Мэннинг изумился.
— Да, мистер Гонт.
— Во-вторых, одно бедро у него оказалось вывихнутым, и его, похоже, избили, и довольно сильно.
— Сэр, я не представляю, откуда вы все это узнали, но вы совершенно правы.
— Убийца лютовал, — задумчиво сказал Гонт, — так что магический вывод напрашивается сам собой.
— А сейчас, джентльмены, — продолжил доктор Мэннинг после паузы, — ставлю вас в известность, что я сделал все, что мог, все, что в моих силах. Я поговорил с инспектором Тейпом, и он оставит здесь на ночь констебля, если вам не по себе…
— О господи! — процедил Фрэнсис. — Неужели вы полагаете, будто мы не в состоянии сами позаботиться о себе?
— Ну и чудненько! — улыбнулся доктор. — Я ведь только предложил…
— Прежде чем вы уйдете, доктор, — прервал его Гонт, — хотелось бы, чтобы вы помогли нам разрешить кое-какие наши сомнения. Меня тут не было в начале этого вечера, но, кажется, вы говорили, что примерно в то время, когда совершалось убийство лорда Рейла, вы ходили взглянуть на свою машину?..
Мэннинг улыбнулся во весь рот, так что все увидели его сверкающий золотом коренной зуб.
— Да, ходил… Я только что объяснил все это инспектору Тейпу. Ну а что касается диктофонной записи, остается лишь развести руками. О покойниках — либо хорошее, либо ничего, как говорится, но я вынужден сказать, что эксцентричность его светлости порой перехлестывала через край… — Его улыбка стала почти оскалом. — Инспектор, между прочим, сказал мне, в какое время была убита Дорис. Если вы помните, мне пришлось спуститься сюда, чтобы осмотреть тело его светлости, и по просьбе мистера Стайна я поднялся наверх, чтобы проинформировать леди Рейл. Это было, припоминаю, примерно без четверти десять. Я оставался с леди Рейл, как она подтвердит, до того момента, как меня позвали, чтобы осмотреть тело этой бедняжки, примерно через час. Я бы настоятельно попросил вас допросить леди Рейл по этому вопросу немедленно, хотя она, без сомнения, нуждается в отдыхе, после всего пережитого. Но я уверен, что вы первым делом поговорите с ней утром. Я буду здесь, чтобы сопроводить оба тела в Олдбридж.
Гонт кивнул, а Фрэнсис протянул ему руку.
— Хорошо, сэр, — сказал он. — Бесконечно благодарен вам, доктор, и доброй ночи. Вуд выпустит вас.
— И все-таки я бы советовал поговорить с леди Рейл, — с вежливой настойчивостью проговорил Мэннинг, кивая остальным. — Я бы хотел подтверждения своим словам. Благодарю вас. Доброй ночи, джентльмены.
Он выплыл в гостиную, эдакий величавый линейный корабль. Фрэнсис сделал глубокий вдох.
— А теперь, — сказал он, — спать. Я совершенно без сил. Все равно мы ничего не сможем сделать до утра. Я попросил Вуда отнести ваши вещи в Королевскую комнату, мистер Гонт. Я вас провожу, если не возражаете…
Гонт покачал головой:
— Благодарю вас. Я посижу здесь какое-то время. Все равно я сейчас не смогу уснуть.
…Только когда Тэрлейн взял со стола рядом с лестницей в Большом зале свечу, приготовившись идти в свою комнату, он понял, как сильно устал. Кестеван и Мэссей уже поднялись наверх, а Фрэнсис удалился для обмена мнениями с инспектором Тейпом. Так что Тэрлейн отправился наверх в компании сэра Джорджа.
Было час ночи. Одинокий приглушенный удар нескольких часов разнесся по всему дому. Вуд давно уже погасил камин, и в Большом зале стало прохладно. Вуд стоял возле парадной двери, приготовившись выпустить инспектора из дома.
В портретной галерее наверху все свечи были погашены. Сэр Джордж замедлил шаги и сказал:
— Ну, спокойной ночи, старик! — Он опустил свою свечу, так что на портретах видны были только ноги — в доспехах, в рейтузах, в полосатых брюках. — Я в Комнате настоятеля. — Он задумался. — Послушай, тебе не кажется, что кто-то все-таки бродит здесь по ночам?
— Кажется, — спокойно ответил Тэрлейн.
— То-то и оно! — сказал сэр Джордж. — Я бы заперся изнутри на твоем месте. Спокойной ночи.
Тэрлейн попытался проанализировать свои ощущения, идя к себе в комнату. Он пощупал свой пульс и не обнаружил никаких нарушений. Если он и испытывал страх, то это был страх сродни оторопи. Маленькие молоточки стучали у него в висках, а сердце замирало. Но он мог поклясться, что не был испуган.
