Он остановился, прислонившись плечом к стене дома, чтобы удержаться на ногах. Он не замечал ни прохожих, ни того, что сам стоит на холоде с шапкой в руках, словно больной или совсем пьяный. Он ничего не чувствовал, кроме великого смятения, охватившего его мозг, все его существо. Казалось, в этом смятении мечется уже весь мир. И в центре страшной путаницы, которую уже никто никогда не сможет распутать, – он, Серафим Яркин…
Как прийти домой?… Можно ли вообще идти домой? Ведь там жена, там дочка. Они ничего не знают. И если он сейчас вместо дома пойдет в институт, то ведь они все равно узнают!… Так как же быть?… Что же делать?…
Он поднял голову и огляделся. Сознание смутно восприняло окружающее, и то всего на какой-то миг. Потом все снова стало нереальным, страшным, завертелось вокруг одного и того же: как быть?…
Яркин уже взялся было за ручку парадной двери, когда перед подъездом остановился автомобиль. Выскочивший из него человек подошел и сказал негромко:
– Просим вас последовать за нами… Только не надо шума… Это не поможет.
Яркин посмотрел в глаза человеку. Взгляд их был таким холодным и пристальным, что Яркин не выдержал и опустил ресницы. Несмотря на непокрытую голову, ему стало жарко. Так жарко, что захотелось распахнуть пальто. Но так же мгновенно вдруг показалось, что все тело леденеет. Ноги стали ватными, и руки повисли безвольно, как плети. Он хотел сказать, что нужно подняться наверх, в квартиру, взять кое-что, но язык перестал его слушаться. От этого стало еще страшней. Ноги, руки, язык – все теперь ушло из-под его воли. А человек взял Яркина за локоть и подвел к машине. Он оказался между двумя незнакомыми ему людьми. Машина тронулась. Яркину не пришло в голову проследить, куда они едут, да и не было нужно: он хорошо понимал, что случилось, кто эти люди и куда они его везут. Это был тот самый конец, который за него решал все, что будет дальше. Теперь уже ему не придется ломать себе голову над будущим: как быть, какие усилия нужны, чтобы отказаться от продолжения пути, на который он скатился, и как вернуться к прежней жизни? Все решалось само собой. Это был итог.
В первый момент Яркину стало так страшно, что он почти потерял сознание. Но такое состояние было недолгим. Один из его спутников опустил стекло, и от пахнувшего в лицо морозного воздуха Яркин пришел в себя. Невидящими глазами он посмотрел на своих спутников. Они сидели молча и безразлично. И мало-помалу страх прошел. Напротив того, Яркин начинал чувствовать, как приятное успокоение охватывает все его существо, проникает в сознание, в каждую клетку тела. Ему стало почти хорошо, захотелось спать. И если бы не дувший в лицо холодный ветер, он, вероятно, заснул бы.
Один из спутников поднял стекло, отделявшее пассажирскую кабину от кабины шофера, второй поднял боковое стекло. Стало тепло и даже, пожалуй, уютно. Яркину захотелось ехать как можно дольше, ехать и ни о чем не думать. Он поглубже уселся на диване. Он был доволен, что в машине так тесно. От этого становилось еще теплей. Он в первый раз поглядел в окно. За стеклом мелькали редкие строения: они были уже за городом. Яркин не удивился – ему было все равно.
Так проехали еще некоторое время. Потом машина замедлила ход и остановилась. Вокруг было пусто. Редкие деревья стояли у обочины шоссе. За ними смутно проглядывались сугробы снега. Отворили дверцу, и один из спутников сошел. Другой слегка подтолкнул Яркина.
– Выходите, – сказал он.
Яркий испуганно поглядел на него и поспешно отодвинулся, но не вышел. Ему стало страшно. В один миг в памяти промелькнуло все, что доводилось читать. Так фашисты и бандиты за рубежом расправляются с теми, кого хотят заставить молчать: уединенное место за городом, несколько шагов от дороги, выстрел в затылок…
Нет, нет, он не согласен, он не пойдет!…
Яркий забился в угол машины и вытянул руки, защищаясь от соседа. Но тот и не думал на него нападать.
– Что за идиот! – произнес он, засмеявшись. – Чего вы боитесь? Вы же с друзьями! С единственными друзьями, желающими вам помочь.
Но Яркин все плотнее прижимался к стенке сиденья.
