– Прогулка отменяется, – сообщил я. – По причинам, от меня не зависящим. Я не назвал определенной суммы, потому что многое было неясно, например, сколько времени все это займет. Но от вас всего и потребовалось-то немного подождать, так, может, по двадцатке на брата будет достаточно? Что скажете?
– Ага, – сказал Майк, а Эл ответил:
– Конечно. Что случилось?
Я извлек бумажник и вытащил шесть двадцаток.
– Умножим это на три, – произнес я, – потому что у вас имеются языки. Я не сказал, как звать клиента, но описал его, и вы знаете, что он должен был выйти из-за угла Шестьдесят восьмой улицы и поехать на Западную Восемьдесят вторую. Поэтому, когда прочтете завтра в газете о человеке по имени Томас Дж.Йигер, который проживал в доме 340 по Восточной Шестьдесят восьмой улице и тело которого нашли нынче вечером в десять минут восьмого в яме на Западной Восемьдесят второй улице с дырой в черепе, вам станет интересно. А когда человеку интересно, он любит об этом поговорить. Вот вам по шестьдесят монет на брата. Я, со своей стороны, хочу иметь возможность потешить собственное любопытство, но чтобы фараоны не допытывались у меня, с чего я закрутил эту карусель. Какого черта он отправился сам, когда у нас все было расписано? Он, добавлю, ни словечком, ни намеком не дал понять, что ждет или боится нападения; он только хотел выяснить, ходит ли за ним «хвост» или нет, а если ходит, то чтобы я ему помешал и, если получится, опознал. Все это я вам говорю, и так оно было на самом деле. Не имею ни малейшего представления, кто его убил и зачем. Теперь вы знаете столько же, сколько я сам, и очень бы хотелось, чтобы об этом не знал больше никто, пока я не разберусь, что к чему. Мы, ребята, знакомы – как давно мы знакомы?
– Пять лет, – сказал Майк.
– Восемь, – ответил Эл. – Как ты узнал, что его пришили? Если тело нашли только с час назад…
– Я позвонил ему домой, мне ответил сержант Пэрли Стеббинз из отдела по расследованию убийств – я узнал его по голосу. Я пошел поглядеть и узнал водителя полицейской машины, стоящей перед домом 340. Затем позвонил знакомому газетчику, спросил, что новенького, и он мне выложил. Я ничего не утаиваю, рассказал вам все как есть. Получите свои шестьдесят долларов.
Эл протянул руку и большим и указательным пальцами выдернул за уголок из пачки двадцатку.
– В самый раз, – сказал он. – За простой хватит, а рот держать на замке у меня есть свои причины. Я с этого удовольствие поимею. Как увижу фараона, так подумаю: «Сукин ты сын, а я ведь знаю, чего ты не знаешь!»
Майк, ухмыльнувшись, взял свои три двадцатки.
– Я не таковский, – заявил он, – все готов выболтать первому встречному, хотя бы и фараону, но теперь не получится, а то придется возвращать сорок долларов. Я, может, и не такой благородный, да честный. – Он сунул деньги в карман и протянул ручищу: – Но на всякий случай хлопнем по рукам.
Мы потрясли друг другу руки, я уселся в машину к Элу и велел отвезти меня к дому «Газетт».
Если Лон Коэн и состоял в большой должности, то в какой – я не знал и сомневаюсь, чтоб вообще состоял.
Он был темный – темная кожа плотно обтягивала скулы небольшого лица с правильными чертами, темно-карие глаза в глубоких глазницах, почти черные волосы гладко зачесаны и взбиты коком на вытянутой голове. В компании, где я изредка проводил ночь за покером, он был вторым по классу игроком; с первым – Саулом Пензером – вам еще предстоит познакомиться. Когда вечером в тот понедельник я вошел в комнатушку Лона, он разговаривал по телефону. Я уселся на стул в торце его рабочего стола и стал слушать. Разговор продолжался несколько минут, но он девять раз произнес всего одно слово – «нет». Когда он кончил, я заметил:
– Покладистая у тебя натура.
– Мне нужно еще позвонить, – сказал он. – Вот, займись пока. – Он всучил мне картонную папку и повернулся к телефону.
Это было досье на Томаса Дж.Йигера. Не густо – с дюжину газетных вырезок, четыре машинописные заметки, оттиск статьи из промышленного журнала «Пластмассы сегодня» и три фотографии. Две были сделаны в студии, его имя было напечатано у нижней кромки, а третья изображала какую-то встречу в банкетном зале у «Черчилля»; к ней был подклеен напечатанный на машинке текст: «Томас Дж.Йигер выступает на банкете Национальной ассоциации производителей пластмасс, отель „Черчилль“, Нью-Йорк, 19 октября 1958 года». Он был снят на сцене у микрофона с поднятой рукой. Я прочитал справки, проглядел вырезки и начал листать статью, когда Лон разделался с телефоном и повернулся ко мне.
– Ну, выкладывай, – потребовал он.
