Невозможно, чтобы никто этого не заметил. Или же он действительно такой же, как все они, эти люди, которых он презирает?
Своим поведением он никак не выделялся, вел себя как и прежде: выпивал один «манхаттан», два «манхаттана», отвечал американке, которая, оставляя следы помады на сигаретах, задавала ему вопросы о его ролях во французских театрах.
Он испытывал яростное желание, болезненную потребность увидеть Кэй здесь, рядом с собой. Но вел себя при этом как вполне нормальный человек и с удивлением обнаружил, что стал душой компании и что говорит с таким воодушевлением, которое не всегда у него бывало даже в самых успешных спектаклях.
Человек с крысиной физиономией отсутствовал. Были какие-то другие люди, которых он не знал. Они утверждали, что видели фильмы с его участием.
Ему очень хотелось говорить о Кэй. В кармане лежало ее письмо, и в некоторые минуты ему казалось, что он способен прочесть его кому угодно, той же американке, на которую в прошлый раз и не посмотрел.
«Не знают они, – говорил он про себя. – И не могут знать».
Он машинально пил стакан за стаканом, которые ему подавали. И думал:
«Еще три дня, самое большее четыре. Уже сегодня ночью она будет со мной говорить по телефону, споет мне нашу песню».
Он любил Кэй, это было бесспорно. Он никогда еще ее так не любил, как в этот вечер. Более того, именно в этот вечер он собирается совсем по-новому посмотреть на их любовь, докопаться до ее корней, если удастся.
Но пока все как-то расплывалось, казалось смутным, как в дурном сне.
Довольная усмешка Ложье, например, и искорка насмешки в его глазах. Почему Ложье вдруг стал насмешлив по отношению с нему? Оттого что он разговаривал с молодой американкой?
Ну и что? Он с ней говорил о Кэй. Он не мог точно сказать, почему об этом зашла речь, как ему удалось перевести их беседу на эту тему.
Ах да! Она спросила его:
– Вы, кажется, женаты? А ваша супруга с вами в Нью-Йорке?
И он заговорил о Кэй. Он сказал, что приехал в НьюЙорк один и что одиночество помогло ему понять невероятную ценность человеческого контакта.
Термин, который он употребил, показался ему здесь, в душном баре, в гуле голосов, преисполненным очень глубокого смысла, стал для него откровением.
Он был одинок, томился и духом, и плотью. Вдруг он встретил Кэй. И они сразу же погрузились в такую интимную близость, какую только может позволить людям их природа.
Все оттого, что им так не хватало человеческого общения.
– Вам, наверное, это непонятно? Не можете это понять?
А эта улыбка Ложье, который за соседним столиком разговаривал с каким-то импресарио.
Комб был человек искренний, а сейчас находился в волнении. Его переполняли и рвались наружу чувства, вызванные мыслями о Кэй. Он вспоминал, как они буквально рухнули в объятия друг друга, не зная и не понимая еще ничего, кроме одного: они изголодались по человеческому контакту.
Он повторял этот термин, пытался найти ему точный эквивалент по-английски. В глазах американки, которая неотрывно глядела на него, появилось мечтательное выражение.
– Через три дня, а может быть раньше, если полетит самолетом, она будет здесь.
– Как она должна быть счастлива!
Он хотел говорить о ней. Время шло быстро. Бар уже начал пустеть, и Ложье встал, протянул руку.
– Я вас оставлю, детки. Надеюсь, Франсуа, ты будешь так любезен, что проводишь Джун?
Комб смутно догадывался, что вокруг него плетется заговор, но не хотел признавать очевидное.
Разве же Кэй не отдала ему все, что только возможно?
Вот два существа живут и барахтаются как могут на поверхности земного шара и вроде бы совсем затерялись в этих одинаковых улицах огромного Нью-Йорка. Судьба устраивает так, что они встречаются. Несколько часов спустя они уже настолько крепко прикипают один к другому, что даже мысль о разлуке для них делается невыносимой.
Разве это не чудесно?
То, что это именно чудесно, он и хотел бы разъяснить Джун, которая по-прежнему не сводила с него глаз. Ему казалось, что он читает в них тоску по тому миру чувств, который он раскрывал перед ней.
– В какую сторону вам нужно?
– Не знаю. Я никуда не спешу.
Тогда он повел ее в свой маленький бар. Он испытывал потребность пойти туда, но ему не хватило смелости отправиться туда в одиночку.
Она тоже носила мех и также совершенно естественно взяла его под руку.
Ему стало казаться, будто с ним идет Кэй, а говорили они о Кэй и только о ней:
– Она красива?
– Нет.
– Тогда в чем же дело?
