— Но почему? — спросила девушка. — Предположим даже, что со мной что-нибудь случилось, хотя это невероятно…
— Потому что я был бы виновником этого, — объяснил он, взглянув на нее. — Это дело вас не затрагивало, вы действовали только по доброте своей.
— Почему вы так уверены, что оно меня не затрагивало, принц? — как бы невзначай спросила Нелла.
В это время больной сделал движение, и девушка бросилась к нему, чтобы успокоить. От изголовья кровати она еще раз посмотрела на принца Ариберта, и взгляды их встретились. Нелла все еще была в своем дорожном костюме, поверх которого был повязан белый бельгийский передник. Большие темные круги, след усталости и бессонницы, окружали ее глаза, а щеки, как показалось принцу, ввалились и похудели, волосы густыми прядями спускались ей на уши. Не отвечая на ее вопрос, Ариберт смотрел на нее грустным и пристальным взглядом.
— Я думаю, мне следует отдохнуть, — проговорила она наконец. — Вы ведь знаете все насчет лекарства?
— Спите спокойно, — сказал он, бесшумно открывая перед ней дверь.
Он остался один с Евгением. Была его очередь дежурить. Они все еще ожидали какого-нибудь странного и внезапного визита, штурма или вылазки со стороны Жюля. Раксоль спал в гостиной нижнего этажа, заключенная наверху мисс Спенсер вела себя удивительно тихо и спокойно: она не проявляла никакого любопытства, покорно принимала от Неллы пищу и не задавала вопросов. Старая служанка уходила на ночь к себе домой, куда-то на окраины города, недалеко от гавани.
Час за часом Ариберт молчаливо сидел у постели племянника; время от времени он напряженно всматривался в его неподвижное, осунувшееся лицо, как бы стараясь разгадать тайну, скрывавшуюся за этой непроницаемой маской. Ариберта мучила мысль, что, если бы он мог хотя бы полчаса, хоть четверть часа разумно поговорить с принцем Евгением, то многое бы стало ему ясно, многое бы могло быть предотвращено, но он сознавал, что ожидать подобного разговора от Евгения совершенно невозможно, пока горячка не оставит его.
Время тянулось, надвигалась полночь. Приведенный в нервное состояние напряженной атмосферой, которая всегда окружает опасно больного, принц Ариберт все больше и больше отдавался во власть неопределенных, но томительных опасений. В его уме теснились самые роковые предположения. Он думал о том, что было бы, если бы по какой-нибудь несчастной случайности Евгений умер на этой постели, — в каком свете он тогда представил бы дело Познани императору, как бы он мог оправдаться? Он уже видел себя заподозренным в убийстве, осужденным… его ведут на эшафот, его — принца крови!.. Событие, подобных которому Европа не знала уже более века! Он снова и снова вглядывался в больного, и ему чудилась смерть в каждой заострившейся черте этого измученного лица. Он едва сдерживался, чтобы не закричать…
Вдруг ему почудился какой-то особенный, гулкий звук. Он вздрогнул… но это просто часы на башне били полночь. Но вот раздался новый звук, точно кто-то скреб в дверь. Ариберт прислушался, вскочил со стула… Снова ничего! Все тихо! А его все-таки что-то влекло к двери. Прошло еще мгновение, показавшееся ему чуть ли не вечностью, он бросился к двери и отворил ее со страшно бьющимся сердцем. У порога без чувств лежала Нелла, полностью одетая. Принц Ариберт обхватил ее гибкий стан, поднял ее и положил на кресло перед камином. О Евгении в эту минуту он совсем забыл.
— Что случилось, мой ангел? — шептал он, целуя девушку, и смотрел на нее, не зная, чем и как помочь.
Наконец она вздохнула и открыла глаза.
— Где я? — спросила она с дрожью в голосе, но сейчас же узнала Ариберта и продолжала: — Ах, это вы? Не выкинула ли я какой-нибудь глупости? Уж не упала ли я в обморок?
— Что случилось? Вам нездоровится? — со страхом спросил он, стоя перед ней на коленях и держа ее руки в своих.
— Я видела Жюля около моей кровати, — прошептала она, — я уверена, что это был он. Он стоял и насмешливо улыбался. Я еще не раздевалась… Я испугалась, вскочила, но его уже не было, а я бросилась вниз, к вам.
— Вы это видели во сне, — успокоил он ее.
— Так ли?
— Вероятно, так. Я не слышал ни звука. Никто не мог войти. Но, если вы хотите, я разбужу мистера Раксоля.
— Может быть, что это мне и приснилось, — согласилась Нелла. — Но как это глупо!..
