И таким же фальшивым был… Ни к чему! Слишком поздно! А может быть, слишком рано? Он открыл дверь в спальню. Волнения он не почувствовал.
Ален спустился вниз и застал Патрика в обществе садовника, который мастерил ему лук. Неподалеку стояла мадемуазель Жак.
К чему медлить? Ален подошел к ним, нагнулся к Патрику и поцеловал его.
— А на будущей неделе ты приедешь с мамой?
— Наверно.
Лук сейчас интересовал Патрика больше, чем отец.
Ален молча пожал руку мадемуазель Жак.
— Вы уже уезжаете, господин Ален?
— Дела, Фердинанд.
— Вам ничего не нужно? Может, захватите в Париж малость фруктов?
— Нет, спасибо.
Ален пошел попрощаться с Лулу.
— Кто бы мог подумать, господин Ален! — соболезнующе затараторила она, утирая глаза краем передника. — Такая женщина…
Какая? Он отошел от Лулу, так и не узнав этого. Ален включил стартер, и машина вихрем вылетела за ворота усадьбы «Монахиня».
А теперь он будет пить. Теперь можно и должно. Все, что было сегодня, вплоть до мельчайших подробностей, и даже близость с Минной все было решено и обдумано заранее. Как странно, что роль эта выпала на долю молоденькой фламандки, которую он впервые увидел только вчера и только потому, что случай привел ее к нему в дом.
Возможно, роль не бог весть какая значительная. Во всяком случае, менее значительная, чем это воображает Минна.
Времени в запасе оставалось еще немного. Он пробыл на вилле меньше, чем рассчитывал. Он чувствовал, что задыхается там. Его отъезд — а он хотел уехать спокойно и никого не удивляя — походил на бегство.
Ален гнал машину на полной скорости, но не в направлении Парижа. Он достиг Эвре, через который ему уже не раз случалось проезжать. Он искал бар, но по сторонам мелькали фасады ярко-желтых или сиреневых бистро, где виски, конечно, не подают.
Несколько минут он блуждал в лабиринте похожих друг на друга улиц, пока не заметил дорожный знак и надпись: «Шартр».
Шартр так Шартр. Он не проехал и пятнадцати минут, как заметил туристский мотель. Вывеска изображала стоящую на газоне старую коляску. Раз мотель — значит, непременно есть и бар.
Действительно, бар в мотеле был. Бармен слушал по радио репортаж со скачек.
— Двойное…
Он чуть было не передумал, но бармен понял его на лету и схватил бутылку «Джонни Уокер». Не он один употребляет этот термин. Двойной скоч, двойное виски, двойное… От одних этих слов его мутило.
— Неплохая погодка для прогулки на машине.
Ален рассеянно буркнул «да». Плевать ему на погоду. К его программе она отношения не имеет. Он едет не на парад.
— Еще раз двойное.
— Кажется, вы у нас бывали.
Конечно, бывал, старина. Все и повсюду его уже знают. Даже там, где он никогда не бывал. Просто-напросто потому, что его фотография напечатана на первой полосе газет.
— Счастливо оставаться.
— До скорого.
Наверно, «ягуар» вызывал зависть. Ален снова дал полную скорость, хотя дорога была не приспособлена для такой езды. На двух поворотах он чуть не перевернулся.
Вот и Шартр. Прекрасно. Он знал знаменитые витражи Шартрского собора, но особенно запомнил ресторан с уютным баром на углу одной улицы. Разыскать его не стоило труда.
— Двойной скоч.
Кажется, пошло веселей. Алкоголь делал свое дело. Ален вновь пришел в обычное приподнятое состояние. По всегдашней манере ошарашивать людей, он решил подшутить над барменом, но шутка обернулась против него самого.
— Помнится, вы тут работали уже два года назад? А?
— Нет, месье, я поступил сюда в прошлом месяце.
— Где же вы жили раньше?
— В Лугано.
Ален никогда не бывал в Лугано. Промах! Ну и начхать! Не имеет он, что ли, права промахнуться?
Ален ехал вперед, смотрел на встречные машины, на водителей, с серьезным видом крутивших баранку.
А он всю жизнь поступал как раз наоборот, делал все с самым несерьезным видом, и люди верили, что он и вправду таков. Глядя на его развязность, никто не заподозрил бы в нем робкого мальчика, изображающего из себя отважного индейца.
А между тем он был подвержен таким же страхам, что его ближние. Иногда даже бывал трусливей их. Например, не решался смотреть людям прямо в глаза. И чтобы побороть робость, небрежно бросал им:
— Привет, заиньки!
Или:
— Ах ты глупышка!