– Она трогательна и прекрасна. Вы обязательно должны ее увидеть. Понимаете, это Женщина. Нет, вы не понимаете. Женщина, которая до некоторой степени уже познала тяготы жизни, но сохранила чистую детскую душу. Давайте войдем сюда. Вы сейчас услышите...
Он стал лихорадочно искать «никели» в кармане и затем поставил пластинку и посмотрел на Джун с надеждой, что она разделит с ним их эмоции.
– Два «манхаттана», бармен.
Он чувствовал, что зря снова пьет, но уже было поздно останавливаться. Песня его взволновала так сильно, что в глазах у него появились слезы, а американка, чего он никак не ожидал, нежно гладила его руку, пытаясь успокоить.
– Не нужно плакать, она же скоро вернется.
Он тогда сжал кулаки.
– Неужели вы не понимаете, что я не могу больше ждать, что три и даже два дня – это целая вечность?
– Тише. Нас слушают.
– Прошу прощения.
Он был слишком напряжен и не хотел никак успокаиваться, ставил пластинку еще раз, потом второй, третий и всякий раз заказывал новую порцию коктейля.
– Ночью нам случалось ходить несколько часов подряд вдоль Пятой авеню.
У него было поползновение пройтись этим маршрутом с Джун, чтобы она лучше поняла и разделила с ним его тревогу и лихорадочное волнение.
– Как бы мне хотелось познакомиться с Кэй, – сказала она мечтательно.
– Вы с ней познакомитесь, я вас познакомлю.
Он говорил это искренне, без всякой задней мысли.
– Есть теперь в Нью-Йорке много мест, где я больше не могу бывать один.
– Я понимаю.
Она взяла его за руку и казалась также взволнованной.
– Пойдемте, – предложила она.
Чтобы направиться – куда? У него не было ни малейшего желания вновь ощутить себя одиноким в своей пустой комнате. Он утратил чувство времени.
– Погодите! Я вас сейчас отвезу в одно кабарет-которое я знаю. Мы там бывали, Кэй и я.
В такси она прижалась к нему и, сняв перчатку, вложила свою руку в его.
Тогда ему показалось... Нет, это было невозможно объяснить. Ему показалось, что Кэй была не просто Кэй, а воплощала собой тепло человечности и всю любовь мира.
Джун этого не понимала. Она положила голову на его плечо, и он вдыхал незнакомый запах духов.
– Дайте мне слово, что вы меня с ней познакомите.
– Ну конечно же.
Они вошли в бар N 1, где пианист по-прежнему лениво перебирал клавиши вялыми пальцами. Она, как и Кэй, шла перед ним с инстинктивной гордостью женщины, за которой следует мужчина, потом села, откинув на плечи, как и та, свое манто, открыла сумку, чтобы вынуть сигарету, и стала искать зажигалку.
Интересно, а будет ли она также вступать в беседу с метрдотелем?
Как и у Кэй, у нее в этот поздний час появились под глазами признаки утомления, а из-под косметики стала проступать некоторая дряблость щек.
– Вы мне не можете дать прикурить? У меня кончился бензин в зажигалке.
Она, смеясь, дунула ему в лицо дымом, а чуть позже, склонившись к нему, прикоснулась губами к его шее.
– Расскажите мне еще что-нибудь о Кэй.
Но в конце концов она потеряла терпение и сказала, поднимаясь:
– Пойдемте!
И куда же они собираются отправиться на этот раз? Может быть, они оба уже догадывались – куда... Находились они на Гривич-Виледж, в двух шагах от Вашингтон-сквер. Она крепко уцепилась за его руку и прижалась к нему. При ходьбе он ощущал тепло ее бедра.
Это же была Кэй! Несмотря ни на что, он искал Кэй, и ему казалось, что он чувствует ее прикосновение и слышит ее негромкий голос, в котором начинали звучать нотки волнения.
Они остановились внизу, у входа. Комб замер на какое-то мгновение, казалось, на долю секунды закрыл глаза, потом нежным и вместе с тем усталым, покорным жестом, в котором чувствовалась жалость к ней, к себе и еще больше к Кэй, пригласил ее войти в дом.
Она стала подниматься впереди него. У нее тоже спустилась петля на чулке. Поднявшись на несколько ступеней, она спросила:
– Еще выше?
И действительно, она же ведь не знала! Остановившись на предпоследнем этаже, она старалась не смотреть на него.
Он открыл дверь и протянул руку к выключателю.
– Нет, не зажигайте свет, пожалуйста!
В комнату проникали тусклые и куцые отблески уличных фонарей, которые освещали ночной город.
Он ощутил совсем близко мех, шелковое платье, теплоту тела и, наконец, влажные губы, которые жадно искали его рот. Он подумал: "Кэй... " Потом они рухнули в постель.
