Девушка повернула переключатель радиоприемника, и вдруг наступила полная тишина.
Лоньон, еще более угрюмый, чем всегда, разглядывал мысы своих мокрых ботинок. Мегрэ поигрывал трубкой, которая успела уже потухнуть.
— Ваш зять давно ушел?
На стене висели вестминстерские часы с боем, и девушка машинально бросила взгляд на циферблат:
— Чуть раньше десяти часов… Может быть, без десяти минут… У него на десять была назначена встреча здесь, неподалеку…
— А вы не знаете, где?
В соседней, погруженной в темноту комнате раздался шорох. Дверь так и оставалась приоткрытой.
— В кафе, наверное, но в каком, я не знаю… Но наверняка где-нибудь рядом, потому что он сказал, что вернется до одиннадцати…
— Деловая встреча?
— Конечно… Какая же еще?
Мегрэ показалось, что щеки девушки слегка покраснели. Впрочем, в течение последних минут, по мере того как она присматривалась к обоим мужчинам, ее начала охватывать все более отчетливая тревога. В ее взгляде стыл немой вопрос. И в то же время казалось, что она боится узнать правду.
— Вы знакомы с моим зятем?
— Как вам сказать… Пожалуй, немного… У него часто бывали встречи по вечерам?
— Нет… Очень редко… Можно сказать, почти никогда…
— Наверное, ему позвонили? — спросил Мегрэ, потому что заметил на круглом столике телефонный аппарат.
— Нет. Он за ужином сказал, что в десять часов ему надо будет выскочить.
Голос звучал беспокойно. Легкий шум из спальни подсказал комиссару, что мадам Голдфингер уже поднялась с постели и сейчас, должно быть, босиком стоит за дверью, чтобы лучше слышать.
— Ваш зять был здоров?
— Да… То есть крепким здоровьем он никогда не отличался… Да еще сам себя всегда настраивал… У него была язва желудка, и врач сказал ему, что он наверняка вылечится, а он убедил себя, что у него рак.
В соседней комнате послышался легкий шум, скорее даже не шум, а откровенный шорох, и Мегрэ поднял голову, уверенный, что сейчас явится мадам Голдфингер.
Он действительно увидел ее стоящей в дверном проеме, закутанную в голубой фланелевый халат. Она смотрела на них пристально и твердо.
— Что случилось с моим мужем? — спросила она. — Кто вы такие?
Оба мужчины одновременно поднялись.
— Прошу прощения, мадам, за вторжение в ваш дом.
Ваша сестра сказала мне, что вы сегодня не совсем здоровы…
— Это не имеет никакого значения.
— К сожалению, у меня для вас плохая новость…
— Муж? — одними губами выговорила она.
Но Мегрэ смотрел не на нее, а на девушку и увидел, как у той в беззвучном крике открылся рот. Глаза у нее расширились, и взгляд их сделался блуждающим.
— Да, ваш муж… С ним произошел несчастный случай.
— Несчастный случай? — сурово и недоверчиво переспросила супруга.
— Мадам, я с прискорбием вынужден сообщить вам, что месье Голдфингер скончался…
Она не шевельнулась. И продолжала стоять, не сводя с них своих темных глаз. Если сестра ее была голубоглазой блондинкой, то мадам Голдфингер оказалась довольно полненькой брюнеткой, с почти черными глазами и четко прочерченными бровями.
— Как он умер?
Девушка, опершись поднятыми вверх руками о стену и спрятав вниз лицо, тихонько всхлипывала.
— Прежде чем я вам отвечу, я обязан задать вам один вопрос. Были ли у вашего мужа, насколько вам известно, какие-либо причины для самоубийства? Быть может, состояние его дел…
Мадам Голдфингер промокнула носовым платком повлажневшие глаза, а затем машинальным жестом провела рукой по вискам, поправляя волосы.
— Я не знаю… Я не понимаю… То, что вы сказали, настолько…
И тогда девушка, от которой этого меньше всего ожидали, резким движением обернула к ним побагровевшее и залитое слезами лицо, с глазами, в которых бушевал гнев, если не бешенство, и с неожиданной силой крикнула:
— Ни за что на свете Мишель не покончил бы с собой, если это вас интересует!
— Успокойся, Ева! Вы позволите, господа?.. — Мадам Голдфингер присела, облокотившись локтем на деревянный стол. — Где он? Отвечайте! Расскажите, как это произошло…
— Ваш муж умер от пулевого ранения в голову, ровно в десять часов с четвертью, возле аппарата срочной связи с полицией на углу улицы Коленкур.
