Лукар открыл рот. У него была странная привычка самодовольно поводить плечами перед тем, как изречь очередную глупость. К счастью, Роберт этот жест заметил.
— Прекрасно, — быстро сказал он. — Прекрасно. Норт сейчас наверху, они готовятся перенести картину вниз. Может быть, вам лучше подняться к нему, Лукар? Проследите, чтобы они были максимально внимательны и аккуратны. Это все так ужасно! Просто ужасно.
В его словах чувствовалось нервное напряжение, и Лукар недовольно нахмурился. Он соскользнул со стола, на котором сидел и, повернувшись к двери, неожиданно встретился взглядом с Фрэнсис.
— Вы ли это, мисс Айвори, — елейно сказал он, лукаво прищурившись. — Вы озарили чудесным светом все вокруг. Не убегайте. Я мигом. — Он одарил Фрэнсис многозначительной улыбкой и выскочил из комнаты. Все почувствовали себя крайне неловко.
— Привет, Фрэнсис, — Роберт растянул губы в подобии улыбки. — Ты знакома с мистером Филдом?
— Надеюсь, что Фрэнсис меня помнит. — Художник вскочил. — Она была моей первой клиенткой. Я рисовал ее, когда ей было четырнадцать. Потом Мэйрик назначил мне стипендию, и я уехал учиться в Америку. Вот так и началась моя карьера. Здравствуй, дорогая Фрэнсис. Я совершенно подавлен — кто-то изрезал ножом мою прекрасную сеньориту. От этого можно сойти с ума. Мадригал в таком же состоянии. Чем ты сейчас занимаешься? Не могу привыкнуть к нашему городу после стольких лет свободы. Ну ничего, не будем расстраиваться. Пойдем лучше есть мороженое.
Он говорил, и она чувствовала, как постепенно проходит замешательство, вызванное игривыми словами Лукара, и была ему за это благодарна.
— Люблю мороженое больше всего на свете, — честно сказала она.
— Прекрасно, давай сбежим, пока не вернулся господин Помпадур. — Насмешка была скорее тонкой, чем резкой, и эта сдержанность удивила Фрэнсис. Обычно Лукара награждали менее вежливыми эпитетами.
Роберт кашлянул.
— Мне кажется, что тебе не стоит уходить, Фрэнсис, — сказал он. Слова прозвучали так резко, в них сквозило такое раздражение, что оба они остановились и в недоумении посмотрели на него. В глазах Роберта Фрэнсис прочла неприкрытый приказ остаться, только потому, что Лукар изъявил желание с ней встретиться. Это ее рассердило.
— А мне кажется, стоит, — спокойно сказала она. — Не каждый день меня угощают мороженым. Так мы идем?
Она быстро повернулась к Филду, и он взял ее под руку.
— Я тогда нарисовал ее с мороженым, — широко улыбнулся он Роберту, — мне особенно удались блики от ложечки вокруг ее подбородка. Кстати, а где эта картина?
— В спальне Мэйрика, — задумчиво произнесла Фрэнсис. И потом простодушно добавила, хотя и знала, что благовоспитанные девушки так себя не ведут: — Ну пожалуйста, пойдем скорее.
— Бедняжка, она так проголодалась, — сказал Филд. — В путь! Как ты думаешь, продержишься еще немного, пока мы перейдем через дорогу?
Он, улыбаясь, увлек ее за собой. Роберт так и остался стоять у стола, дрожащими руками комкая промокательную бумагу.
Потом, в течение всех следующих ужасных дней Фрэнсис размышляла, можно ли было тогда что-то изменить, можно ли было предотвратить все эти несчастья, останься они в тот день с Робертом.
Кафе «Ройял» было совершенно пустынным. Фрэнсис помешивала ложечкой пломбир с орехами и старалась сосредоточиться. В два часа она решила, что Филд вполне соответствует ее представлениям об идеальном мужчине. Значит, когда он писал ее портрет, он был моложе, чем ей казалось. Тогда ему было двадцать пять, сейчас — тридцать два, и за прошедшие семь лет он не слишком изменился. У него красивое лицо, с тонкими, почти аскетическими чертами. В темных волосах еще не было седины, и его сильные руки были большими и нежными, как у мальчишки.
— Что там у вас происходит? — спросил он буднично и очень удивился, заметив, что она старательно избегает его взгляда.
— Что ты имеешь в виду? — ответила она вопросом на вопрос. Он пошевелился, и она почувствовала, что он улыбнулся, а уголки его губ слегка подрагивают.
— Ты не хочешь об этом говорить. Ну, хорошо. Я все понял по выражению твоего лица. Извини. Поговорим о чем-нибудь другом.
— Неужели ты что-то заметил? — Он улыбнулся, и она поняла, что вопрос прозвучал глупо.
