С грелки часов двигались скачками, а поезд выпускал пар из тормозов. Осмотрщики постукивали молотками по колесам вагонов.
— Займите свои места!
Только рукопожатия? Ладонь Фукре была такой мозолистой, что походила на терку. Глаза Бурга глядели прямо в глаза Алена.
Только тогда, когда он уже смотрел на них сверху, прислонившись к дверце вагона, он чуть не заплакал. Он хотел что-нибудь сказать им. И не нашел слов. Он ограничился тем, что в ту минуту, когда поезд тронулся, пробормотал:
— Он будет доволен!
В купе больше никого не было. Он не захотел ехать в первом классе, как в былые времена, но решил не брать и третий. Он ехал во втором, и ему казалось, что так лучше.
Его отец когда-то приехал в Париж в третьем классе. Но он был сыном старого Малова или Маловского и юродивой.
Потом он путешествовал в первом классе, и, может быть, его единственной ошибкой было то, что он перешел в него сразу, минуя второй.
Ален опустил на лампу голубой абажур, вытянулся во всю длину на скамейке вагона, положив под голову свою дорожную сумку. Он не закрывал глаза. За шторами мелькали огни. По коридору ходили люди.
— Не правда ли, папа?
Ален хорошо знал, что хочет этим сказать. Никто другой, даже Жозеф Бург не смог бы этого понять.
Это должно было наладить отношения между ним и его отцом. Они не знали друг друга при жизни, но было еще не слишком поздно.
Прежде всего, надо стать человеком, и он решил, что станет им. Ему казалось, что начало этому уже положено, Ведь он уезжал, чтобы избежать соблазна довольствоваться спокойной жизнью «У трех голубей» или пылкой дружбой Фукре и Бурга.
А еще надо было избежать соблазна ненавидеть, и он даже перестал держать зло на Корину, накануне был с ней ласков, хотя и не поцеловал ее.
Когда-нибудь он зайдет к матери, как заходил к Эдгару и его жене, но это будет позже, когда он устроит свою жизнь. Он нанесет визит тете Жанне на бульвар Бомарше.
Он никого не ненавидел. Это было бы слишком просто.
Он сам наметил свой жизненный путь. Может быть, не совсем один, потому что думал о дедушке, о юродивой, об отце.
Ему нужно было найти свое настоящее место, и ему казалось, что он нашел его. Во всяком случае, он честно попытается это сделать со всей свойственной ему энергией.
Толчки поезда убаюкивали, и он понемногу задремал, не погружаясь в глубокий сон. Он знал, что это Ален Малу лежит здесь, в купе второго класса, вытянувшись во всю длину на скамейке, и что он едет в Париж навстречу своей судьбе.
Он будет делать что угодно — рассаживать публику в кино, работать официантом в кафе, — будет делать все, что от него потребуется. Он сдаст экзамены один за другим, и не столько потому, что хочет быть образованным, сколько потому, что выберет самый трудный путь. Разве тысячи молодых людей в Париже не учатся, зарабатывая себе на жизнь?
Почему бы ему не стать врачом?
Это, правда, не самое высокое положение.
А семья Малу всегда занимала либо слишком низкое, либо слишком высокое положение, потому что им приходилось чересчур поспешно переходить из одного в другое.
Теперь у него было время. У него было время выспаться.
Поезд со свистом проезжал поля, белые от инея, маленькие неизвестные вокзалы один за другим уходили в прошлое. Весь дом на площади с фонтаном тоже был поглощен прошлым и столько людей, столько вещей с ним вместе.
Остается один Малу, который спит, но скоро проснется для новой жизни, а пока во сне шевелит губами.
Малу, который сделает все, что сможет, все, что сможет, чтобы стать человеком.
— Правда, папа?
Канебьер — главная улица Марселя.
Пчелы — эмблема наполеоновской Империи.
Римский король — сын Наполеона I и Марии Луизы.
«Тебя Бела хвалим» (латин.).
