— А ваша сестра? — спросил доктор.
— Она должна сегодня вернуться из Парижа.
— А брат Эдгар?
— Да, правда, можно позвонить к нему в префектуру.
— Не хотите ли зайти сюда? — сказал дворецкий.
Тело Эжена Малу уложили на кровать и накрыли простыней. Санитары ожидали чего-то. Врач чуть было не сказал молодому человеку: «Надо дать им на чай».
Но в конце концов сам вынул из кармана банкноту и сунул одному из санитаров в руку.
Они прошли через другие комнаты, где тоже царил беспорядок, как будто хозяева собрались куда-то переезжать; там стояли корзины, вероятно с бельем или посудой, чемоданы, ящики. Одна из столовых была почти в порядке, и дворецкий зажег там люстру.
— Ваша матушка вернется домой с минуты на минуту… Вы знаете, кто ее парикмахер?
— Франсис.
— Может быть, лучше позвонить, чтобы ее подготовили?
— Вы думаете?
— Хотите, я попробую вызвать ее к телефону? Доктор позвонил. Когда он говорил с ней, над головой у нее, наверное, был фен в форме артиллерийского снаряда.
— Госпожа Малу? Передаю трубку вашему сыну Алену…
— Мама?
Говорил он сухо и холодно.
— Это Ален, да… Я дома… Отец умер… Несколько секунд он слушал, потом положил трубку и уставился в пространство куда пришлось, словно был чужим в своем доме, в своей семье.
Доктор, который хотел сделать все добросовестно, позвонил в префектуру. Ему удалось связаться с Эдгаром Малу, старшим сыном.
— Поговорите с ним.
— Это ты, Эдгар?.. Это Ален… Да… Папа умер… Что?.. Ты в курсе дела?.. Он здесь, да… Его только что привезли… Я позвонил маме, она у парикмахера… Если хочешь… Не знаю… Он мне ничего не сказал.
Шум подъезжающей машины на площади. Дворецкий спустился прежде, чем услышал стук молотка в дверь. Они долго о чем-то шептались. Потом шаги и голоса стали приближаться.
— Где Ален?
— В маленькой столовой, мадам.
Аромат духов, предшествующий ее появлению. На плечи накинут мех. Волосы словно искусственные от химической завивки.
— Ох, простите, доктор!
— Это я должен просить у вас прощения, сударыня. Меня вызвали в аптеку, и я решил, что должен заехать сюда.
— А ты как там очутился, Ален?
— Я проходил мимо, возвращался из коллежа.
— Ты видел его перед тем, как… Он говорил с тобой? Куда его положили?
— Он у себя в спальне, сударыня. Лучше бы вы не настаивали, чтобы его показали вам сейчас.
Это была хрупкая на вид, с невыразительными чертами лица женщина лет сорока пяти, которая следит за своей внешностью. Ни на минуту не теряя самообладания и испуганно осмотревшись вокруг, она спросила:
— Что же будет?
— Не знаю, сударыня. Думаю, что полицейский комиссар не замедлит явиться, чтобы выполнить некоторые формальности.
— Где он это сделал?
— На улице. Точнее, на пороге особняка д'Эстье.
— Ты что-нибудь понимаешь во всем этом, Ален?
И тут же нервно добавила:
— Он умер сразу?
— Почти сразу.
— Он не мучился?
Ален молча опустил глаза.
— Садитесь, доктор. Жозеф не предложил вам что-нибудь выпить?
— Уверяю вас, мне ничего не надо.
— Жозеф…
Жозеф понял. Он уже ставил на стол графинчик и рюмки.
— На него очень страшно смотреть?
Она сунула в рот сигарету и теперь искала у себя в сумке зажигалку.
— Надо немного протопить, Жозеф. Чувствовалось, что она очень взвинчена.
— А тут еще Корина уехала в Париж… Ты сообщил Эдгару?
Внизу позвонили. Это был Эдгар, старший сын, у которого еще хватило времени заехать на такси за своей женой. По-видимому, они даже успели надеть траур, потому что были в черном с ног до головы.
Они тоже разговаривали, поднимаясь по лестнице, расспрашивали дворецкого. Слышался все тот же вопрос:
— Где его положили?
Потом Эдгар, которому было двадцать семь лет, подошел к г-же Малу, обнял ее и довольно долго молча держал в объятиях.
— Бедная мамочка.
— Бедный Эдгар.
Глаза г-жи Малу увлажнились, два-три раза она начинала рыдать. Потом настала очередь невестки броситься к ней.
— Мужайтесь, мама… — твердила она.
— Кто знает, как это случилось? Эдгар повернулся к Алену.
— Ты был там в это время?
— Я пришел, когда все уже было кончено. Мне рассказал обо всем граф д'Эстье.
— Вы меня извините, — проговорил доктор, который чувствовал, что он здесь лишний. Его поблагодарили.
