, и этот американец, Хардман, и горничная добавили кое-какие сведения к тому, что мы уже знаем. Вернее говоря, они еще больше запутали все дело.
– Не надо отчаиваться, – успокоил его Пуаро.
Мсье Бук накинулся на него:
– Тогда говорите – поделитесь с нами мудростью Эркюля Пуаро.
– Разве я вам не сказал, что озадачен не меньше вашего? Зато теперь мы можем приступить к разрешению проблемы. Мы можем расположить имеющиеся у нас факты по порядку и методически разобраться в них.
– Умоляю вас, мсье, продолжайте, – сказал доктор Константин.
Пуаро откашлялся и разгладил кусочек промокашки:
– Давайте разберемся в том, чем мы располагаем. Прежде всего, нам известны некоторые бесспорные факты. Рэтчетт, или Кассетти, вчера ночью получил двенадцать ножевых ран и умер Вот вам факт номер один.
– Не смею возражать, старина, не смею возражать, – сказал мсье Бук не без иронии.
Пуаро это ничуть не обескуражило.
– Я пока пропущу довольно необычные обстоятельства, которые мы с доктором Константином уже обсудили совместно, – невозмутимо продолжал он. – В свое время я к ним вернусь. Следующий, как мне кажется, по значению факт – это время совершения преступления.
– Опять-таки одна из немногих известных нам вещей, – прервал его мсье Бук. – Преступление было совершено сегодня в четверть второго. Все говорит за то, что это было именно так.
– Далеко не все Вы преувеличиваете. Хотя, конечно, у нас имеется немалое количество фактов, подтверждающих эту точку зрения.
– Рад слышать, что вы признаете хотя бы это.
Пуаро невозмутимо продолжал, как будто его и не прерывали:
– Возможны три предположения: первое – преступление совершено, как вы утверждаете, в четверть второго. Это подтверждают разбитые часы, показания миссис Хаббард и горничной Хильдегарды Шмидт. К тому же это совпадает с показаниями доктора Константина.
Второе предположение: убийство совершенно позже, и стрелки на часах передвинуты, чтобы нас запутать.
Третье: преступление совершено раньше, и стрелки передвинуты по той же причине, что и выше.
Так вот, если мы примем первое предположение как наиболее вероятное и подкрепленное наибольшим числом показаний, мы должны будем считаться с некоторыми вытекающими из него фактами. Начнем хотя бы с того, что, если преступление было совершено в четверть второго, убийца не мог покинуть поезд. А значит, встает вопрос; где убийца? И кто он?
Для начала давайте тщательно разберемся во всех показаниях. В первый раз о существовании невысокого темноволосого мужчины с писклявым голосом мы услышали от Хардмана. Он утверждает, будто Рэтчетт рассказал ему об этом человеке и поручил охранять себя от него.
У нас нет никаких фактов, подтверждающих эти показания, и, следовательно, нам приходится верить Хардману на слово. Теперь разберемся во втором вопросе: тот ли человек Хардман, за которого он себя выдает, то есть действительно ли он сыщик Нью-Йоркского детективного агентства?
На мой взгляд, это дело прежде всего интересно тем, что мы лишены всех вспомогательных средств, к которым обычно прибегает полиция. Мы не можем проверить показания свидетелей. Нам приходится целиком полагаться на собственные заключения. Для меня лично это делает разгадку преступления еще более интересной. Никакой рутины. Только работа ума И вот я спрашиваю себя: можем ли мы верить показаниям Хардмана, когда он говорит о себе? И решаю; можем. Я придерживаюсь того мнения, что мы можем верить в то, что Хардман рассказывает о себе.
– Вы полагаетесь на свою интуицию, – спросил доктор Константин, – или, как говорят американцы, на свой нюх?
– Вовсе нет. Я исследую все возможности. Хардман путешествует с фальшивым паспортом, а значит, в любом случае подозрения прежде всего падут на него. Как только появится полиция, она в первую очередь задержит Хардмана и телеграфирует в Нью-Йорк, чтобы проверить его показания. Проверить личность большинства пассажиров представляется очень трудным – и в большинстве случаев этого не станут делать хотя бы потому, что они не дают никаких поводов для подозрений. Но в случае с Хардманом дело обстоит иначе. Он или тот, за кого себя выдает, или нет. Вот почему я считаю, что тут все должно быть в порядке.
– Вы считаете его свободным от подозрений?
