Три здания Института сексологии из светло-серого кирпича располагались на краю Тиргартена, под семью высоких дубов. Кабинет доктора Гиршфельда располагался в центральном здании. Пуци выяснил у дежурной, что доктор находится наверху, в музее. Мы поднялись туда по мраморной лестнице.
Остановились у кассы и заплатили две тысячи марок за входные билеты. У кассирши узнали, что Гиршфельд в задней части здания.
Дела у музея шли явно неплохо. По проходам бродили хорошо одетые мужчины и женщины, и с таким напряженно-внимательным видом, словно пришли полюбоваться на восстановленные скелеты динозавров. На самом же деле любоваться им пришлось на выставленные в ряд деревянные вибраторы и искусственные фаллосы всех форм, размеров и окрасок. Имелись там и фотографии голых людей, должно быть, самых что ни на есть «гуттаперчевых», чтобы проделывать друг с другом то, что они проделывали. В одной из витрин были выставлены напоказ пучки искусственных лобковых волос — желтых, черных, красных, рыжих. Среди них были даже ярко-бирюзовые. Все аккуратно расчесаны, взбиты и похожи на бесплотные бороды.
Все это было омерзительно, но по крайней мере отвлекло меня от мыслей о Нэнси Грин.
Стоявший рядом Пуци пробормотал:
— Какая гадость.
— Музей? Или, может, выставка «товаров широкого потребления»?
— И то и другое. Ну да, и все же второе, пожалуй, подходит больше… выставка товаров широкого приобретения.
Я улыбнулся.
— Сомневаюсь, чтобы хоть одному человеку все это могло пригодиться.
— Нет, конечно. Настоящему мужчине все это без надобности, верно?
— Наверно, да, Пуци.
Честно признаться, я и представить себе не мог, чтобы кому-нибудь когда-нибудь пригодились искусственные лобковые волосы, да еще ярко-голубого цвета.
Как нам и подсказали, доктора Гиршфельда мы нашли в дальнем конце музея: он занимался тем, что просматривал какой-то альбом с фотографиями.
— Доктор Гиршфельд? — осведомился я.
— Да. — Он протянул мне руку. — Доктор Магнус Гиршфельд к вашим услугам.
Он оказался низеньким грузным человеком с густыми вьющимися седыми волосами, широким, видавшим виды лицом, крупным носом и длинными обвислыми усами, как у моржа. На нем был длинный черный сюртук и изящный черный галстук, за толстыми линзами пенсне скрывались карие глаза.
Я пожал ему руку.
— Фил Бомон. А это Эрнст Ганфштенгль. Доктор, я полагаю, вы разговаривали с моей напарницей. Мисс Джейн Тернер?
Он улыбнулся.
— Да, конечно. Очаровательная женщина.
— Вы не знаете, где она сейчас?
Он поднял брови.
— Надо же. Сначала является ваша мисс Тернер. Она ищет Грету Мангейм, по ее же словам. И теперь, после того как она уходит, приезжают двое полицейских и тоже ищут Грету. Теперь являетесь вы и разыскиваете мисс Тернер. Мой день превращается в комедию времен Реставрации! — Он опустил брови, наклонился вперед и улыбнулся. — Что за игру вы затеяли, позвольте спросить?
— Я сам точно не знаю. Доктор, настоящее имя Греты Мангейм — Нордструм?
— А, — улыбаясь, сказал он. Выпрямился и снова заложил руки за спину. — Что вы имеете в виду под «настоящим», господин Бомон? Лично я считаю, что, в сущности, все мы имеем право называться так, как нам заблагорассудится, а не слепо следовать воле общества.
— Верно. Грета Мангейм когда-нибудь пользовалась именем Нордструм?
Доктор улыбнулся.
— Пользовалась.
— Какое отношение она имеет к вашему институту?
— Знаете, она же проститутка?
— Да.
— Она раздает мои психобиологические анкеты своим друзьям, затем собирает их и передает мне. Она мне очень помогает. С ее помощью я получил массу важных сведений.
— А что вы сказали мисс Тернер? О том, где можно найти мисс Мангейм?
— То же самое, что и полицейским. Скорее всего. Грета в баре «Топфкеллер» на Шверинштрассе. Она часто захаживает туда днем.
— Спасибо, доктор.
— А вы, — сказал он, — тоже сыщик-пинкертон, не так ли?
— Да.
— А вы бы не хотели заполнить анкету? Мне было бы очень любопытно получить ответы сыщика-пинкертона, как женщины, так и мужчины. Я просил мисс Тернер, но она сказала, что торопится.
— Простите, доктор, мы тоже спешим. Может, как-нибудь в другой раз.
— Я слышал об этом баре, — сказал Пуци.
— Да?