— Вы переутомились, — сказал он, все еще бессознательно держа ее за руки.
Они взглянули друг на друга, она улыбнулась.
— Вы поцеловали меня, — вдруг произнесла она; принц покраснел и встал на ноги.
— Зачем?..
— Ах, мисс Раксоль, простите меня, — смущенно пробормотал он. — Этого нельзя простить, но все-таки простите. Я не мог сдержать чувств, я не знал что делал.
— Зачем вы меня поцеловали? — повторила она.
— Потому что… Нелла! Я люблю вас. Я не имею права говорить этого…
— Почему вы не имеете права?
— Если Евгений умрет, я должен буду исполнять свой долг относительно Познани: я сделаюсь правителем страны.
— Ну и что же? — спокойно возразила она с очаровательной наивностью. — У папы сорок миллионов. Разве вы не согласились бы отречься от престола?
— Ах, зачем вы вынуждаете меня говорить такие вещи? Я не смог бы уклониться от своих обязанностей по отношению к Познани, а царствующий принц может жениться только на принцессе.
— Но принц Евгений не умрет, — сказала Нелла с уверенностью, — а если он будет жить…
— Тогда я буду свободен, я отрекусь от всех моих прав, чтобы вы стали моей, если… если…
— Если что, принц?
— Если вы согласитесь принять мою руку.
— Для этого, значит, я достаточно богата?
— Нелла!
Он склонился над ней. Вдруг послышался звон разбитого стекла. Ариберт бросился к окну и открыл его. При тусклом свете звезд он разглядел, что к задней стене дома была приставлена лестница, а в конце сада раздавались чьи-то шаги.
— Это был Жюль! — воскликнул он и, не прибавляя больше ни слова, ринулся по лестнице на верхний этаж.
Мезонин был пуст, а мисс Спенсер таинственно исчезла.
Глава XIX
Августейшие особы в «Великом Вавилоне»
Королевские покои «Великого Вавилона» пользовались славой первых во всем гостиничном мире. Залы и салоны некоторых дворцов Германии и, в частности, дворца сумасшедшего Людовика Баварского, быть может, превосходят их своей пышной роскошью и ослепительным, сказочным блеском богатства, но нигде в мире, даже на Эйтс-авеню в Нью-Йорке, нельзя было найти ничего более совершенного, законченного, красивого и — что не менее важно — более комфортабельного. Королевская квартира состояла из шести комнат: прихожей, салона или комнаты для аудиенций, столовой, желтой гостиной (где августейшие особы принимали своих друзей), библиотеки и королевской спальни, с которой мы уже познакомились. Самым важным и в то же время поражающим воображение являлся, конечно, зал для аудиенций, имевший пятьдесят футов в длину и сорок в ширину, с великолепным видом на Темзу. Убранство этого зала было в немецком вкусе, так как из шести его царственных посетителей четверо оказывались тевтонской крови. Но главную его славу составлял французский потолок работы Фрагонара, целиком перевезенный из одного известного дворца на берегах Луары. Стены были покрыты дубовыми панелями с каррарским панно в восемь футов вышиной, точь-в-точь скопированными с редких моделей, находившихся на Континенте. Ковер представлял собой древний образец турецкого искусства и был приобретен Феликсом Вавилоном по случаю у одного разорившегося румынского принца. Серебряные канделябры, теперь снабженные электрическими лампочками, были вывезены с берегов Рейна.
Каждая вещь имела свое прошлое. Царское кресло — по этикету не полагалось называть его троном, хотя трону оно ничем не уступало — было отнято Наполеоном у одного австрийского города и куплено Феликсом Вавилоном на распродаже после смерти известного французского коллекционера. В каждом углу комнаты красовалось по фантастической гигантской величины вазе германского фаянса XVI века. Они были подарены Феликсу Вавилону Вильгельмом I Германским в память о его первом пребывании инкогнито в Лондоне в 1875 году, когда он приезжал по поводу беспорядков во Франции.
Только одна картина висела в приемной — это был портрет несчастного, но благородного Дон-Педро, императора бразильского. Подаренный Феликсу Вавилону самим императором, этот одинокий и величественный портрет как бы служил напоминанием королям и принцам о том, что империи падают и величие проходит. Один принц, занимавший апартаменты во время юбилея 1887 года — в то время под крышей Феликса Вавилона находились семь особ королевской крови, — прислал Феликсу краткое предложение убрать портрет. Феликс почтительно отклонил предложение, а принц выехал в другой отель, где у него было похищено драгоценностей на две тысячи фунтов.