– Вовсе нет. Вы меня не поняли. Откуда мне знать – у любого американского сыщика могут быть свои причины убить Рэтчетта. Я хочу только сказать, что Хардману можно верить, когда он рассказывает о себе. Рэтчетт вполне мог нанять его и, по всей вероятности, хотя твердо уверенным тут быть нельзя, так оно и было. Если мы принимаем показания Хардмана на веру, тогда мы должны искать дальнейшее им подтверждение. И мы находим его, хотя и несколько неожиданно, в показаниях Хильдсгарды Шмидт. Проводник спального вагона, встреченный ею в коридоре, как две капли воды похож на описанного Хардманом врага Рэтчетта. Можем ли мы подтвердить эти два рассказа? У нас есть пуговица, которую миссис Хаббард нашла в купе. Есть и еще одно дополнительное доказательство, хотя вы могли его и не заметить.
– Что же это?
– Оба – и полковник Арбэтнот, и Гектор Маккуин – упомянули, что проводник проходил мимо их купе. Они не придали этому значения. Но вспомните, господа: Пьер Мишель заявил, что он не вставал с места, за исключением тех случаев, которые были им специально оговорены, а ни в одном из этих случаев ему не нужно было проходить мимо купе, где сидели Арбэтнот Маккуин. А следовательно, рассказ о невысоком темноволосом мужчине с писклявым голосом, в форме проводника спальных вагонов подкрепляется свидетельскими показаниями четырех свидетелей. Прямыми или косвенными.
– И еще одна небольшая деталь, – сказал доктор Константин, – если Хильдегарда Шмидт говорит правду, тогда почему же настоящий проводник не упомянул, что видел ее, когда шел на вызов миссис Хаббард?
– Это, по-моему, вполне объяснимо. Когда он шел к миссис Хаббард, горничная была у своей хозяйки. А когда горничная возвращалась к себе, проводник был в купе миссис Хаббард.
Мсье Бук с трудом дождался конца фразы.
– Да, да, мой друг, – сказал он нетерпеливо. – Хотя я восхищаюсь вашей осмотрительностью и тем, как вы методически – шаг за шагом – идете к цели, все же осмелюсь заметить, что вы не коснулись главного. Все мы сошлись на том, что этот человек существует. Куда он делся? – вот в чем вопрос.
Пуаро неодобрительно покачал головой:
– Вы ошибаетесь. Ставите телегу впереди лошади. Прежде чем спросить себя: «Куда исчез этот человек?» – я задаюсь вопросом: «А существует ли на самом деле такой человек?» И знаете почему? Потому что, если бы этот человек не существовал, а если бы его просто выдумали, изобрели, насколько легче было бы ему исчезнуть. Поэтому я прежде всего стараюсь узнать, существует ли подобный человек во плоти?
– Да.
– Ну а теперь, когда вы установили, что он существует, скажите, где же он?
– На это есть два ответа, мой друг. Или он прячется в поезде в таком неожиданном месте, что нам и в голову не приходит искать его там. Или он, так сказать, существует в двух лицах. То есть он одновременно и тот человек, которого боялся мистер Рэтчетт, и кто-то из пассажиров поезда, так хорошо замаскированный, что Рэтчетт его не узнал.
– Блестящая мысль, – просиял мсье Бук. Однако тут же лицо его снова омрачилось: – Но есть одна неувязка…
Пуаро предвосхитил его слова:
– Рост этого человека, вы это хотели сказать? За исключением лакея мистера Рэтчетта, все пассажиры; итальянец, полковник Арбэтнот, Гектор Маккуин, граф Андрени – высокого роста. Значит, у нас остается один лакей – не слишком подходящая кандидатура. Но тут возникает и другое предположение: вспомните писклявый, как у женщины, голос. У нас появляется возможность выбора. Это может быть и мужчина, переодетый женщиной, и женщина. Если одеть высокую женщину в мужской костюм, она кажется маленькой.
– Но ведь Рэтчетт должен был бы знать… – возразил мсье Бук.
– Вполне вероятно, он и знал. Вполне вероятно, что эта женщина уже покушалась на его жизнь, переодевшись для этой цели мужчиной. Рэтчетт мог догадаться, что она снова прибегнет к этому трюку, и поэтому велел Хардману следить за мужчиной. Однако на всякий случай упомянул о писклявом, как у женщины, голосе.