Мы снова сидели в такси, направляясь по аллее Хофйегер на юг через Тиргартен.
— Да. Это пристанище лесбиянок, — мрачно заявил он. — Там их тьма тьмущая.
— Пуци, — сказал я, — мы с вами расследуем преступление. И не можем выбирать место, где нам удобнее задавать вопросы.
— Сначала этот грязный карлик, этот Гиршфельд, с его мерзкими причиндалами. — Он вздохнул. — Теперь лесбиянки.
— Хотите — подождите на улице. А я должен разыскать мисс Тернер.
— Нет-нет, Фил, — живо возразил он. — Мне и в голову не могло прийти пустить вас туда одного.
Я улыбнулся.
— Благодарю вас, Пуци.
До дома номер тринадцать на Шверинштрассе мы добрались только к четырем часам. Спустились по ступенькам и вошли в широкую деревянную дверь. Внутри бар «Топфкеллер» представлял собой большую комнату, обшитую резным деревом; стены но всей длине тут и там покрывали расписанные вручную фрески с изображением леса и сцен в джунглях. С высокого потолка свисало никак не меньше сотни бумажных журавликов длиной едва ли не метр каждый, с изящными крыльями, будто паривших в облаках табачного дыма. По-видимому, наступил час коктейлей.
Женщины сидели за большими складными столами, накрытыми скатертями, и за столиками поменьше, расставленными вдоль стен вокруг паркетного танцевального пятачка. Оркестр не играл, по две пары, женские, медленно танцевали, прижавшись щекой к щеке. Еще несколько пар, скорее всего туристы, рассматривали помещение с не меньшим вниманием, чем посетители — музей Института сексологии. Были там и мужчины — одни выглядели богатыми и неуемными, другие просто неуемными.
Мы с Пуци прошли к длинному бару с оцинкованной сверху стойкой. Два стула оказались свободными — между высокой женщиной справа и грузным мужчиной с широкой спиной, втиснутой в узкий коричневый пиджак, слева. Пуци опустился на стул рядом с мужчиной, напомнив мне немного циркового медведя, карабкающегося на одноколесный велосипед. Я сел на другой стул.
Высокая женщина повернулась ко мне и смерила меня взглядом. Ее карие глаза, глядевшие из-под короткой челки темных волос, были подернуты легкой поволокой. Брови были жирно обведены карандашом и походили на крутые арки, губы — накрашены помадой цвета артериальной крови. Она сказала что-то по-немецки.
— Простите, — сказал я, — по-немецки не говорю.
Вмешался Пуци.
— Вот видите, Фил, что творится в таких местах? Она садомазохистка. Проститутка. Интересуется, не желаете ли вы отведать ее плетки.
Я улыбнулся ей.
— Спасибо, — сказал я. — Но пива я желаю больше.
Пуци перевел.
Она отвернулась со скучающим видом и отпила глоток из своего стакана — что-то бледно-зеленое и полупрозрачное, скорее всего абсент.
— Так мы возьмем пива? — спросил Пуци. Идея насчет пива всегда была ему по душе.
— Да. И поговорим с барменшей.
Барменшей оказалась миловидная полная блондинка в голубом фартуке поверх черной шелковой блузки и черной хлопчатобумажной юбки. Губная помада белого цвета, глаза сильно подведены черной тушью. Пуци сообщил ей наш заказ, а я достал бумажник, вынул из него банкноту в двадцать долларов. Когда женщина принесла пиво и поставила кружки на стойку, я положил между ними двадцатку. Она взглянула на меня. Двадцать долларов были крупной суммой в Берлине — она вряд ли могла заработать больше даже за две недели.
Я обратился к Пуци:
— Спросите ее насчет мисс Тернер.
Когда он произнес имя Грета Мангейм, я заметил, что взгляд барменши переметнулся на грузного мужчину слева от Пуци.
— Nein, — сказала она и добавила еще что-то.
— Она говорит, — сообщил мне Пуци, — что не видала Грету Мангейм. Но всю первую половину дня она была занята — работала за стойкой. Возможно, эта самая Мангейм сидела за одним из столиков и разговаривала с мисс Тернер.
— Она знает, где живет Мангейм? — спросил я.
Пуци перевал вопрос.
— Nein, — сказала она.
— Окажите ей, пусть она порасспросит официанток, — попросил я Пуци.
Он перевел.
Барменша кивнула и потянулась к деньгам. Я прижал банкноту пальцем.
— Только после того, как у нас будет адрес Греты Мангейм, — объяснил я.
Пуци перевел. Она пожала плечами и направилась в дальний конец бара, где ждала официантка.
Пуци поднял кружку и протянул ее в мою сторону.
— Prosit.[30]
Я поднял свою кружку и чокнулся с ним.