Это помогало. А они покорно терпели. Но в действительности освобождало ли это его от страхов, давало ли подлинную уверенность в себе?
Нет, он мало выпил. Сейчас, проезжая Сен-Югу, он снова сделает остановку. Там большое кабаре, где по субботним вечерам играет оркестр и можно потанцевать. Как-то он провел там субботу с одной из своих машинисток. Воспользовался отъездом Мур-мур в Амстердам: она отправилась туда брать интервью у американского ученого, если память ему не изменяет.
А с машинисточкой они устроились на берегу Сены и занялись любовью прямо на траве.
Не они первые изобрели этот способ. Ален не боялся женщин, до этого не доходило. Но он преклонялся перед ними. Так было с детства, с первых прочитанных книг. В душе он ставил женщин на пьедестал, смотрел на них снизу вверх.
И чтобы победить в себе это, задирал им юбки и подминал их под себя. Пьедесталы летели к черту.
Ален снова очутился на Западной автостраде, доехал до Сен-Клу, не пропуская по дороге ни одного кабака. Пейзаж изменился. Вид домов тоже. Но бары были повсюду.
— Двойное виски.
Все же виски действовало медленней, чем это было третьего дня. Он сохранял хладнокровие, помнил советы комиссара Руманя. Он дал комиссару слово. Симпатяга этот комиссар, свой в доску. И он многое понял, даже слишком. Да, быть бы таким человеком, как комиссар Румань…
Положительным, крепко стоящим на ногах человеком, который не нуждается…
Слишком поздно! Он по уши в дерьме.
— Сколько с меня?
Ну и занудливое же это дело! Однако решение, принятое вчера вечером, было непоколебимо. Он рассчитал всю программу до мелочей и ничего в ней не изменит.
Чепуха! Он вдруг понял, что досадовать сейчас на что бы то ни было нелепо. Образы пережитого отступили куда-то вдаль. Лица знакомых людей стерлись и расплылись. Он с трудом вспоминал их черты.
Елисейские поля! Взгляд Алена проник в глубь улицы Мариньяно, задержался на фасаде здания, на котором каждый вечер вспыхивало огнем огромное «Ты».
Он припарковал машину на Биржевой площади. Зашел в бистро. Здесь часто бывали журналисты: в квартале расположены редакции многих газет. Иногда и он забегал сюда закусить.
— Красного, сынок.
Молоденький официант в синем фартуке, видимо, еще не помнил постоянных клиентов в лицо. Алена он явно забыл, хотя тот заходил сюда совсем недавно.
— Еще стаканчик.
Терпкое красное вино. Это в программу не входило. Нет, надо быть точным.
— Сколько с меня?
Он ничего против них не имел, ни против одной, ни против другой. Мур-мур шла за ним, пока могла. Может быть, она верила в него, думала, что необходима ему? Не все ли равно!
Просто ей надоело быть Мур-мур, вечно плыть в его фарватере. Ей тоже захотелось играть первую роль.
Первую роль! Смехота.
В старое здание на улице Монмартр Ален вошел как к себе домой. На лестнице с выщербленными ступеньками валялись окурки. С той поры, когда он бывал здесь, стены ни разу не перекрашивались. На дверях висели все те же эмалевые таблички. Исчезла только одна — на двери, за которой помещалась редакция еженедельника, где он сотрудничал. Собственно, не исчезла: вместо старой появилась новая:
Ада Искусственные цветы
А может, это всего только камуфляж и на самом деле там не цветы, а дом свиданий? Возможно, эта Ада изготовляет заодно и траурные венки? Отлично моющиеся, не боящиеся дождя венки из пластмассы.
Еще два этажа. Алену стало жарко. Наконец он вошел в коридор. На третьей двери слева была прибита не эмалевая табличка, а визитная карточка, обернутая в целлофан:
Жюльен Бур Фотограф-художник
Фотограф-художник! Только и всего. В замке торчал ключ. Ален открыл дверь и оказался в довольно просторном салоне. Повсюду стояли юпитеры. Над дверью в соседнюю комнату горела красная лампочка. Мужской голос крикнул:
— Не открывай. Сейчас выйду.
Это был голос Бура. Кого он ждал? Может быть, комиссар предупредил его о приходе Алена?
В углу установленный на четырех деревянных обрубках помещался пружинный матрас, покрытый марокканским ковром. Он служил хозяину одновременно диваном и кроватью. Ален толкнул вторую дверь. Она вела в крохотную туалетную комнату с сидячей ванной. От времени под кранами образовались ржавые борозды.
Он прикрыл дверь, обернулся и оказался лицом к лицу с Буром. Фотограф был в жилете, без галстука. Он застыл на месте и побледнел, как мертвец.