— Еще рюмочку коньяку, доктор?
Но он поторопился уйти, вдохнуть свежего воздуха.
— Расскажи… — сказал Эдгар брату.
— А ты не догадываешься?
— Это не важно. Рассказывай. Будет столько сплетен, что мы все равно не узнаем правду.
— Вы позволите, мама? — сказала его жена, снимая пальто.
Ален по-прежнему держался как-то отчужденно.
— Что тебе сказал д'Эстье?
— Отец пришел к нему…
— Об этом я сам догадываюсь. Дальше?
— Он снова просил у него денег…
Губы старшего брата, который был начальником одного из отделов префектуры, сложились в презрительную усмешку.
— Ну конечно. А потом?
— Он сказал, что дошел до предела, что все это слишком глупо, что просто жаль смотреть на людей, которые судят о нем, ничего не понимая, и что, раз его довели до крайности, он лучше застрелится.
— И ты этому веришь? — с иронией в голосе спросил старший брат.
Младший замолчал, все еще стоя возле стола. Из всех присутствовавших только он оставался в пальто.
— Ну, говори же. Ты прекрасно знаешь, что я хочу сказать. Это было не в первый раз.
— Он умер…
— Это я тоже знаю. Но как он?..
— Кажется, он вынул из кармана револьвер…
Ален говорил неохотно, ни на кого не глядя.
— Граф вытолкал его на крыльцо и попытался закрыть дверь. Папа задержал дверь ногой. Д'Эстье не видел его в тот момент, когда он выстрелил.
— Только этого нам не хватало!
— Папа умер.
— И вы тоже влипли в хорошенькую историю. А каково мне? Интересно, как на это посмотрят в префектуре?
Его жена, розовая и полненькая, многозначительно взглянула на него, и он замолчал, но почти тотчас же заговорил снова:
— Что вы собираетесь делать, мама?
— Откуда мне знать?
— У вас есть еще деньги?
— Вы все хорошо знаете, что нет.
— А ваши драгоценности?
— Они давно уже заложены.
— Не знаю, как мы ухитримся оплатить похороны, — произнес Эдгар. — Они стоят очень дорого, очень дорого. В этом году у нас с Мартой были большие расходы, мы устраивались в новом доме и ничего не смогли отложить… А где Корина?
— Поехала на два дня к подруге в Париж. Должна вернуться сегодня, если не застрянет там, как в прошлый раз.
— А что она может сделать?
— А что могу я? — возразила мать. За несколько секунд до этого у дверей позвонили. Вошел дворецкий Жозеф и объявил:
— Это господин полицейский комиссар. Он хочет поговорить с мадам.
Куда его пригласить? Все комнаты опечатаны. Нет ни одного свободного уголка.
— Сюда, — сказала г-жа Малу.
Она быстро глотнула коньяка и бросила сигарету в камин, где горели несколько поленьев.
— Прошу прощения, сударыня.
— Пожалуйста, господин комиссар… Это так неожиданно, так ужасно!
— Примите мои самые искренние соболезнования вам и вашей семье, которой приходится столько пережить. Но я вынужден…
— Я знаю. Я была у парикмахера Франсиса, когда мне позвонил Ален.
— Я думаю, он не отдает себе отчета… Он слишком молод…
Ален покраснел и отвернулся к камину.
— Вы знаете, какая кампания была развязана против моего мужа. Он привык бороться. Я была уверена, что он выпутается и на этот раз.
— Вы знали, что он носит при себе револьвер?
— Да, я знала, что у него такая привычка. Ночью револьвер всегда был у него под рукой. Я тщетно пыталась отучить его от этой мании, спрашивала, чего он боится…
— Вот этот револьвер, не так ли?
— Наверное… Да… Признаюсь, я никогда не обращала на него особого внимания: терпеть не могу ничего такого, чем можно убить.
— Вы признаете возможность и даже вероятность самоубийства?
— Наверное, у него был период депрессии. Вот уже несколько дней он ходил мрачный, тревожился…
— Из-за этих статей в «Светоче Центра»?
— Не знаю… Думаю, что да…
— Когда здесь все опечатали?
— Сегодня утром. Я помню, он был очень любезен с судебным исполнителем и даже сам спустился в погреб за бутылкой старого вина, чтобы предложить ему выпить. Он сказал: «Это не в первый раз и, конечно, не в последний…» Помню, он прибавил: «Признайтесь, если бы на свете не было таких людей, как я, вам не на что было бы жить. Выходит, мы лучшие друзья всем судебным исполнителям». Я думаю, он бросал вызов судьбе. Потому-то я и не ожидала того, что произошло.
Она держалась неуверенно, тихонько плакала.
— Мне даже не дают посмотреть на него под тем предлогом, что для меня это слишком страшно… Что теперь будет, господин комиссар? У меня никого нет, кроме детей. И нет ничего своего. Все опечатано. Нет даже сантима на похороны.
