Раздались аплодисменты. Гости шумно поздравляли Глорию. «Ах, какой талант! Вот уж действительно дар Божий!..» Идиотки! Кому нужны их грошовые комплименты? Забившись в уголок, Жюли, не обращая внимания на присутствующих, пыталась разобраться с собственной совестью — так сердечники внимательно прислушиваются к себе, дабы не упустить начало приступа, — и чувствовала, что понемногу обретает душевное спокойствие. Прадин сам скомпрометировал себя связями с ОАС — или с ФНО, кто знает? — и снова справедливость была на ее стороне. Потому что иногда одной строчки на клочке бумаги бывает достаточно, чтобы грянул взрыв. А теперь…
К ней подошла Глория.
— Ты можешь объяснить, почему Нелли не пришла?
И тут Кларисса принесла надушенное письмо. Глория сразу же вскрыла его, и лицо ее исказилось гримасой отвращения.
— Прочти.
— Ты же знаешь, что без очков я…
— Но ты догадалась, что это от Монтано?
Моя дорогая!Мне бы так хотелось еще раз побывать у вас. Мне уже рассказали, что вы совершенно бесподобно умеете делиться своими воспоминаниями. Увы, хлопоты переезда меня несколько утомили. Надеюсь, что вы извините меня и придете ко мне помочь… У вас во французском есть изумительное выражение, которое мне очень нравится: помочь мне «вешать крюк над очагом». Как только я буду готова, вы первой получите от меня сигнал. До скорой встречи.
Сердечно ваша
Джина.— Какая наглость! — возопила Глория. — Нужны мне ее любезности! Нет, что она себе вообразила! Да пусть она себе засунет свой крюк в одно место!
Глория заметно побледнела. Жюли сжала ей плечо.
— Ты не собираешься расплакаться, я надеюсь? Подожди хотя бы, пока они уйдут.
Глория не отвечала. Она не могла говорить от душившего ее гнева.
— Пошли за доктором, — сказала Жюли Клариссе.
— Нет, не надо доктора, — простонала Глория. — Сейчас пройдет. Но ты увидишь, что я была права. Сегодня Нелли не явилась, даже не извинившись. Завтра будут другие. Чем я это заслужила?
Доктор Приер отозвал Жюли в сторонку.
— Волноваться особенно не из-за чего, — тихонько начал он, пока Кларисса перестилала постель. — Но за ней нужно приглядывать. Что-то ее тревожит, впрочем, мы с вами об этом уже говорили. Вы не догадываетесь, что это может быть? Она ни с кем не ссорилась?
— Что вы, доктор! — протестующе отозвалась Жюли. — Она здесь со всеми дружит.
— А почту она получает?
— Нет. Ей присылают, конечно, отчеты из банка и прочее, но вы ведь не это имеете в виду?
— А что, она все еще ведет свои дела? Играет на бирже?
— Нет, что вы. У нее есть агент, который всем этим занимается. Так что мы можем спать спокойно.
Качая головой, доктор принялся не спеша складывать стетоскоп.
— Тогда я и вовсе ничего не понимаю, — произнес он. — Дома у нее все в порядке. Денежных затруднений нет. Она устроена с комфортом и удобствами. Одним словом, ни малейшей причины для тревоги просто не существует. И тем не менее что-то ее пожирает. Она спит все хуже и хуже. Аппетит пропал. Сегодня утром поднялась температура, правда небольшая — 37,8. Будь ей тридцать лет, все это, разумеется, не имело бы никакого значения. Но в ее возрасте малейшее отклонение от нормального хода вещей может повлечь самые серьезные последствия. Никаких органических расстройств я у нее не обнаружил. Если вы не против, я приведу к ней одного своего коллегу. Он очень хороший невропатолог, хотя ей мы об этом, разумеется, не скажем. Ни к чему драматизировать.
Он снова подошел к Глории и заговорил с ней тем фальшиво бодрым голосом, каким врачи любят говорить с больными, стараясь их обмануть:
— Вам нужно хорошенько отдохнуть, моя дорогая! Думаю, что ничего серьезного у вас нет. Человек, доживший до ста лет, может презирать время. Знаете, у меня есть превосходный друг, профессор Ламбертен, и как раз сейчас он проводит отпуск на побережье. Я знаю, что ему очень хочется с вами увидеться. Вы не будете возражать, если я приведу его сюда? Скажем, завтра или послезавтра? Он так много слышал о вас. Между прочим, и сам когда-то играл на виолончели. Вы всегда были для него предметом восхищения.
— Пожалуйста, — чуть слышно отвечала Глория. — Только пусть поторопится, а то может не застать меня в живых.
— Это что еще за мысли! — рассердился доктор Приер.
Глория с безнадежностью махнула рукой.
— Все, чего я хочу, — это дотянуть до Дня Всех Святых, — с почти искренним равнодушием проговорила она. — А дальше…
— Помилуйте, но почему же именно до Дня Всех Святых?
