что Макбет стоит на таком расстоянии от своих собратьев по оружию, чтобы ему не было их слышно. Вы с Россом и Ангусом разговариваете далеко в глубине сцены, очень тихо и почти не двигаясь. Сам Шекспир, похоже, чувствовал, что традиционная расстановка здесь не очень хороша. Его
«Благодарю вас» — это разрешение уйти. Так мы это и сыграем. Они кланяются и уходят как можно дальше. Мне незачем напоминать вам, как важен этот монолог. Так что никакого громкого смеха, пожалуйста. Хорошо?
— Я понял еще в первый раз, когда вы об этом сказали, — проговорил Банко.
— Хорошо. Тогда мне не придется напрягаться, упоминая об этом в третий раз. Все готовы? «Как на воде, бывают пузыри и на земле».
Сцена продвигалась. Доставлены сообщения о грядущих милостях. Золотое будущее было открыто. Все было прекрасно, и все же… все же…
Перешли к сцене с котлом. Перегрин попробовал изобразить фоновый шепот. «Жарься, зелье! Вар, варись!» Будет ли слышно? Он попробовал тихо произнести те же слова: «Жарься, зелье! Вар, варись!»
— Мы попробуем сделать это шепотом, когда соберется вся труппа, — сказал он. — Шесть групп, каждая начинает после «варись». Думаю, получится.
Ведьмы были великолепны: настоящие злобные ведьмы с недвусмысленными движениями. Однако Перегрин чувствовал, что Рэнги что-то беспокоит. Он не путался в репликах, четко двигался, ему не нужны были подсказки, но он был подавлен. Заболел? Устал? О господи, только не это, думал Перегрин. Почему он смотрит на меня? Я что-то упускаю?
— Детей своих показывает. — Так ли?
Гром и туман. Затем свет полностью погаснет, дверь закроется, и Леннокс постучит в нее в конце этой сцены.
— Хорошо, — сказал Перегрин. — У меня нет к вам особых замечаний. Несомненно, когда добавится фоновый шум, потребуются некоторые изменения. Большое всем спасибо.
Все ушли, кроме Рэнги.
— Что-то стряслось? В чем дело?
Рэнги протянул ему свою кошелку.
— Загляните внутрь, сэр.
Перегрин взял кошелку и открыл ее. Из нее на него смотрела злобная морда с открытыми глазами и оскаленным ртом. Вверх тянулись розоватые лапки.
— О боже, — сказал Перегрин. — Опять. Где была кошелка?
— На столе для реквизита вместе с остальными двумя. Со вчерашнего дня.
— Кто-нибудь в нее заглядывал?
— Вряд ли. Только чтобы положить туда крысу. Невозможно сказать, где чья кошелка. Она могла оказаться у Блонди, и та упала бы в обморок или устроила бы страшную истерику.
— Она не стала бы в нее заглядывать. И Венди тоже. Их кошелки набиты газетной бумагой и крепко завязаны ремнями. А твоя — нет, потому что ты должен открыть ее и достать палец моряка.
— Значит, это сделано специально для того, чтобы я ее обнаружил.
— С двумя другими это бы не сработало.
— Очевидно же, кто именно устраивает все эти дурацкие розыгрыши.
— Бутафор? — спросил Перегрин.
— Сами подумайте.
— Думаю, и не верю в это. Ты слышал, как он кричал и грозился обратиться в профсоюз из-за головы Банко? Разве это была чепуха? Нам бы пришлось признать, что у нас тут завелся самый настоящий звездный актер. Нет. Он уже много лет работает бутафором. Я просто не могу представить, чтобы он это сделал.
— А нельзя сузить круг? Где все находились в разное время? Кто, например, мог подняться в комнату Дункана с головой?
Последовало долгое молчание.
— В комнату Дункана? — наконец сказал Перегрин. — С головой?
— Да. А что такое?
— Откуда ты знаешь, что в комнате была голова?
— Реквизитор сказал мне. Я столкнулся с ним, когда он спускался с ней из комнаты Дункана. Теперь, когда я об этом думаю, — сказал Рэнги, — мне кажется, он вел себя странно. Я спросил: «Зачем вам эта штука?» — И он ответил, что несет ее туда, где ей положено лежать. Простите, Перри. Я правда думаю, что он — тот, кто вам нужен. Должно быть, это он положил ее на блюдо под крышку.
— Он нес ее к другим головам, лежавшим в гримерной для статистов. Я велел ему это сделать.
— А вы видели, как он положил ее там?
— Нет.
— Спросите его, отнес ли он ее на место.
— Спрошу, конечно. Но я уверен, что он не клал ее на блюдо. Я признаю, что он не производит хорошего впечатления, но я уверен, что он этого не делал.
— Чертова крыса. Откуда она взялась?
— О боже.
— У нас что, ставят крысоловки?
— А кто их заряжает? Ладно. Бутафор. Он поставил одну в узком проходе, куда не мог пролезть Генри. — Генри был живущим в театре котом. — Бутафор сам мне об этом сказал. Он гордился своей изобретательностью.
Рэнги сказал:
— Придется на нее взглянуть.
Он открыл кошелку и вывернул ее наизнанку. Передняя часть крысиной тушки с мягким стуком упала на пол.
— У нее на шее след перекладины. Он глубокий и влажный. Шея сломана. Из нее текла кровь. Она не пахнет, значит, была убита недавно, — сказал Рэнги.
— Придется ее сохранить.
— Зачем?
Перегрин был обескуражен.
— Зачем? Клянусь, не знаю. Я обращаюсь с ней как с уликой, но ведь преступления-то нет. И все равно… Погоди-ка.
Перегрин подошел к мусорному ведру за кулисами, нашел в нем бумажный пакет и вывернул его наизнанку. Он принес пакет и протянул Рэнги. Тот поднял крысу за ухо и бросил ее в пакет. Перегрин завязал его узлом.
— Ужасная тварь, — сказал он.
— Нам лучше… Тсс!
В коридоре послышались мягкие шаги и шуршание половой щетки.
— Эрни! — позвал Перегрин. — Реквизитор!
Дверь открылась, и вошел Эрни. Сколько лет, спросил себя Перегрин, он работает бутафором в «Дельфине»? Десять? Двадцать? На него всегда можно было положиться. Он был кокни, со странным и причудливым чувством смешного, который часто бывал чрезмерно чувствителен к воображаемым обидам. Худое лицо с острыми чертами. Манера быстро и криво улыбаться.
— Привет, шеф, — сказал он. — Я думал, что вы уже ушли.
— Как раз собирался. Поймал крысу?
— Еще не смотрел. Погодите.
Он прошел в глубину зала и скрылся за ящиками. После паузы послышался его голос.
— Эй, это еще что такое?
Повозившись там, он вышел, неся крысоловку на длинной веревке.
— Гляньте-ка, — сказал он. — Я что-то не пойму. Наживки нет. И головы крысы тоже нет. А крыса была. Тут шерсть, кровь и задняя часть. Крысу убило, но кто-то тут был и взял ее голову. Выходит, так.
— Генри? — предположил Перегрин.
— Не-е! Кошки не едят крыс. Они их только убивают. И Генри не пролез бы в этот узкий проход. Нет, это был человек. Он вытянул крысоловку, поднял зажим и вынул переднюю часть крысы.
— Уборщик?
— Нет, не он. Он их боится,