— Конечно, — сказал он. — Или муж Филлиды, или этот огненно-рыжий нахлебник воткнули перочинный нож в одну из моих лучших картин. Может быть, тебе кажется, что все это пустяки, но твой папа совсем по-другому относился к картинам, выставленным для продажи. Или, пока я по божьей воле шатался по миру, настолько изменились времена и нравы? Возможно, я ошибаюсь, но мне показалось, что у тебя тоже дела идут не слишком хорошо. Моя дорогая девочка, ты определенно ждешь от меня помощи и зашиты. И это очень трогательно. И не извиняйся, потому что мне самому это нравится. Ведь моя собственная юность уже умчалась, обвитая виноградной лозой, под романтические трели. Но не беспокойся. Ты можешь не раскрывать мне леденящую кровь семейную тайну, если тебе не хочется. Но уж если ты решишься, то вот он я, бодрый, здоровый, страшно надежный и готовый на все. Что случилось? Этот рыжий бездельник имеет на Роберта какой-то компромат?
— Ты имеешь в виду шантаж? — Наконец, слово было произнесено и теперь уже не казалось таким страшным.
— Ну, я не знаю, — тон его был изысканно небрежным. — Я не думаю, что Роберт собственноручно резал полотно. Но если один прикрывает другого с такой беззаветной преданностью, можно подумать что угодно. Это наносит страшный вред делам. Вообще-то в жизни я удивительно беспечный человек, даже для художника. Но даже для меня это чересчур. Ты понимаешь, о чем я?
Фрэнсис бросила на него быстрый взгляд. Его тон слегка изменился, и она застала его врасплох. В его темных глазах за улыбкой пряталась ярость. Он жестом остановил поток ее извинений.
— Не нужно, моя дорогая, — сказал он. — Дело не в тебе и не в твоем старике. Что-то явно не так с этими двумя типами, и я просто размышлял, что бы это могло быть. Только и всего. Или есть что-то еще?
Он спросил об этом так легко. Сегодня Фрэнсис уже предприняла одну безуспешную попытку выговориться, но сейчас в его лице она нашла благодарного слушателя. Она рассказала ему обо всем: описала маленький неприятный инцидент с разбитой китайской вазой в античном зале, ужасную историю со специальным каталогом, предназначенным исключительно для королевской семьи, от которого осталась горстка пепла за десять минут до приезда августейшей особы, в общих чертах описала обстоятельства, при которых уволился бесценный старик Петерсон, проработавший в фирме тридцать лет.
Это была странная история. Цепь подозрительных происшествий, каждое из которых было чуточку серьезнее предыдущего. И все это складывалось в удручающую картину большой беды. Юный голос, в котором отчетливо слышался страх, умолял о помощи. Он слушал ее очень внимательно.
— Ничего хорошего, старушка, — наконец, сказал он. — Все это действительно ужасно. И это не пустяковые промахи, которые совершает начинающий молодой клерк, набираясь опыта. Мне кажется, эта ваза была бесценной? Петерсон был прекрасным работником, и история с моей картиной была бы логичным продолжением всего этого кошмара, но я, к счастью для фирмы, слишком ленив. Что ты собираешься делать? Мне кажется, Мэйрик сейчас не сможет быстро вернуться. Ты действительно уверена, что во всем виноват Рыжий?
— Да, я так думаю, — уже спокойнее произнесла Фрэнсис, потом вздрогнула, что-то вспомнив. Он немедленно это заметил. Она подумала о том, как удивительно легко он ее понимает и отнесла это на счет его богатого жизненного опыта.
— Кто он и откуда? — спросил он.
Она начала объяснять, и в его глазах появилось понимающее выражение.
— Это та тибетская экспедиция Долли Годолфина? Таинственное восхождение к Гималайскому ущелью? — сказал он. — Я тогда читал об этом в газетах. Волнующая история. В Америке этим интересовались все. Об этом писали во всех газетах. Вернулись только Роберт и Лукар? Тогда это многое объясняет. Рыжий, наверное, спас Роберту жизнь или что-то в этом роде. Да, тогда эта история повсюду была гвоздем программы. Любой человек мог придумать такой проект, но только Годолфин смог убедить старого упрямца Мэйрика финансировать его. Насколько я помню, Роберт ездил в качестве консультанта по искусству. Мне кажется, это была идея Мэйрика. Я так и слышу, как он убеждает Долли взять кого-нибудь, кто бы мог отличить ценную вещь от старой простой безделушки. Хотя мне и трудно понять, как Роберт мог согласиться участвовать в такой авантюре. По-моему, для него это слишком эксцентрично. Он похож на кролика, который возвращается с поля битвы, в то время как лев остается там умирать. Годолфин был необычным человеком. Он бы здесь во всем разобрался. Ты его, конечно, знала?