— Потому что в этот день моей сестре исполняется сто лет, — объяснила Жюли.
Тогда доктор легонько постучал Глорию по плечу.
— Ну что ж, я обещаю вам, что вы прекрасно дотянете до Дня Всех Святых. А дальше… А дальше будете тянуть еще и еще, поверьте моему слову!
Он взял в руки свой атташе-кейс, и Жюли вышла проводить его.
— Она ждет Дня Всех Святых не как праздника и даже не как дня своего рождения, а как некоей особенной, исключительной даты. Дело в том, что в этот день ей должны вручить орден Почетного легиона.
— Так вот из-за чего она сама себя терзает! Ну, вы меня успокоили. Хотя я все-таки никак не могу понять одной вещи. Ведь радость должна была придать ей сил. А она как будто чего-то боится, я это чувствую. А что вы об этом думаете?
— Я думаю, что моя сестра обожает, чтобы ее жалели, вот и все. Ей всегда необходимо, чтобы вокруг нее все вились, чтобы все за нее волновались. Короче говоря, ей необходимо быть в центре внимания.
— Вы правы, у меня сложилось такое же впечатление. И все-таки я убежден, что дело не только в этом.
В то утро Жюли отправилась покурить под соснами, хотя знала, что садовники это строго запрещали, опасаясь пожара. Доктор Приер может сколько угодно ломать себе голову, ему ни за что не догадаться, чего боится Глория. Другое дело — невропатолог. А если он копнет глубже? Если он поймет, что соседство Джины для Глории все равно что близость ядовитой манцениллы? Вдруг он даст Глории совет поискать себе другое пристанище? Жюли вынуждена была признать, что Джина оставалась ее единственным оружием. И если это оружие у нее отберут, ей не останется ничего другого, как умереть первой, в очередной раз выступив в роли жертвы. Потратить столько сил, чтобы хоть раз в жизни не быть вечно проигравшей, и теперь, когда миг победы так близко — сколько лет она ждала его? тридцать? сорок? — понять, что все снова готово рухнуть. Глория снова выскальзывает у нее из рук. Это было слишком жестоко, потому что вынуждало верить, что в жизни всегда бывает только так: одним все, другим ничего, никакой справедливости нет, кругом один обман.
Нет, ни под каким предлогом Глория не должна уезжать из «Приюта отшельника». И лучшим средством задержать ее здесь будет… Да, решиться на это нелегко, но если придется действовать быстро… Так, сколько у нас остается до Дня Всех Святых? Она по привычке стала загибать свои несуществующие пальцы. Три месяца. Еще целых три месяца. Она терпела столько лет, столько серых бесконечных лет, и вот теперь осталось еще три месяца. Ей вдруг подумалось, что она похожа на путника, что по узкому мостику карабкается через бездонную пропасть. Ах, как заманчиво отдаться во власть головокружения… Всего лишь один звонок хирургу: да, я согласна на операцию, и давайте не будем больше это обсуждать…
Она еще долго сидела, всё взвешивая «за» и «против». Конечно, очутись она в больнице, Глории не выбраться с острова. А если Глория останется на острове, то ее песенка спета. С другой стороны, операция может оказаться неудачной — разве можно исключить худшее? — и тогда она умрет первой. Умрет, а это значит — снова проиграет. Под соснами поднялся легкий ветерок. В просветах между ветками голубело море, то и дело загораясь искорками солнца. Но Жюли его не видела. Она вообще ничего не видела и не слышала вокруг себя, погруженная в свои мрачные расчеты, превратившись в туго сжатый комочек тревоги, словно игрок, готовый бросить на кон последний жетон. В любом случае конец партии близок. Они обе скоро умрут, весь вопрос в том, кто из них умрет раньше. Пожалуй, если смотреть на все это дело вот так, с трезвой позиции, то никаких угрызений совести у Жюли быть не должно. Всю свою жизнь, после Флоренции, она только тем и занималась, что душила собственные угрызения, как бедная обманутая девушка душит свое новорожденное дитя. Куда лучше иметь дело с трудноразрешимой проблемой! Вот и сегодня она отбросила в сторону всякие сентиментальные глупости. Потому что ей еще нужно решить одну, очень трудную, последнюю проблему.
Она поднялась, стряхнула с юбки налипшие сосновые иглы и спокойно вернулась в «Ирисы». По пути ей не встретился ни один человек. В «Приюте отшельника» любили поспать по утрам, поэтому здесь даже было запрещено пользоваться газонокосилками или включать транзисторы. Бедный господин Хольц со своим роскошным роялем! К Жюли уже вернулось ее обычное хладнокровие. План ее созрел. Она обдумала всё: детали нападения, возможные отступления и контратаки. Кларисса ждала ее, чтобы уточнить меню обеда. Наверное, флан. Больше ничего не надо.