Он не стал зажигать свет в своей комнате. Лунный свет лился сквозь два окна, выходившие во внутренний двор. Стены были очень толстые, а на оконных стеклах виднелись оттиснутые гербы Рейла. Одно из окон было распахнуто. Тэрлейн различил в темноте высокую кровать с серебрящимся балдахином. В камине мерцал огонь, к камину было придвинуто кресло. На столике, возле кресла, стояли серебряное блюдо с фруктами и филигранной работы графин с виски.
Высоко подняв свечу, Тэрлейн пошел по комнате. Желтое пламя свечи отразилось в зеркале над комодом. Он поставил свечу на комод и внимательно взглянул в зеркале на свое отражение. На него смотрело худощавое лицо с какими-то подслеповатыми глазами и седеющим клинышком бороды. Ему уже много раз советовали обзавестись очками. Сейчас он моргал, глядя на себя, и думал о том, что пара глотков виски ему не помешает, да и визит к окулисту тоже. Виски, очки… О чем он думает? Внизу, в музыкальном салоне, лежат два трупа, и убийца под одной с ним крышей. Он долго смотрел в зеркало, до рези в глазах, и ему грезились видения прошлого.
Город в Новой Англии, омываемый серым морем. Белый затхлый дом, полный хрусталя, где прошла юность. Рассвет… Жестяные тазики с водой… Утренний туалет в соответствии с традициями дорогостоящей частной подготовительной школы для поступления в престижный колледж… Полусонное преодоление десятка шагов на молитву в часовне при школе… Долгожданные письма из дома, где сплошь суровые отеческие наставления, накорябанные паукообразным почерком отца.
Весенние каникулы в Гротоне, городишке на юго-востоке штата Коннектикут, где он с битой, на бейсбольном поле, с утра до вечера носится как заведенный.
Потом Гарвардский университет в Кембридже, пригороде Бостона. Тогда еще звучал язвительный голос ныне покойного Уильяма Джеймса, умницы и эрудита, психолога и философа, создавшего лабораторию экспериментальной психологии, автора книги «Принципы психологии», остающейся до сих пор классикой психологии, и многих других фундаментальных трудов. Любимец студентов Уэнделл Холмс, юрист, государственный деятель, преподаватель конституционного права, член Верховного суда США, заслуживший уважительное прозвище «великий инакомыслящий» за свое особое мнение в ряде судебных разбирательств, вошедших в историю как мощный аргумент в защиту свободы слова.
Бурная студенческая жизнь, деятельный декан со своим перечнем студентов, не уплативших вовремя за обучение, и, наконец, относительный покой… Вот уже более тридцати лет.
Вглядываясь в свое отражение в зеркале, Тэрлейн вспоминал тихие комнаты на Брэттл-стрит, с синей фарфоровой посудой в отблеске камина и тремя белыми стеллажами с книгами. Сегодня ему довелось стать свидетелем убийства, пришлось ощутить непосильную ношу бремени страстей человеческих, но почему-то он переживает не больше, чем когда смотрит по телевизору шоу «Панч и Джуди», где горбун Панч с крючковатым носом полон оптимизма, а его жена Джуди — неряха и нескладеха.
В чем дело, почему такая вялость души?
Врожденное свойство его характера? Трудно сказать. А ведь Фрэнсис Стайн был влюблен в Дорис Мундо! И вот такая жестокая гримаса жизни…
Поддавшись неожиданному импульсу, Тэрлейн провел ладонью поперек пламени свечи. Но сделал это быстро и не почувствовал боли. Пламя было не для него! В его собственном прошлом не было никаких страстей. Какие-то потуги на романтические отношения, и не более. Была у него юная Левингстон с желтыми розами на талии, которую он водил на пьесу Уильяма Жилетта в старом театре «Критерион» в Нью-Йорке. После спектакля, когда ее тетя и дядя следовали за ними в другом кебе через весь город до Медисон-авеню на Манхэттене, она почти прижималась к нему, а он говорил, в основном от смущения, о пьесах Генрика Ибсена. Потом была одна чувствительная умница, синий чулок из Бикон-Хилла, престижного района Бостона, на которой он едва не женился. Почему не женился? Да потому, что испугался. Семейная жизнь сулила расставание с мечтами, навеянными книгами, умиротворяющей атмосферой библиотеки, вольнолюбивым духом бара «Русалка». Жена стала бы проявлять интерес к шляпкам, пустой болтовне и, что самое ужасное, испытывать жажду известности, почестей по отношению к своему мужу. Так что, следуя разумной логике, следовало не поддаваться порыву, дабы не перевернуть страницу холостяцкого бытия.
Тэрлейн опустил ладонь на пламя свечи. Свеча погасла, и он смял горячий воск. Теперь только бледный голубоватый лунный свет отпечатывал на полу контуры оконных рам. Фрэнсис, должно быть, роняет скупую мужскую слезу, оплакивая гибель любимой… Тэрлейн подошел к столику у камина, налил себе полстакана виски и выпил залпом.