В отворенную дверцу просунулась голова вышедшего пассажира. Второй сказал ему что-то на языке, которого Яркий не понимал. Тот засмеялся и сказал:
– Не надо валять дураков. Это есть ваш последний шанс. Если вы не станете это понимать – кончено, абсолютно все кончено для вас…
То, что он так дурно говорил по-русски, почему-то подействовало на Яркина успокаивающе. Он опустил руки и расслабил мускулы. В сознание проник еще смутный, но все же успокоительный проблеск надежды. Яркин пытался вглядеться в лица спутников. Темнота не позволяла рассмотреть их, однако по общему облику Яркин понял, что оба – иностранцы. Платье, шапки – все было немножко непривычное. Восприятие окружающего было так вяло, мысли двигались так медленно, что Яркин не пришел еще ни к какому выводу, когда оба спутника почти одновременно повторили:
– Давайте… время есть деньги… Мы тоже рискуем из-за вас.
Яркин нерешительно подвинулся было к дверце, но почувствовал, что тело его отяжелело и ноги совершенно перестали слушаться.
– Я не могу… не могу… – растерянно пробормотал он.
По-видимому, не столько его слова, сколько тон убедили спутников в том, что он действительно не способен вылезти. Они снова заговорили на своем языке.
Один из спутников обошел машину и отдал приказание шоферу. Тот без вопросов вылез со своего места, а пассажир сам сел за руль. Автомобиль медленно покатился по дороге. Стекло между кабинами опустили.
– Мы очень интересовались вашей жизнью, – сказал Яркину тот, что сидел рядом с ним. Он говорил по-русски чисто, отчетливо выговаривая слова. – Мы интересуемся жизнью людей, которые не совсем в ладах с советской властью.
Яркин мотнул головой.
– У меня нет… никаких несогласий… – пробормотал он.
– Это вам только кажется, – усмехнулся собеседник. – Если вы хорошенько подумаете, то поймете: вам с советской властью не по пути. Ей вы тоже не ко двору… Это правильное русское определение: не ко двору. Такие, как вы, лишние люди тут. Такой здесь неудобный строй. Не дают инициативы. Каждый должен жить по расписанию. Это неудобно и неправильно для смелых натур, как ваша. Но мы вас понимаем и готовы вам помочь. Как человеку и как инженеру. Если вы согласитесь принять нашу дружбу…
По мере того как он говорил, сознание Яркина прояснялось. Он уже не сомневался в том, кто такие эти люди. Он понимал и то, зачем они с ним, понимал, почему они говорят именно с ним. Он был достаточно сообразителен для того, чтобы понять и то, что будет дальше.
И действительно, после нескольких общих фраз незнакомец перешел к делу. У Яркина будут деньги. Больше денег, чем те, что он с таким риском добывал в сообществе с Паршиным. Для этого ему придется только оказать его новым друзьям услугу. Она будет проста и не связана с каким бы то ни было риском: простая карандашная копия проекта, над которым работает группа Яркина в авиационном институте, – вот и все.
Яркин молчал. Он даже не слушал соседа. Он думал о своем. На смену страху и растерянности приходило отвращение к этим людям, к тому, что они сказали, к тому, что он слушал их, к самому себе. Не было и тени удивления тем, что они обратились именно к нему, – так и должно было быть. Необычайная ясность, какой он давно уже не ощущал в голове, помогала понять: степень его падения такова, что все происходящее закономерно, настолько логично, что он сам может по пунктам расписать все, что будет дальше. Сейчас ему скажут, что если он согласится на их предложение, то они его навсегда обеспечат деньгами и больше никогда, решительно никогда к нему не обратятся. Передача секретного проекта будет единственной услугой, которую он им должен оказать. И так же хорошо он знает, что как только он даст согласие на их предложение, как только передаст им первый клочок проекта, он станет их рабом навсегда. За просьбой об "единственной услуге" последует требование, категорическое требование второй услуги, за второй третьей. И так до тех пор, пока у него не хватит мужества пойти к властям и заявить о своем предательстве или власти сами не откроют его преступления… Ну, а если он сейчас скажет этим двум, что несогласен?… Но и в этом случае все ясно: они пригрозят ему разоблачением. Его биография – клад для шантажистов. Ведь Паршин шантажировал, когда за Яркиным была совсем пустяковая вина, проступок почти формального характера. А уж теперь-то, когда у народа накопился к нему длинный счет, его еще легче взять на испуг. Тогда из человека, скрывшего кое-что темное в прошлом, он стал грабителем. Теперь из грабителя его хотят сделать шпионом. Путь вполне последовательный. Логика жизни – ничего больше. Так стоит ли сопротивляться?… Чего он достигнет, пытаясь убедить этих людей в том, что никогда не был врагом советского народа и не хочет им становиться? Стоит ли говорить им, что они такие же враги его самого, как и его народа?… Пожалуй, не стоит – пустой разговор…