Я закрыл папку и положил на стол.
– Пришел заключить с тобой сделку, – сказал я, – но сперва тебе нужно кое-что усвоить. Ни я, ни мистер Вульф никогда не видели Томаса Дж.Йигера, не говорили и вообще не имели с ним какой бы то ни было связи. Я о нем ровным счетом ничего не знаю, кроме того, что ты сообщил мне по телефону, а сам я только что прочитал в этой папке.
Губы Лона растянулись в улыбке:
– Для печати сойдет. А теперь – строго между нами.
– То же самое, хочешь верь, хочешь нет. Но перед тем, как позвонить тебе в пять часов, я кое-что узнал, это и заставило меня им заинтересоваться. Пока что я предпочел бы тебе об этом не рассказывать, по крайней мере в ближайшие сутки, а может, и подольше. У меня впереди кое-какие дела, не хотелось бы торчать завтра весь день в окружной прокуратуре. Поэтому никому не нужно знать, что сегодня я тебе звонил и расспрашивал про Йигера.
– По мне, пусть уж лучше знают. Досье-то затребовал я. Если я заявлю, будто мне привиделось, что с ним что-то случится, могут пойти разговорчики.
Я ухмыльнулся:
– Кончай блефовать. У тебя на руках нет и одной пары. Можешь заявить все что угодно. Можешь сказать: кто-то что-то сообщил тебе частным порядком, и ты не имеешь права разглашать. Кроме того, у меня предложение. Если забудешь о моем интересе к Йигеру, пока я не сниму запрета, я внесу тебя в список на подарки к Рождеству. В этом году буду дарить абстрактную картину в двадцати красках, а на карточке напишу: «Мы дарим вам эту картину, на которой купаем нашего пса. Поздравляем с праздником – Арчи, Мехитабель и детишки».
– Нет у тебя никакой Мехитабели и детишек.
– Конечно, поэтому и картина абстрактная.
Он внимательно на меня посмотрел:
– Мог бы мне что-нибудь сообщить, я бы не стал на тебя ссылаться. А не то попридержал бы до твоего разрешения.
– Нет. Не сейчас. Если – и когда – будет можно, а твой телефон я помню.
– Старая песня. – Он поднял руки ладонями вверх. – У меня дела. Заглядывай на этих днях.
Зазвонил телефон, он поднял трубку, и я вышел.
Направляясь к лифту и спускаясь на первый этаж, я прикинул расклад. Вульфу я обещал вернуться к ночи, сейчас было только девять вечера. Мне хотелось есть. Я сел в такси и дал адрес старого особняка на Западной Тридцать пятой улице.
Добравшись, я поднялся по семи ступенькам нашего парадного и позвонил. Одним ключом двери не открыть, если она на цепочке, а когда меня не бывает, она, как правило, на цепочке. Меня впустил Фриц; он постарался согнать с лица вопросительное выражение, однако вопрос стоял у него в глазах – тот самый, что он не задал мне днем: обзавелись клиентом? Я сказал, что надежда еще не потеряна, что в животе у меня пусто и не найдется ли у него ломтя хлеба и стакана молока. Ну еще бы, ответил он, сейчас принесет, и я направился в кабинет.
Вульф с книгой в руках восседал за своим письменным столом, откинувшись на спинку единственного в мире кресла, в которое мог усесться без болезненной гримасы.
Когда я вошел и включил верхний свет, чтобы вернуть ему нормальные пропорции, он произнес:
– Хм.
Когда я прошел к своему столу, он спросил:
– Ты ел?
– Нет, – ответил я, – Фриц сейчас принесет.
– Принесет?
Удивление с ноткой тревоги. Обычно, если я не успею поесть на задании и прихожу домой голодным, то иду есть на кухню. Исключения случаются, когда нужно сообщить что-нибудь срочное, но, устроившись скоротать вечер за книгой, он не желает выслушивать никаких сообщений.
Я утвердительно кивнул:
– Хочу облегчить душу.
Он поджал губы. Открытую книгу, большую и пухлую, он держал в обеих руках. Он закрыл ее, использовав палец вместо закладки, тяжело вздохнул и спросил:
– Что такое?
Я решил, что нет смысла ходить вокруг да около. Имея с ним дело, нужно приноравливаться к обстоятельствам.
– Листок, что я положил к вам на стол, – ответил я. – С нашим банковским счетом после вычета чеков. До уплаты налога в июне остается тридцать семь дней. Мы, понятно, можем представить исправленную декларацию, если не подвернется клиент с солидным делом и таким же солидным предварительным гонораром.
Он мрачно на меня посмотрел:
– Нужно ли талдычить об очевидном?
– Я не талдычу, три дня молчал в тряпочку, а если заговорил сейчас, так, значит, хочу, чтобы вы позволили мне попробовать раскопать клиента, вместо того чтобы сидеть здесь и протирать штаны, ожидая, пока он сам пожалует. У меня на заднице уже мозоли пошли от сидения.