Послышался хриплый, болезненный всхлип. Плакала Ева. Что до мадам Голдфингер, то ее лицо оставалось бледным и напряженным, а глаза в упор смотрели на комиссара и словно не видели его.
— Где он сейчас?
— Тело отправили в Институт судебной медицины.
Вы сможете увидеть его завтра утром.
— Матильда, ты слышишь? — простонала девушка.
Эти слова уже нарисовали перед ней целую картину.
Быть может, она уже поняла, что будет произведено вскрытие, а затем тело поместят в один из бесчисленных ящиков того огромного холодильника для хранения трупов, каким и был Институт судебной медицины?
— Почему ты молчишь? Почему ты им не скажешь?..
Вдова едва заметно передернула плечами и усталым голосом повторила:
— Я ничего не понимаю.
— Заметьте, мадам, я вовсе не утверждаю, что ваш муж покончил самоубийством…
На сей раз даже Лоньон едва не подпрыгнул и с изумлением воззрился на комиссара. Мадам Голдфингер насупила брови и едва слышно произнесла:
— Не понимаю… Вы ведь только что сказали…
— Что это похоже на самоубийство. Но ведь иногда случается, что преступление походит на самоубийство…
Были ли у вашего мужа враги?
— Нет!
Она выговорила свое «нет» категорично. Почему же тогда обе женщины сразу обменялись беглым взглядом?
— Были ли у него причины покушаться на собственную жизнь?
— Не знаю… Ничего я больше не знаю… Вы должны извинить меня, господа… Я сама сегодня нездорова…
Муж болел, моя сестра вам уже говорила… Он считал свою болезнь серьезней, чем она была в действительности… Его мучили боли… Он соблюдал очень строгую диету и от этого совсем ослаб… К тому же в последнее время у него появились неприятности…
— В связи с делами?
— Вы, должно быть, знаете, что в последние года два торговля бриллиантами переживает кризис… Крупные дельцы еще могут держаться… Но те, у кого нет своего капитала, кто живет, так сказать, одним днем, тот…
— Сегодня вечером у вашего мужа были при себе камни?
— Наверное, были… Он всегда носил их с собой…
— В бумажнике?
— Обычно он держал их именно там… Ведь это не занимает много места, верно?
— Эти бриллианты принадлежали ему лично?
— Это маловероятно… Он редко покупал камни за свой счет, особенно в последнее время… Ему давали их на комиссию…
Выглядело правдоподобно. Мегрэ довольно неплохо знал тот узкий мирок, что обретался в районе улицы Лафайет и точно так же, как его собственный круг, управлялся своими собственными законами. Прямо за столиком кафе нередко из рук в руки безо всяких расписок переходили камни, стоившие огромных состояний. Все здесь знали друг друга. Все понимали, что внутри этого тесного братства ни одному из них и в голову не придет нарушить данное слово.
— У него украли бриллианты?
— Нет, мадам. Вот они… А вот и его бумажник. Я хотел бы задать вам еще один вопрос. Муж держал вас в курсе всех своих дел?
— Да, всех…
Ева вздрогнула. Могло ли это означать, что ее сестра сказала неправду?
— Известно ли вам, чтобы в ближайшее время вашему мужу грозило серьезное разорение?
— Завтра ему должны были предъявить к оплате вексель на тридцать тысяч франков.
— Он располагал такими деньгами?
— Не знаю… Он как раз из-за этого уходил вечером…
У него была встреча с клиентом, из которого он надеялся вытянуть нужную сумму…
— А если бы это ему не удалось?
— Наверное, вексель опротестовали бы…
— Такое уже случалось?
— Нет… Ему всегда удавалось раздобыть деньги в последний момент…
Лоньон испустил мрачный вздох человека, понапрасну теряющего время.
— Таким образом, если бы человек, с которым должен был нынче вечером увидеться ваш муж, не предоставил бы ему необходимой суммы, завтра Голдфингер имел бы на руках опротестованный вексель… Это означает, что его автоматически вычеркнули бы из круга торговцев бриллиантами, так ведь?.. Если я не ошибаюсь, эти господа весьма суровы в отношении подобного рода происшествий?..
— Господи! Какого ответа вы от меня ждете?
Мегрэ вроде бы смотрел на нее, во всяком случае, так казалось со стороны, хотя на самом деле вот уже несколько минут он исподволь наблюдал за одетой в траур юной свояченицей.
Она больше не плакала. Хладнокровие вернулось к ней. Комиссара удивили ее твердый взгляд, строгие и решительные черты лица. Перед ним стояла не рыдающая девушка, но молодая женщина, несмотря на свой юный возраст, умеющая слушать, слышать, замечать, подозревать и строить предположения.
